В литературных кругах Светлана Василенко стала известна лет двенадцать назад. На одном из совещаний молодых посчастливилось мне быть с ней в одном семинаре. Ее отточенный, глубокий, таинственный рассказ «За сайгаками», кажется, был уже опубликован, и по первой публикации она и сделала себе имя. Вернее, никогда ничего она не делала и продолжает в том же духе не делать что-либо специально. Уж так получилось. У человека вышел первый рассказ. И писатель состоялся. И поныне ее рассказы, романы, киносценарии начинают свое хождение без ее участия. С ней происходит тот вариант, который напоминает чудо. <...>
Жизнь на Соколе, то есть в окружении народа с Сокола и Аэропорта — писательского района Москвы, накладывает и на ее быт свой отпечаток. Обитая в невидимом литературном муравейнике — со своими ходами-выходами телефонных звонков и гостеваний — она иногда западает — другого слова не подберу — в тот или иной свой прозаический текст или киносценарий.
И вот тогда — это месяц или два — надо дожидаться... Света пишет. Когда она выберется, тогда можно будет с ней пообщаться, просто по телефону поговорить. И если она таким образом уходит на погружение, чувствуется, что рождается во стольном во граде нечто, что потом имеет успех — премию на международном конкурсе киносценариев, победу (единственную) в смысле государственного финансирования фильма по ее сценарию, бесконечные премии еще одного фильма, снятого по ее повести «Шамара» и по ее сценарию...
Но это помимо нее. Со сценариями особенно — их подхватывают режиссеры, гораздые на активность и пробивание.
Что до прозы, то на том совещании она была названа лучшей. Однако первую книжку дождалась позже нас всех, не лучших. Уж давным-давно слабенькие позанимали кресла в многочисленных редакциях журналов и издательств, напоминая дружную, с крепкими корнями, простенькую поросль, что пробивается ранней весной, едва сойдет снег, и буйствует до поздней осени; уж и средненькие повыпускали почки-книжки; и сильные начали зацветать потихоньку — в журнальных публикациях, в издательских планах. А у
Василенко — лучшей — не было ничего.И так бы и не было, не будь растерявшихся, пока еще рыночно не идентифицировавшихся, перевалочных 90-х годов, когда уже кончилась советская власть, но еще не начался капитализм. Вот тут-то она и проскочила! Наверное, из последних. Как выживают те, кто народился позже? Молодые таланты есть (что выяснено на прошлогоднем российском совещании молодых под Ярославлем). Кого-то, наиболее ярких, подбирают толстые журналы, дышащие на ладан, — гонорары там мифические, следовательно, талантам предстоит зарабатывать на жизнь не талантом...
«Потерянное поколение» 80-х, по которому лили крокодиловы слезы предыдущие, более благополучные, однако нашлось и держится в меру своих финансовых возможностей. <...>
Многие из этих писателей ведут образ жизни — писательский. Их отношение к своему труду до сих пор свято. Они осознают свой талант. И себя как творческую личность. Они не мастеровые, чему свидетельство — живое слово. А слова бывают и полуживые, полумертые и совсем дохлые. Бывают не мертвые, но усопшие, имеющие жизнь в пакибытии, такими мне представляются некоторые церковно-славянские тексты. Бывают слова с ярко выраженным бытованием в прошлом. Внешне словно бы невыразительны, не выражены художественно, но благодаря точности открывают такие пласты в истории и одновременно в сознании, что и сознание становится историческим, будто активизируются доселе инертные гены.
Словом, это писатели от литературы, а не отчего-либо еще, не от каких-либо иных страстей, социумов и технологий, писатели, испытывающие на себе влияние слова, то есть писатели, являющиеся сами по себе артефактом литературы.
Новый роман*
Светланы Василенко <...> напоминает лабораторию, где герой-автор ставит на себе эксперименты.* «Красные фламинго».
Настоящее писательство действительно серьезное и опасное, а для обыденного сознания почти фантастическое занятие, как, допустим, монашество.
Однако в отличие от монашествующего, писатель добивается полной раскрепощенности сознания скорее, подобно ученому, а потому ему, бедняге, приходится порой ставить на себе эксперименты по «прививке туберкулезных палочек», для пущей убедительности образа.
Подобная технология писательского труда характерна была для «потерянного поколения», отчасти потому оно, собственно говоря, и «потерялось», а не только по причинам внешнего порядка.
Кто при этом остался жив-здоров? Как вернуться таким оттуда, откуда таким же не возвращаются? Прожить как бы еще несколько жизней, насытиться опытом, возраст писателя мафусаилов, он включает в себя возрасты его героев, к концу жизни писатель становится мудр настолько, что даже перестает писать. Что равносильно для него перестать жить. Он сыт по горло. Он понял. И он готов. Читатель — в свой черед — проходит через тот же процесс в блеклой степени. Пожалуй, ему столько и не надо. Такие сверхнагрузки опять-таки выдерживают не всякая психика и воля. Даже простейшую из них — существовать вообще, неизвестно на что, то есть писать, а остальное уж как-нибудь, и при этом не компенсироваться манией величия или преследования.
Этот субъективный опыт, этот самоанализ у Светланы Василенко высвечивает — в соотношении со Творцом — греховность как таковую. Греховность как соляная кислота — нельзя пить соляную кислоту, но вот выпили прародители наши, и вот и мы ею теперь повреждены. И теперь поврежденность как прокаженность. И — сокрытие ее. Меняющийся мир, социальные аспекты, как условия опыта, как разные реагенты, однако внешним не исправить — эта греховность внутренняя, болезнь изнутри. Героиня Светланы вытягивается в струнку — в последней степени искренности, на которую способен человек. Зло не имеет сущности, однако греховность, отравленность собственная как бы притягивается, как магнит, к чужому греху. И тяготение ко злу — ибо как магнит греховность наша притягивается к греховности, подобное к подобному — гибельно. И героиня страшится этой гибели — и в то же время испытывает в ней потребность удостовериться, может быть, для того, чтобы отчетливо осознать, — да, гибнет — и именно от того, что гибнет, воззвать к Единственному, Кто может спасти. Его потому и зовут Спасителем. Крик — спаси, погибаю! — подразумевается как последний вариант. Попытка опереться на что-то вовне продолжается, а это и есть результат зараженности, самости, существования вне Бога, потеря рая. Почему? — гордыня и страх. Болезненное, учащенное дыхание души,обжигающейся, мечущейся в поисках выхода, но только не смотрящее туда, где написано ВЫХОД. Почему? — боязнь потерять себя. Или точнее сказать, того, что мы принимаем за свое «я», с чем наше сознание себя отождествляет. Там не будет того, с чем мы привыкли себя отождествлять — всего этого болезненного, страдающего, обжигающегося, часто дышащего, мечущегося в предчувствии конца, привязанного к самому себе... греховному. Выразительна сцена с кошками — а кошки, в преломлении, — это страсти, похоти — обдирающие, ранящие, изъязвляющие. Суггестия Светланы Василенко глубока — когда она пишет, действительно, в Москве что-то происходит — способность погружения в интуицию ее столь велика, что ее рацио выводит то, что символически рождает подсознание, эти сны подсознания ей как бы и не надо ни разгадывать, ни распутывать, ни домысливать, ни достраивать — поскольку она свободно ориентируется в них, как в своих коридорах, задача только в том, чтобы не допустить сбивов в органичном их перетекании и соединении.
Сцена, где Нина затягивает на дно пруда милиционеров, — намеренно булгаковская — навсегда останется в сознании, так как выражает намного больше того, о чем говорит, инсталлируясь в поглощение «совков» оккультизмом, язычеством, охватившем страну. «Совки» выхолостились, выдохлись и перестали быть активными носителями зла, как в первые десятилетия советской власти. Человеческая натура берет свое. Для зла уже мало было толку. И пошла новая одурь, сила того же зла, сменившего обличье. А еще эти женщины, потерявшие мужей, — образ всеобщей разозленности, разобщенности и разобиженности мужчин и женщин — грядущее наступление волны феминизма, замешанной на оккультизме и язычестве — ведьмы да феи черной и белой магии. Не знаю, чем кончается роман, но путешествия в две эти главы, эти опыты подсознания потрясают своей мистической достоверностью, будто Светлана имеет доступ туда, где завариваются символические сновидения, которые досказывают нам иногда то, что мы недопонимаем наяву.
Творческий вечер Светланы Василенко в Нью-Йорке. Слева направо: Юлия Беломлинская, Светлана Василенко, Борис Парамонов.
Во французском издательстве «Пьер Хорей», в котором намечается издание книги Светланы Василенко (Париж, 1991 г.)
[На
первую страницу (Home page)]
[В раздел "Литература"]
Дата обновления
информации (Modify date): 09.01.05 18:57