Юбилеи

4

Маленький Кирюша не был вундеркиндом. Ему все давалось с трудом. В музыкальной школе, обучаясь игре на скрипке, он долго не мог приспособиться к смычку и держать его таким образом, чтобы пальцы были крепкими, а кисть мягкой. Педагог, в самый неожиданный момент, бил его по правой руке и смычок вылетал из нее, словно булава из руки жонглера, и шлепался на пол, как если бы жонглер был плох. Но когда приспособился, звук стал полным и сочным, и все почему-то заговорили о том, что у Старцова природный звук.

Потом он долго не мог научиться играть на рояле двумя руками сразу. Зато, когда научился, заиграл так, что уже в третьем классе ему предложили оставить скрипку и серьезно заняться роялем.

Потом он долго не мог научиться писать музыкальные диктанты, и в конце концов стал писать их лучше и быстрее остальных.

Потом... Потом произошёл сбой. В четырнадцать лет его не приняли в музыкальное училище (маме не хватило трехсот рублей, чтобы дать кому-то взятку), а в пятнадцать он пошел на завод. Там Старцов долго обучался слесарному делу, но хорошим слесарем так и не стал. В армии он не стал хорошим солдатом, а в цирке — хорошим осветителем, в типографии — печатником, а в театре — машинистом сцены.

Чтение стихов было единственным, что он делал сразу блестяще и безошибочно точно, подчиняясь одной лишь интуиции, как будто кто-то нашептывал ему верные интонации, а Старцову оставалось только повторять их. И никто не мог сравниться с ним в этом ювелирно тонком и абсолютно бесполезном деле.

— В мире есть один гениальный чтец, — иногда говаривал Старцов, — это я.

И собеседники иронически улыбались, потому что говорил он это, еще не читав стихов со сцены, а только за столом, чаще всего напившись водки, когда отключены тормоза и из человека прет его суть.

Стихи были его сутью. Это было в нем. Всегда. От начала. От природы. От Бога.

На экзамене в музыкальной школе. Москва. 1960

7

После армии Старцов учился в эстрадно-цирковом училище на отделении клоунады. Там, в училище, был у него друг по фамилии Макаров. Именно так его все и звали. И никто по имени. Почему? Сказать трудно. Но так оно было, все к этому привыкли и воспринимали как должное.

Макаров — человек необычный. Прирождённый клоун, высоченного, баскетбольного роста, он и в жизни был очень смешным. Но смех в свой адрес воспринимал не как насмешку, а, наоборот, был рад посмеяться вместе с другими. В те годы он ходил небрежно одетым и в носках разного цвета.

Однажды Старцов, выйдя из училища, увидел Макарова и остолбенел от неожиданности. Тот был одет в черный костюм, на нем была белоснежная сорочка и... галстук!

Не заметить реакцию Старцова было невозможно, и Макаров, сыграв наивность, спросил:

— Что случилось, Кирилл? Я не понимаю.

— Что с тобой случилось?! — воскликнул изумленно Старцов.

— Со мной ничего. Я всё тот же, — ответил Макаров и приподнял штанины. На нем были... разные носки...

Как-то, много лет спустя, Макаров пришел к Старцову, чтобы поздравить его с сорокалетием. Они вспоминали юность, цирковое училище, и Старцов осторожно спросил:

— Макаров, а сейчас ты в одинаковых носках?

— Да! — воскликнул Макаров. — Но он у меня один!

И приподнял штанины.

Люберцы. 1968

8

У Старцова были друзья Юра и Наташа. Старцов часто приходил к ним в большую генеральскую квартиру Наташиного отца. Двери этого гостеприимного дома всегда были открыты для друзей.

И вот однажды Наташа говорит:

— Слушай, Кирилл. А почему бы тебе не креститься.

— Как, — удивился Кирилл. — Я же еврей.

— Ну и что, — в свою очередь удивилась и Наташа. — А Святые Апостолы. А Божья Матерь.

Кирилл не знал, что ответить. Это было для него неожиданностью.

— А что, — продолжала Наташа, — пойди в какой-нибудь храм, поговори с батюшкой, а там, глядишь, и крестишься.

Такая мысль и раньше приходила в голову Старцову, но он не давал ей хода, полагая, что креститься евреям нельзя. Почему нельзя, он не знал, и вопроса такого себе не задавал. Нельзя и все тут.

Но теперь он знал, что можно, и, конечно, пойдёт. Но куда? В Елоховский. Конечно же, в знаменитый Елоховский Богоявленский Собор.

Придя в храм в то время, когда там шла уборка, он обратился к женщине, мывшей пол, и сказал, что хотел бы поговорить со священником. Женщина попросила подождать и ушла. А через какое-то время появился небольшого роста, сухонький, пожилой человек в рясе и неожиданно звонким голосом произнес: «Кто меня спрашивал?»

Кирилл отозвался. Подошёл. Они познакомились. Батюшку звали отцом Герасимом. Он предложил присесть, и Кирилл рассказал ему о цели своего прихода. Так состоялся первый разговор о Христе, о церкви, о православной вере.

Потом у Кирилла были гастроли. Он всю зиму колесил по России. А весной начал регулярно посещать храм в Елохове.

Там он познакомился с отцом Вячеславом. Это был молодой батюшка, огромного роста, со светлыми вьющимися волосами, прекрасно владеющий ораторским искусством. Он произносил замечальные проповеди, причем говорил тем лучше, чем больше народу его слушало. Старцову нравилось беседовать с отцом Вячеславом, и однажды он задал батюшке давно волновавший его вопрос. Суть вопроса заключалась в следующем: говорить или не говорить матери о том, что он хочет креститься. Ведь мама искренне считала, что христиане — враги евреев. И если сын крестится, она может этого не пережить. Если же не говорить, рассуждал Старцов, это все равно что солгать. А ложь безнравственна. Как же поступить?

— Вопрос действительно сложный, — сказал отец Вячеслав. — Пожалуй, я на него не отвечу. А ты поезжай к отцу Александру Меню. Слыхал про такого?

— Нет, не слыхал.

— Поезжай к нему. Он человек опытный. Он посоветует что-нибудь.

И рассказал, как добраться до Новой деревни, где в небольшой деревянной церкви служил отец Александр.

В ближайшее же воскресенье Кирилл отправился на Ярославский вокзал и электричкой доехал до Пушкино, потом две остановки на автобусе, там немного пешком и вот она — церковь.

Он вошел. Вернее, переступил порог, а дальше пройти было невозможно. Люди, заполнившие храм, внимательно слушали пожилого грузного священника, который говорил:

— В духовном развитии, дорогие братья и сестры, невозможно топтание на месте. Либо человек идет в гору, либо под гору. Как только он остановится и скажет себе: «Вот чего я достиг», так тут же начинается духовная деградация.

Для Старцова мысль эта была не новой. Он слышал ее от знакомых, занимавшихся йогой. Но те выражали свои мысли витиевато. Их речь была переполнена множеством специфических терминов, к которым Старцов так и не привык. А здесь мысль была выражена просто и очень точно. Старцову это понравилось.

Шел июль. В маленькой церкви было тесно и душно, и Старцов решил подождать на улице. Он не знал, как выглядит отец Александр, и спросил кого-то, не он ли сейчас говорил. Оказалось, что не он. А когда служба закончилась и люди стали выходить, то многие останавливались во дворе храма и кого-то ждали. И вдруг Старцов увидел — кого.

На крыльцо храма вышел священник в белой рясе, с крестом на груди, невысокого роста, крепко сложенный, с недлинными, аккуратно уложенными волосами и седеющей бородой. Лицо его показалось Кириллу удивительно красивым. И не только потому, что было умным и одухотворенным. Оно обладало еще и абсолютно узнаваемой классической красотой.

Кто-то из ожидающих обратился к нему, назвав отцом Александром. Люди обступили батюшку, и он благословлял и благословлял их.

Последним подошел Кирилл. Поведал о своих сомнениях. И вот что ответил ему отец Александр:

— Во-первых, «не сказать» не означает «солгать». Если Вы знаете, что это может повредить Вашей матери, то лучше не говорить. И вообще, мы должны щадить наших близких. А поступать надо по внутренней правде. Это совсем не значит, что правду надо всегда говорить. Например, если партизан в гестапо выдает своих товарищей, он ведь тоже говорит правду. Но в его поступке нет внутренней правды, поэтому поступок этот называется предательством. Так что поступайте всегда по внутренней правде.

Кирилл поблагодарил отца Александра и уехал в Москву. А через два дня принял Святое Крещение.

1980
На юбилейном вечере. 17 января 1996	Чернобыль. Сентябрь 1986

9

Как-то алтарник Георгий говорит отцу Валериану:

— А вот, батюшка, у Кирилла любимый поэт — Жигулин.

— Да-а, — протянул батюшка. — Жигулин очень христианский поэт.

И неожиданно для Кирилла процитировал наизусть жигулинские строки:

Потом, пропустив шесть строк, дочитал до конца:

Как бы ни было тревожно,
Говорил себе: держись!
Ведь иначе невозможно,
Потому что это — жизнь.

Все приму, что мчится мимо
По дорогам бытия...
Жаль, что ты неповторима,
Жизнь прекрасная моя.

Дочитав последнюю строку, он помолчал немного, потом вздохнул и повторил:

— Да, очень христианский поэт.

В ДК имени Горбунова. 1987—1988

10

Как-то Кириллу надо было поговорить с отцом Валерианом. Посоветоваться. После службы батюшку обступили люди. Кирилл встал в эту сумбурную, толпообразную очередь. Но староста церкви, Марья Сергеевна, женщина суровая и не особенно щепетильная, стала гнать прихожан из храма, ворча по поводу того, что, мол, батюшка устал, а вы тут его донимаете. Кирилл направился к выходу, но у двери остановился. Подошёл к нему алтарник Георгий. Спросил:

— А ты что же не уходишь? Ждешь кого-нибудь?

— Да нет, — вздохнул Кирилл. — Хотел с батюшкой поговорить, а вокруг него вон сколько народу. И Марья Сергеевна гонит.

— Ну и что ж, что гонит, — отвечал Георгий. — А ты не поддавайся. Ты же воин Христов.

— Так ведь гонят вроде тоже воины Христовы, — возразил Кирилл.

— Воины Христовы не гонят! — многозначительно произнес Георгий и направился к алтарю.

Я в храме стоял,
А под куполом храма
Летали напева церковного звуки.
Казалась мне близкой далёкая драма —
Христа-Искупителя крестные муки.

Портрет Григория Эпштейна. Художник Владимир Ратнер

1980

Подборка стихотворений — из книги Григория Эпштейна «От Москвы до самых...»

Исповедь

Мне в наследство досталось
от прожитых жизней
все мирское — в поступках,
все духовное — в мыслях.
Мне достался в наследство
характер упрямый
и уменье любить
огрешенно и пьяно.

Что мне делать с наследством?
К чему бы примерить?
Я стучусь исступленно
в закрытые двери,
а за ними,
в телесных своих оболочках,
чьи-то сонные души,
как тени в сорочках.

Пробуди эти души,
о Господи правый!
Преподай им урок
состраданья и правды!
Преподай им науку
блаженства и веры!..
Может быть, я тогда
достучусь в эти двери?..

1981—1982

Сон

Сегодня мне приснился страшный сон,
Как будто снова я играл на скрипке.
Лицо светилось в радостной улыбке,
И кто-то подпевал мне в унисон.

Так ловко пальцы падали на гриф,
Что сам себе во сне я удивлялся.
Мне инструмент капризный покорялся,
И был я счастлив, скрипку покорив.

Но, как известно, радость коротка,
И сон мой дивный скоро оборвался,
А я лежал еще и улыбался,
И слушал сам себя издалека.

1984

***

Надо просто сесть и написать.
Не в стихах тут дело и не в прозе.
Дело в том, чтоб ногти обкусать,
Чтоб нога об ногу на морозе,
Чтобы ночью выскользнуть из-под
Одеяла, и перо к бумаге
Чтоб тянулось, и соленый пот
Чтобы застил очи бедолаге.

Жить иначе просто смысла нет —
Без озоба, зуда и пожара, —
Если ты, конечно же, поэт.
Если нет, то нету и базара.

***

Все во мне оседло:
и звуки апрельской капели,
и таинственный шепот
в каком-то подъезде глухом.
Все во мне оставалось:
и полузабытой метели
оглушительный посвист,
и рыжая прядь надо лбом.

Все как будто спало,
только вот пробудилось, проснулось,
как, бывает, весной
просыпаются листья куста.
Притаилось во мне,
а сейчас как-то вдруг встрепенулось
и рванулось наружу,
на белое поле листа.

1984

***

Прости, Господь,
любовь мою к стихам.
Прости меня
за то, что даже в пост
по строчкам,
по словам
и по слогам
я стих выстраиваю в полный рост.

И он встает,
сначала неуклюж,
потом,
освободясь от шелухи,
моей душой
коснется чьих-то душ.
Не покарай,
о Боже,
за стихи.

1985

Софье Бобковой

Когда уснут большие страсти,
Вдруг станет важное — тщетою,
Добром окажутся напасти,
Приобретенья — нищетою.

Когда уйдём мы невозвратно,
Все вдруг разложится по полкам,
И станет лишь тогда понятно,
Кто был овцой, а кто был волком,
Кто хорохорился — напрасно,
Кто был смиренным — лишь для вида,
Кто белым был, а кто был красным,
С Крестом или Звездой Давида...

Рассудит всех Отец Небесный
И каждому воздаст по вере:
Кому в раю назначит место,
Кого в геенну — к высшей мере.

1993

который привёз мне из очередной зарубежной гастроли вино в бутылке, отлитой в форме скрипки.

Когда-нибудь мне стукнет пятьдесят.
Открою я заморскую бутылку
И разобью заветную копилку
Моих побед, находок и утрат,
Когда мне стукнет ровно пятьдесят.

Ко мне приедут бывшие друзья,
Забывшие, что я живу на свете.
Наивные прочту я строки эти,
Когда приедут бывшие друзья.
Уж пусть потерпят, без стихов нельзя.

Я буду петь им песни допоздна,
Читать стихи до умопомраченья,
Потом, устав от пения и чтенья,
Бокал звенящий осушу до дна,
Упьюсь вином волшебным допьяна,
Оплачу горько множество утрат,
Когда мне стукнет ровно пятьдесят.

1989

Исполняя «Чардаш» В.Монти. ЦДРИ. Малый зал

Баку. Июль 1986. Ул. Джафара Джабарлы (бывшая «Шемахинка»), дом № 24, принадлежавший до 1925 года моему деду Мееру Эпштейну

[На первую страницу (Home page)]               [В раздел "Судьба"]
Дата обновления информации (Modify date): 30.07.01 21:01