К.Кольпе

(из знаменитой статьи «Гнозис» в словаре
«Религия в истории и в наши дни», 1959).

Предисловие

Исходный тезис настоящей работы таков:

Правда мифа, притчи и легенды — это метафизическая правда, а поэтому она более значительна и правдива, нежели так называемые «факты» или «действительные события».

Сделать достоверным это с виду парадоксальное заключение, которое, однако, невозможно доказать, и является целью настоящей статьи. То, что когда-то было очевидным, теперь представляется абсурдным.

Чтобы не быть голословным, в первых трёх разделах, посвящённых соответственно притчам, легендам и мифам, мы приводим две прекраснейшие притчи-легенды турецкого народа и хасидскую легенду «Спрятанный клад» в изложении Мартина Бубера, а также «Легенду хасидизма», написанную самим Бубером, и отзыв на неё великого историка каббалы Гершома Шолема. Этот раздел убедительно покажет различие двух правд — научно-исторической и метафизической. В следующем разделе я попытаюсь изложить прамиф «Митос-Антропос» («Миф о человеке», существующий во всех религиях всех народов, племён и культур, в том числе и в нашей. Этот Миф о Человеке воплощён в ведийском Пуруше, гностическом Антропосе, апокалаптическом Бар-Наша, Сыне Человеческом Евангелия, идеальном Христе теологии немецкого идеализма, которого не могло бы быть Адама Кадмона и христианской каббалы Я.Бёма. Существует он и на далёком Востоке в мифе «Чистый край» дзэн-буддистов под именем Амитаба-Амидабуцу. Невозможно даже перечислить все варианты этого Мифа.

Но Сын Человеческий и его Царство жаждут воплотиться в каждом человеке: они живут в нём как его «Митос-Логос» (Миф-слово), как великая легенда его жизни. Как пример этого, мы приводим прекрасный фрагмент великолепной повести-легенды П.Куэлью «Алхимик». Фрагменты этого мифа (невозможно не сравнить его с мифом об Осирисе или Дионисе) живут не только как Легенды отдельных людей: каждое племя, народ, каждая культура и эпоха живут своим мифом, обычно неосознанно.

Однако помимо Мифа о Человеке живёт и действует «научный» «Митос-Атеос» (миф атеизма) (Леопольд Циглер), а также, к сожалению, и «Митос-Антихристос» (Миф об Антихристе), некоторые из воплощений которого мы так болезненно переживали совсем недавно и который постоянно возрождается, как гидра.

Последний отдел посвящён вопросам интерпретации притч, легенд и мифов.

Отношение к вопросам мифологии чрезвычайно противоречиво: с одной стороны, существует полное непонимание вопроса, и такие суждения, как «всё это сказочки для непослушных детишек», «всё это имеет лишь символический смысл», «не дадим себя обмануть этой мифологии», говорят сами за себя. Я и сам стольким обязан красивым книжкам школы Рудольфа Штайнера, без которых не имел бы представления о притчах, мифах и легендах. С другой стороны, каждая интерпретация этих произведений руководствуется какой-либо системой (к примеру, психологией К.Г.Юнга). Однако даже самая прекрасная система страдает односторонностью и соответственно рассматривает миф однозначным образом, убивая тем самым необходимую для восприятия мифов, притч и легенд наивность и впечатлительность. Поэтому для каждой «научной» интерпретации мифа применено знаменитое высказывание Будды: «О, монахи, наша Наука — всего лишь плот, необходимый для переправы на Другой Берег. Глупцом был бы тот, кто после переправы носил бы этот плот вместо того, чтобы его отбросить». А потому я заканчиваю эту статью прелестным текстом Генриха Циммера, друга Юнга и Ясперса, большого знатока мифологии (и не только индийской!), который является похвалой дилетантизму по отношению к мифу.

1. Правда притчи

«Ибо каждая вещь возвращается к своему источнику»
Коран, Хадит

Среди прочих людей были некогда особенные, рассказчики историй. Так, в древней турецкой Анатолии были особые касты сказочников, которые в караван-сараях, у ночного очага рассказывали притчи кочующим пастухам и караванщикам. Притчи эти были предназначены исключительно мужчинам. Каждая из этих родов-каст имела свою, строго ограниченную сокровищницу историй, недоступную под страхом смерти для других объединений сказителей. Эти истории было запрещено переписывать, они должны были звучать только из уст актеров-бардов. Первые антологии турецких притч были созданы в Венгрии всего лишь сто лет назад. Приведенным двум притчам мы обязаны великой артистке баронессе Эльзе Софии фон Камп-Хефенер (1878—1963), которая, будучи дочерью немецкого посла, провела в Турции свыше сорока лет.

Ткач ковров

А он все ткёт и ткёт, сидит он на вершине самой высокой горы под деревом, таким же старым, как сама гора, сидит и ткёт. Но ткет он, вытягивая нить из камня, а камень мнётся под его рукой, становится живым, обретает краски и формы, а потом падает и лежит на земле, рядом с массой таких же, как он.

Но на ткацком станке лежит уже новый камень, становится живым — и падает. И так от начала времен до конца времен, картины всех событий человеческой жизни высечены в камне, который вновь обращается в прах Земли.

А ткач этот — слепой, немой и глухой, но видит все, что происходит, слышит все голоса всех времен и говорит тихо-тихо, не шевеля губами.

И что же он говорит, что же это за слово, от которого камни обретают жизнь, немые губы — звук, глухие уши — слух, слепые глаза — взор? И СЛОВО это, от которого все оживает, слово всех судеб, слово о начале времен и конце времен, слово это — АЛЛАХ.

Смех

Слушай же, друг мой и брат. Если у тебя есть верблюд, веди его медленно, ты должен помнить о его мягких ступнях, которым твердые горные дороги причиняют боль, ибо привыкли они к мягкому песку пустыни.

Если у тебя есть конь, опускайся легко на его спину, чтобы чувствовал он тебя, как облако, и мчался под тобой, как вихрь.

Если у тебя есть мысль, друг мой и брат, позволь ей тихо шагать на мягких ступнях верблюда, позволь ей мчаться жарким полетом коня, а сам оставайся скрытым ото всех, как в облаке. Но если в душе твоей кроется волшебная фантазия, преврати ее в стихи или смех, либо и в то, и в другое, и скачи быстро, очень быстро — ибо тот, кто приносит смех с дыханием фантазии, тот приносит подарок.

«Я был спрятанным кладом и жаждал в печали быть найденным и узнанным. Для того я и создал создания, чтобы себя в них узнавать».
Коран, Хадит

Притчи следует рассказывать и слушать, легенды надо читать — это легенды!

Один из распространенных мотивов притч и легенд — это поиски спрятанного клада. Клад, сокровище является великим символом Бога (Аллаха), о чем и идет речь в приведенном выше эпиграфе, который представляет собой «Гнозис» величайшего мистика-теолога суфизма Ибн-Араби. Мы приведем две легенды на эту тему, которые на первый взгляд почти идентичны, но при близком рассмотрении становится понятно, что, несмотря на аналогичные концовки, они трактуют действительность в абсолютно разных масштабах.

Иллюстрация Татьяны Полищук

Хасидская легенда «Спрятанный клад» в пересказе Бубера

Раввин Бунам обычно рассказывал молодым людям, которые приходили к нему впервые, такую историю об Эйзике, сыне Йекеля из Кракова. После многих лет большой нужды, которая, однако, не поколебала его веры в Бога, Эйзек услышал во сне, что следует ему идти в Прагу и выкопать там из-под Карлова моста клад. Когда он повторился трижды, Эйзек пустился в путь и дошел до Праги. Но у моста днем и ночью дежурила стража, и бедняга никак не мог решиться на поиски. Однако он приходил к мосту каждое утро и бродил близ него до самого вечера. В конце концов капитан стражи обратил внимание на его странное поведение и учтиво осведомился, что он здесь ищет или, может быть, ждет кого-нибудь? Эйзик рассказал ему, как сон заставил его отправиться в далекие края. Капитан рассмеялся: «И ты, бедняга, в рваных башмаках пустился странствовать из-за какого-то сна! Вот что бывает с теми, кто верит в сны! Если бы я в них верил, то тоже понёсся бы в Краков, когда во сне мне было сказано пойти и выкопать там клад в доме одного еврея по имени Эйзек, сына Йекеля. Могу себе представить, как в этом Кракове мне пришлось бы крушить все дома подряд, поскольку половина евреев носит имя Эйзек, а другая половина — Йекель». И капитан рассмеялся снова. Эйзек глубоко задумался и отправился домой, выкопал там клад и построил молитвенный дом, который носит название Реб-Эйзек-Реб-Йекель-Шуль.

Бубер и его легенда хасидизма

Мартин Бубер не только оставил нам прекрасный сборник легенд и историй, но создал и собственную легенду об этом чрезвычайно интересном религиозном течении, которое не только охватило широкие массы евреев юго-восточной Польши (а также Буковины, Чехии и Венгрии), но и выдвинуло значительное количество религиозных мыслителей. Как доказал великий историк каббалы Гершом Шолем, легенда Бубера не имеет ничего общего с подлинными фактами истории этого течения, видимо, именно поэтому она нашла такой живой отклик в христианских кругах (в основном евангелистских) и вызвала бурный протест и непонимание среди современных хасидов.

Приведенная выше легенда, которой Бубер дал столь характерное для своего понимания хасидизма название «Здесь, где стоишь», была особенно близка его сердцу. Бубер работал над своей легендой хасидизма свыше 40 лет, интересно наблюдать, как менялись его взгляды на это течение, все больше расходящиеся с реальным историческим хасидизмом. Известно, что легенды выражают нашу самую глубокую печаль по всеобщей гармонии, по утерянному раю, по Идеальному Человеку. Хорошо помню, как много лет тому назад я был увлечен и очарован этой легендой (что нашло отражение в моей обширной статье «Мартин Бубер и хасидизм»).

«Хасидизм, — пишет Бубер, — является единственной религией, в которой нет принципиального различия между святостью и грехом. Греховное — это начальная стадия святого, это то, что ещё не обрело святости, и смысл жизни человеческой в том, чтобы всё обрело святость, как творение Божье. А поскольку в нашем мире нет ничего, что не было бы открыто для Бога, а непосвященный грешник — это тот, кто ещё заслоняет себя от Бога, то обретение святости — это открытие себя».

Как же это прекрасно! Каждый из нас мечтает о таком «хасидизме». Сам Бубер, как пишет Шолем, был религиозным анархистом, никто ни разу не видел его в синагоге, тем более хасидской! Реальный хасидизм был очень ортодоксален: святые дни были жёстко отделены от дней обычных и т.п.

Когда в 1942 году Шолем представил Буберу убедительные результаты своих исследований по истории и доктрине хасидизма, Бубер сказал ему: «Дорогой Шолем, если это действительно так, то моя сорокалетняя работа была напрасной!» «Что я мог ему возразить, я всего лишь молчал», — вспоминает Шолем.

Во всём этом мы видим отмеченную мною в предисловии глубокую пропасть между правдой легенды и правдой науки. Но мне бы очень не хотелось, чтобы уважаемый читатель составил себе впечатление, что Шолем был всего лишь упрямым буквоедом, напротив, его прекрасные книги по истории каббалы и гигантский труд «Саббатхаи Зви — Мистический Пророк» представляют нам Шолема как тонкого, умного историка, а также блестящего стилиста и знатока немецкого языка (он был лауреатом большой литературной премии!). И тем не менее...

Легенда о встрече с Фатимой

Перейдём к другой легенде о поисках спрятанного клада. Это прекрасная повесть-легенда «Алхимик» бразильского писателя Паулу Коэлью. Герой её — молодой пастух из Андалузии. Как и Эйзику из Кракова, ему трижды повторяется сон о зарытом около египетских пирамид кладе. Легенда-повесть описывает скитания, а точнее говоря «легенду-миф» жизни этого молодого человека. Как и в хасидской легенде, юноша добирается до пирамид после многих опасных испытаний и «случайно» узнаёт, что клад его находится в разрушенной церкви в Андалузии, там, где ему приснился удивительный сон. Но в отличие от приключения Эйзика, сына Йекеля из Кракова, основным предметом повествования здесь являются не сокровища, а испытания и встречи, имеющие глубокое судьбоносное значение, и главной из них становится встреча с Фатимой.

После многих месяцев пути караван прибывает в гигантский оазис Файюм с тысячами пальм и тремя сотнями колодцев. Контраст между смертельной сушью Сахары и этим уголком рая огромен, велики и перемены, происшедшие в сознании юноши. Вспоминается встреча Святого Павла с Воскресшим на краю оазиса Дамаск!

«В это время к колодцу подошла девушка, которая не носила чёрную одежду. Она несла на плече кувшин для воды, голову её обвивала чадра, но лицо её было открыто...

И внезапно время будто остановилось, и Святой Дух явился перед ним воочию.

В тот момент, когда он встретил её тёмные глаза и губы, которые блуждали между улыбкой и молчанием, он понял самую главную мудрость Языка, на котором говорила вселенная, и понял то, что все существа земные способны понять его своим сердцем. Любовь была старше самых старых людей и даже песков пустыни и возвращалась испокон веков с одной и той же силой туда, где скрещивались два взгляда так, как встретились эти два у колодца. Её лицо озарила улыбка, и это был знак, которого юноша ждал всю жизнь. Он искал его всюду — в книгах и в хрустале, среди овец и в тишине пустыни.

Это был чистейший Язык Вселенной, без лишних слов, ибо вселенная на своём пути в бесконечность не нуждается ни в каких объяснениях. В тот момент главным было одно: вот стоит перед ним женщина его жизни, и она знает это без слов. Он был уверен в этом, как ни в чём другом на свете. И пусть его родители и родители родителей упорно твердят, что сперва надо сделать предложение, обручиться, как следует узнать друг друга и взять приданое. Тот, кто так говорит, никогда не знал Языка Вселенной, ибо когда ощущаешь его всем своим существом, легко понимаешь, что всегда в мире кто-то ждёт кого-то, будь то в далёкой пустыне или в самом сердце шумного города. И когда перекрещиваются пути этих двоих и встречаются их взгляды, тогда исчезает всё прошлое и всё будущее. Важна только эта минута и эта невероятная уверенность, что всё под небосводом было написано одной Рукой. Рукой, которая одаряет любовью и создаёт близкую душу для каждого смертного, который под светом солнца неустанно суетится, отдыхает и вновь ищет своё сокровище. А если бы так не было, то мечты всего рода человеческого не имели бы ни малейшего смысла...

— Когда мы встретились здесь во второй раз, — сказала девушка, — ты рассказал мне о своей Любви. То, о чём ты говорил, показалось мне прекрасным — Язык и Душа Вселенной. Всё это привело к тому, что я стала частью тебя.

Юноша слушал её голос, и он казался ему прекраснее, чем шёпот ветра в листьях финиковых пальм.

— Я давно жду тебя возле этого колодца. Всё моё прошлое, законы предков и то, чего хотят от женщин пустыни мужчины, — все исчезло из моей памяти. Когда я была маленькой девочкой, я верила, что пустыня принесёт мне однажды самый прекрасный дар, который можно себе представить. И это произошло. Ты и есть этот дар.

Иллюстрация Татьяны Полищук

Он захотел взять её за руку, но руки её держали кувшин.

— Ты много рассказывал мне о своих снах, о Старом Короле и сокровище. Ты рассказываешь мне о знаках. Теперь я уже ничего не боюсь, потому что знаки привели тебя ко мне. Я — часть твоих грёз и твоей Легенды, об этом ты сам всё время говоришь. И я хочу, чтобы ты продолжал стремиться к тому, чего ты ищешь. Тем лучше, если придется нам ждать до конца войны. Но если ты должен отправиться в путь сейчас, иди по следу своей Легенды. Барханы песков меняются от дуновения ветра, но пустыня всегда остаётся одной и той же. То же будет и с нашей Любовью.

— Мектуб, — добавила она. — Если я и в самом деле часть твоей легенды, то скажи мне, когда ты вернешься.

Он был грустен, когда прощался с ней. Вспоминал всех людей, с которыми встречался в жизни. Пастухам, которые завели семьи, трудно было убедить своих жён в том, что они должны отправляться в путь. Потому что Любовь не выносит разлуки.

Назавтра он рассказал об этом Фатиме.

— Пустыня забирает себе наших мужчин, — сказала она, — и не всегда их возвращает. Мы должны с этим мириться. Они живут в облаках без капли дождя, которые проплывают над нами, в животных, снующих между камнями, в воде, резко выпрыскивающей из земли. Это всё часть нашего целого, и потому это есть Душа Мира. И всё возвращается на круги своя. И тогда сердца всех жён наполняет счастье, потому что они знают, что мужчины, которых они ждут, однажды вернутся. Прежде я смотрела на этих женщин и завидовала им. Теперь и мне есть кого ждать. Я — женщина пустыни и горжусь этим. Я хочу, чтобы мой мужчина гулял вольный, как ветер, который движет барханы песков. Я хочу видеть его в облаках, в зверях и в воде.

3. Правда мифа

«Человек столько стоит, сколько стоит его печаль».
Раввин из Соболева

Исходным путем наших размышлений будет эпиграф к предыдущей части, который, поскольку говорит о вневременных событиях, мы легко перескажем не в прошедшем, а в настоящем времени:

«Я спрятанный клад. Из-за своей тоски, потому что я очень хочу быть найденным и познанным, я создаю творения, чтобы через них познать себя». Анри Корбен особенно подчёркивает вторую часть этой фразы, излагая её в следующей форме: «...чтобы в творениях стать предметом моего познания».

Таким образом, Бог — это печаль, ностальгия, любовь, требующая ответной любви. В образе Сына Человеческого он жаждущий, голодный, бездомный, отданный на милость своим творениям — людям, чтобы они его кормили, одевали, строили ему жилище в своих сердцах. Он с печалью ожидает любви деятельной: «То, что вы сделали (не сделали!) меньшему из моих братьев, мне сделали (не сделали!).

Эту мистическую «теософию» модно описать языком более философским. Создание-творение является «теофанией», то есть проявлением Бога, его репрезантом (как сказал бы математик), а лучше сказать, последовательностью репрезентации-теофании, эпифании, последовательностью пространственных репрезентаций (тел), в которых эта ПЕЧАЛЬ познает Себя в слившемся, любовном познании. Это — процесс постоянный, процесс событийный, процесс, требующий постоянного активного соучастия. Такое активное творческое познание и создаёт ПРАВДУ: «Правду творить надо» (Евангелие от Иоанна).

Таким образом, «Гнозис» как процесс познания не есть откровение чего-то готового (Хайдеггер), напротив — это обогащение истин, окружение их покровом славы, облаком сочувствия, симпатии. У Ибн-Араби это «облако печали» представляет собой множество имён. Эти имена (истины!) мы можем познать, познавая самих себя. Аллах описывает нам Себя через нас самих. Божественные Имена соответствуют тем существам и идеям, которых они называют.

Миф Печали обращён к нам, мы ощущаем его глубоко правдивым: все мы испытываем печаль, строим мечты, жаждем сочувствия и внимания, чтобы понимать других и самим быть понятыми. Мы печалимся по тому, кого знаем (знали) и кого когда-то утратили — ненадолго или навсегда, вследствие разлуки или смерти. Мы испытываем ностальгию по Родине, по «утраченному раю», по «золотому веку». Страшно перестать печалиться, обо всём забыть! Человек, который никогда не испытывал печали, не был бы человеком. Мы чувствуем и знаем, что печаль — это признак человеческой личности.

4. Миф о Пуруше

Есть и другой вариант Мифа. Если в прошлом Бог — это печаль, в мифе «Пуруша Сукта» (Гимн Пуруше) основной мотив — ЖЕРТВА. Пуруша (в переводе с санскрита — «Человек») и является этой жертвой. Пуруша чувствует себя одиноким. Чтобы преодолеть своё одиночество, он решается на великую жертву, а значит, на единственно истинную жертву: он жертвует собой, полностью уничтожая себя. А на земле пока никого кроме него нет: нет ни богов, ни людей, ни зверей, ни растений, ни минералов. И Пуруша «делит» себя, расчленяет себя. То есть он целиком уничтожает себя, обретая жизнь в своих творениях. Космогония здесь является жертвой, уничтожением, полным распадом. Но далее волна жертвы возвращается вспять: творения уже сами идут на жертву и восстанавливают, соединяют Пурушу, возвращая его к жизни. Необходимо подчеркнуть, что Пуруша является триадой, он в центре триединого процесса: он тот, кто совершает жертву, он «предмет» жертвы и одновременно получатель, адресат жертвы. И особо отметим: Пуруша — это не только космический человек, гностический Антропос, он также и аспект-индивидуум своей триединой действительности, так называемой действительности ПАНИККАР. Пуруша — личность, а поскольку само понятие «личности» исключает изоляцию, отчуждение, солипсизм, в его действительности существуют глубокие внутренние связи. Всё, что является частью единого Пуруши, возникло и существует благодаря его жертве. Здесь бросается в глаза абсолютно иное видение мира, нежели в дарвинско-марксистском мифе о «борьбе за существование» и «борьбе классов». Напомним, что этот сатанинский, дьявольский миф появился сначала у английских теоретиков экономики, был усвоен Дарвином и Уоллесом, чтобы появиться в модифицированном варианте у Маркса—Энгельса...

Миф о Пуруше — произведение глубоко волнующее. Оно близко и понятно нам: ведь христианский идеал человека — это не замкнутый в себе человек, использующий других людей и тварей в своих эгоистических интересах, но человек, служащий другим, «жертвующий жизнь за ближних» (заключительные строки Евангелия от Иоанна). В Евангелиях Пуруша носит имя Бар-Наша, то есть Человек, Сын Человеческий (как сущность всего человеческого).

В христианской версии этого мифа мы имеем дело с неразрывной парой: Сын Человеческий — Царство Божье.

Сын Человеческий действует, и поле его деятельности, которое невозможно отделить от Делателя, и есть то, что носит название Царства Божьего. Но «Царство Божье — в Вас». Жизнь христианина и воплощается в построении этого царства, которое есть тело Сына Человеческого — Христа. Каждый человек призван продолжать дело творения, как сказано в Апокалипсисе, сотворения Нового Неба и Новой Земли. Концепция Новой Земли имеет прекрасный вариант в дзэн-буддизме, там она называется «чистым краем», который является эпифанией Будды Амитхабы, или по-японски Амидабуцу.

Мы уже вспоминали миф об Осирисе, который подобно Пуруше, возрождается в своих фрагментах, органах. И здесь мы переходим к малоизвестному, а потому недооцененному Мифу Математики.

5. Миф математики

«Матема-Тезис» — сущность, ожидающая с печалью, чтобы её познали и создали. Сама она творит создания, называемые математиками, чтобы в них познавать и создавать саму себя — математику! Это двухполюсной творческий процесс: великий математик обдумывает, создаёт зачатки теории и развивает её. Появляются новые математики, охваченные жаждой познания, развивают зачатки и фрагменты прежней теории. Вырастает красивое, великолепное здание — организм под названием «новая математика». Однако по непонятным причинам некоторые члены этого организма «Матезис» впадают в атрофию и умирают. Навсегда ли это? А может, их ждёт воскресение в новой, изменённой форме? Скорее всего и то и другое: «Матезис» — это последовательность воскресений, последовательность рождений — эпифаний. Но жизнь великого математика — это всегда жертва. Он живёт в своих работах, причём часто в такой степени, что его внутренняя, эмпирическая жизнь скудна и убога, небогата интересными событиями. Для него настоящая жизнь — в развитии его теории. Перефразируя известное изречение Хайдеггера — «Речь держит речь», можно сказать: «Математика математизирует».

6. «Митос-Атеос» науки

«Философия — это постоянно растущее понимание и убеждённость в невозможности разделения известных фактов от неизвестных. Наука, которая может это делать, называется теоретической физикой».

Курт Фридрихс (великий математик и физик-теоретик)

Мы постоянно искупаем грех Конта за его «закон трёх эпох», или стадий развития человечества: мифологическая — метафизическая — научная, или позитивная. Мифология науки — это сцииентизм, его боевой клич — «объективное познание» (объективизм). Имеется в виду познание, которое равнозначно для всех здоровых людей. Результаты этого познания ищут технического применения. Точные науки и техника образуют единство. Таким образом, объективное познание — это инвариант мутации всех людей во все времена.

Очевидно, чтобы понятие это имело какой-то смысл, саму природу (действительность) необходимо чрезвычайно обеднить и упростить: «Наука изучает всё неизвестное в природе», «Наука дожидается в передней у техники» (Ханс Блюхер). Понятно, что научное, «объективное познание» изначально исключает целый ряд важнейших проблем в жизни каждого из нас. Диаметрально противоположен такому виду познания тезис поздней каббалы: «Тора (Пятикнижие) обращает к каждому отдельному человеку (еврею) только ему предназначенный облик, а человек понимает свою жизненную цель тогда, когда постигает это к нему (и только к нему) обращённый облик и принимает его в свою традицию-каббалу».

Как мне кажется, великолепная легенда Франца Кафки «Перед законом» из его романа «Процесс» наилучшим образом выражает эту глубокую истину каббалы.

7. Мифы зла

Мы говорили в предисловии о том, что каждый человек, каждое племя, каждый народ, каждая культура живут, осуществляя свой миф. Однако так же, как каждый человек, осуществляя свой миф, к сожалению, создаёт и вскармливает своего двойника, так как каждая группа людей, народ, каждая религиозная община создаёт своего демонического «эгрегора» — существо, воплощающее злое начало. Об этом было всегда хорошо известно последователям таких религиозных течений, как зороастризм, манихейство, гностицизм. Можно сказать, что каждый из нас испытал на себе силу этих мифов зла, которые всегда имеют антихристианский характер. Достаточно перечислить всевозможные националистские и мессианские учения. Мы хорошо помним кошмарный миф «национал-социализма», нацизма, провозглашённый Адольфом Розенбергом в его примитивной книге «Миф XX столетия». Помним мы и советский «миф нового человека». Тем не менее могущественные мифы зла продолжают жить, и имя им легион. Как известно, каждый миф связан с определённым культом. А потому стоит внимательно разглядеть, что за люди (в том числе и уже ушедшие из жизни) окружены сегодня культом, что является сегодня идолом масс...

Не хотелось бы завершать нашу работу таким тягостными, но неизбежными выводами. А потому завершим её, как и было обещано в предисловии, шутливой похвалой дилетантизму.

8. Похвала дилетантизму по отношению к символам, притчам и мифам

Слово «дилетант» имеет у нас несколько уничижительный смысл, однако если дать прямой перевод этого слова с итальянского — «любитель», это будет звучать вполне положительно.

Итак, приводим фрагмент текста, принадлежащего перу Генриха Циммера (1890—1943):

«Когда мы отказываемся от «дилетантского» подхода к притчам, легендам и мифам и начинаем считать себя профессионалами, обладающими безошибочным методом их интерпретации, мы теряем необходимые по отношению к неведомому смирение и открытость. И тогда мы уже не желаем, чтобы нас поучали, не хотим, чтобы нам рассказывали о том, о чём до сих пор ни нам, ни кому-либо другому никогда не рассказывали. А вместо этого мы пытаемся упорядочить содержание непонятных нам сообщений в рубриках и категориях. Но при таком подходе не может проявиться никакое новое значение, никакое новое содержание. Притча, детская легенда (так называемый «передатчик послания») традиционно считается слишком незначительной, чтобы заслуживать нашего внимания... Метод, а лучше сказать навык, с помощью которого мы неизвестное сводим к чему-либо уже известному, является избитым путем, ведущим к интеллектуальному самообману. Этот путь приводит к бесплодному догматизму, духовному самодовольству и непоколебимой уверенности в собственном превосходстве. Мы всегда должны быть готовы отказаться от нашей устоявшейся точки зрения, когда какой-либо вневременной символ не укладывается в наш мир образов и заставляет нас, исподволь или впрямую, выработать новые представления. В противном случае мы по своей глупости будем лишены прелести встречи с мудростью тысячелетий. Если мы не проявим достаточно готовности к этому, нас ожидает полное бесплодие, мы будем обойдены милостью возможного диалога с богами...

Поскольку символы-образы Мифа, притчи и легенды являются живым организмом, они постоянно обновляются, воскресают, а потому постоянно влияют на человеческие судьбы и решительно не поддаются никаким попыткам систематизации. Они — живые сущности! Любитель-дилетант обладает радостью познания сиюминутного, а не в конечном итоге. Но это и является единственно верным подходом по отношению к персонажам, которые приходят к нам из чрезвычайно далёкого прошлого... Они — вечные оракулы жизни. Люди каждой эпохи должны вновь задавать им вопросы и просить совета, каждая эпоха приходит к ним со своим особым типом невежества и знания, со своими собственными проблемами и вопросами, которых нельзя избежать. Ибо модель жизни, которую мы создаём сегодня, не та же самая, что в другие времена... Силы прошлого хотят, чтобы мы постоянно задавали им вопросы, снова и снова... Перед лицом этого повеления мы все должны быть дилетантами, нравится нам это или нет...»