Яков Колкер

143 Lo as a careful huswife runs to catch, One of her feathered creatures broke away, Sets down her babe and makes all swift dispatch In pursuit of the thing she would have stay: Whilst her neglected child holds her in chase, Cries to catch her whose busy care is bent, To follow that which flies before her face: Not prizing her poor infant’s discontent; So run’st thou after that which flies from thee, Whilst I thy babe chase thee afar behind, But if thou catch thy hope turn back to me: And play the mother’s part, kiss me, be kind. So will I pray that thou mayst have thy Will, If thou turn back and my loud crying still.	143 Держи, лови, хватай его скорей! Бежит петух, летит хозяйка следом, Ребенок плачет — до него ли ей: Вот-вот уйдет пернатый непоседа! В душе погоня, а в глазах кураж, От суеты ребенку стало плохо, Не внемлет мать, вошла хозяйка в раж, Что ей дитя в таком переполохе! Я слезы лью: ты догоняешь тех, Кто прочь бежит, как та шальная птица. Пускай тебе сопутствует успех, Чтоб ты ко мне сумела возвратиться. Коль ты желаешь, чтоб тебя любили, Пусть будет так, но возвращайся к Вилли.
144 Two loves I have of comfort and despair, Which like two spirits do suggest me still, The better angel is a man right fair: The worser spirit a woman coloured ill. To win me soon to hell my female evil, Tempteth my better angel from my side, And would corrupt my saint to be a devil: Wooing his purity with her foul pride. And whether that my angel be turned fiend, Suspect I may, yet not directly tell, But being both from me both to each friend, I guess one angel in another’s hell. Yet this shall I ne’er know but live in doubt, Till my bad angel fire my good one out.	144 Как знать, зачем намечено творцом, Чтоб две любви мной овладели прочно: Одна — к мужчине с ангельским лицом, Другая — к женщине с лицом порочным. Стремясь меня столкнуть в пучину зла, Стараясь осквернить мою святыню, К себе ягненка ведьма завлекла, Чтоб этим ублажить свою гордыню. Мне самому, пожалуй, невдомек, Как это вышло на мою беду, Что падший ангел светлого увлек, И каково живется им в аду: Теперь ответа дожидаться надо, Пока его не выкурят из ада.
146 Poor soul the centre of my sinful earth, My sinful earth these rebel powers array, Why dost thou pine within and suffer dearth Painting thy outward walls so costly gay? Why so large cost having so short a lease, Dost thou upon thy fading mansion spend? Shall worms inheritors of this excessz Eat up thy charge? is this thy body’s end? Then soul live thou upon thy servant’s loss, And let that pine to aggravate thy store; Buy terms divine in selling hours of dross; Within be fed, without be rich no more, So shall thou feed on death, that feeds on men, And death once dead, there’s no more dying then.	146 В тебе, душа, печаль моей вселенной, Тебе ль не знать, что плоть обречена? Зачем же ты расписываешь стены, Когда сама тоской истощена? Скажи, душа, тебе не надоело В развалине без окон и дверей Чинить фасад: кормить и холить тело? А для чего? Для пиршества червей? Пусть плоть моя твоим заботам служит, На внешнее богатство не смотри. Сгниет все то, что видится снаружи, И вечно то, что светит изнутри. И смерть, и плоть смешались в круговерти, Погибнет плоть — не будет больше смерти.
149 Canst thou O cruel, say I love thee not, When I against my self with thee partake? Do I not think on thee when I forgot Am of my self, all-tyrant, for thy sake? Who hateth thee that I do call my friend, On whom frown’st thou that I do fawn upon, Nay if thou lour’st on me do I not spend Revenge upon my self with present moan? What merit do I in my self respect, That is so proud thy service to despise, When all my best doth worship thy defect, Commanded by the motion of thine eyes? But love hate on for now I know thy mind, Those that can see thou lov’st, and I am blind.	149 Зачем ты говоришь, тиран жестокий, Что не люблю, что предал страсть свою? Лишь о тебе пекусь в тоске глубокой, И при тебе, коварной, состою. Твоим врагам я недруг неизменный, Ты только взглянешь — я готов на бой, Пойду на смерть, как гладиатор пленный, Потребуешь — расправлюсь сам с собой. Твои не замечаю недостатки, Хотя других они приводят в дрожь, Я их восславлю вопреки нападкам, Когда ты только бровью поведешь. В своей любви я присягаю снова, Но ты не хочешь полюбить слепого.
150 O from what power hast thou this powerful might, With insufficiency my heart to sway, To make me give the lie to my true sight, And swear that brightness doth not grace the day? Whence hast thou this becoming of things ill, That in the very refuse of thy deeds, There is such strength and warrantise of skill, That in my mind thy worst all best exceeds? Who taught thee how to make me love thee more, The more I hear and see just cause of hate? O though I love what others do abhor, With others thou shouldst not abhor my state. If thy unworthiness raised love in me, More worthy I to be beloved of thee.	150 Скажи, как слабость обретает силу, Где мощь берет, как возбуждает страсть, Чтоб сердце вдруг беспомощно забилось, Чтоб ложь над правдой возымела власть, Чтоб взор затмился, а дела дурные Как божье благо стал я почитать? И то, что презирают остальные, — Разврата несомненную печать, — Я не могу сказать, что ненавижу, И для меня она, как пропуск в рай, Все это не прибавит мне престижа, Но ты, мой друг, меня не презирай: Тот, кто влюблен в пороки беззаветно, Достоин, бог судья, любви ответной.
151 Love is too young to know what conscience is, Yet who knows not conscience is born of love? Then gentle cheater urge not my amiss, Lest guilty of my faults thy sweet self prove. For thou betraying me, I do betray My nobler part to my gross body’s treason, My soul doth tell my body that he may, Triumph in love, flesh stays no farther reason, But rising at thy name doth point out thee, As his triumphant prize, proud of this pride, He is contented thy poor drudge to be, To stand in thy affairs, fall by thy side. No want of conscience hold it that I call, Her love, for whose dear love I rise and fall.	151 Любовь не ведает, что совесть есть, Хотя любовью совесть рождена. Утратил я достоинство и честь, Но в том, пожалуй, и твоя вина. Ты предала, — моя взыграла плоть, Наполнив душу новым естеством, Теперь его попробуй побороть, — Оно своим гордится торжеством, Оно встает при имени твоем, Пройти готово тысячи дорог, Преодолеть невиданный подъем, И жалким нищим околеть у ног. Для плоти ты источник вдохновенья, — И я готов на взлеты и паденья.
153 Cupid laid by his brand and fell asleep, A maid of Dian’s this advantage found, And his love-kindling fire did quickly steep In a cold valley-fountain of that ground: Which borrowed from this holy fire of Love, A dateless lively heat still to endure, And grew a seeting bath which yet men prove, Against strange maladies a sovereign cure: But at my mistress’ eye Love’s brand new-fired, The boy for trial needs would touch my breast, I sick withal the help of bath desired, And thither hied a sad distempered guest. But found no cure, the bath for my help lies, Where Cupid got new fire; my mistress’ eyes.	153 Уснул Амур, — устал от недотрог, А рядом факел положил горящий, Не уберег его беспечный бог, — Огонь священный и животворящий Швырнула нимфа в ледяной источник, Чтобы Диане оказать услугу, И стал источник девы непорочной Лекарством от любовного недуга. Где факел спрятан, Эрос проследил, Зажег его от глаз моей любимой, Проверил, приложив к моей груди, — И занедужил я неисцелимо. Теперь источник не спасет меня, — Ее глаза — вот средство от огня!
154 The little Love-god lying once asleep, Laid by his side his heart-inflaming brand, Whilst many nymphs that vowed chaste life to keep, Came tripping by, but in her maiden hand, The fairest votary took up that fire, Which many legions of true hearts had warmed, And so the general of hot desire, Was sleeping by a virgin hand disarmed. This brand she quenched in a cool well by, Which from Love’s fire took heat perpetual, Growing a bath and healthful remedy, For men discased, but I my mistress’ thrall, Came there for cure and this by that I prove, Love’s fire heats water, water cools not love.	154 По лесу нимфы бегали гурьбой, Им у ручья Амур попался спящий, Они посовещались меж собой, Уж больно случай выпал подходящий, И самая красивая из всех, Чтоб факел взять, к нему подкралась тихо, Так маршал страстных, сладостных утех Девицей был обезоружен лихо. Огонь любовный в воду полетел, Навек согрелись струи ледяные. Страдая от болезней душ и тел, В ручье целебном лечатся больные. Я у ручья неоднократно был, — Вода не может остудить мой пыл!