Представляем автора

Наталья Рубанова

Снег на даче
(Этюд между пальцами для левой руки)

— Мне нужна твоя любовь! — пробаритонил многозначительно очередной-С-Претензией-На-Интеллект.

Меня как током ударило, и, чтобы не сказать что-нибудь обидное, я набрала в лёгкие побольше воздуха, досчитав до одиннадцати.

— Мне, — он акцентировал собственное обозначение, — нужна твоя... — я прикрыла ему рот ладонью.

— Давай пить чай, а то остынет.

Очередной-С-Претензией-На-Интеллект сел напротив меня и посмотрел влюблёнными глазами то ли в моё лицо, то ли в стоящую на возвышении, на одном со мной уровне, тарелку с песочным печеньем.

— Очаровательно! — пробаритонил он, и я снова не поняла, к чему это восклицание относится.

Он долго дул в чашку, потом основательно намазывал масло на то самое песочное печенье, и ещё дольше поглощал всё это.

— Изумительно! — прожевал, наконец, он. — А молока нет?

— Нет.

Он почесал затылок и пошёл в ванную; я пилила ногти, слышала, как фыркает вода, но ещё более слышала фырканье, не заглушаемое струями.

Очередной-С-Претензией-На-Интеллект вышел в моем тёмно-сиреневом махровом халате и попытался меня обнять; я увернулась, отмазываясь накрашенными ногтями.

Впрочем, он не казался расстроенным: даже наоборот. А потом опять спросил:

— Молока нет?

— Нет, не пью я его.

...Он долго одевался, брился, целовал мне руки, говорил пафосно и вроде бы искренне. Но третий вопрос о молоке поверг меня в уныние, граничащее то ли со скукой, то ли с отчаянием — я так и не поняла, ЧТО хуже.

— Молока нет. Ты уже спрашивал, ты разве забыл?

— Забыл... — топчется он в прихожей и улыбается... — Так я поеду?

— Поезжай.

— Я обязательно скоро появлюсь! — будто успокаивает он меня.

— Появляйся, — пожимаю плечами я, отходя от входной двери.

— Не скучай! — грозит он пальцем.

— И не подумаю, — не говорю я, усиленно улыбаясь: кажется, в эту секунду я похожа на девушку из рекламы, играющую в игру под названием «У нас всё хорошо».

Очередной-С-Претензией-На-Интеллект наконец-то уходит.

Я выдыхаю.

Мне почти легко, и я с удовольствием мою чашки, а потом закидываю все полотенца и постельное белье в стиральную машину; но желание прокипятить собственные мозги ещё не проходит, нет, не проходит...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...Я еду в гости.

В гостях много гостей, еды и вина.

Я стою на балконе с нормальными женщинами, пытаясь не сказать чего-нибудь непонятного. Разговор «о кофточках» вполне безобиден, но потом переходит каким-то образом на «книги», деформируясь — через сигаретный дым — к «домашним животным» и, непонятно как, переходит к «современной музыке».

Потом все уходят есть курицу на бутылке, и мы остаемся вдвоём с моей нормальной подругой. «Аська, смотри, упустишь мужика — тебе же хуже!» — смеётся она.

— Ага, — соглашаюсь я и тушу ополовиненную сигарету. — Курицы не останется, пошли.

...Я пью красное вино. И, по мере того, чем большее количество выпиваю, тем легче мне говорить «про кофточки». У меня почти развязывается язык, и меня с интересом слушают; потом даже выдавливаю анекдот. Становится смешно, жарко, вместо курицы появляются кости; в этот вечер я не пью снотворного.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Утро, похожее на утро.

Я рассматриваю — в зеркале — глубоко спрятанные седые ниточки волос, потом мажу кремом лицо и шею. После двадцати пяти обязательно советуют не забывать про шею: и я мажу, не забываю.

Выкипевший чайник, становясь символом легкомыслия, выталкивает меня на улицу: я покупаю почему-то «Фанту», и иду в то место, хождение на которое предполагает «оклад»; я просчитываю — так ещё и не подойдя к двери, — что через семь с половиной часов уже выйду оттуда; я хронически опаздываю...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вечером обозначивается Очередной-С-Претензией-На-Интеллект с пышным веником красных роз.

— Очень красивые, спасибо! — (терпеть не могу КРАСНЫЕ — ищу для них подходящую тару).

— Что? — переспрашивает Очередной-С-Претензией-На-Интеллект.

— Тебе послышалось, — говорю я, принимая подарки.

— Ася, я хочу, чтобы у тебя... у нас... всё сложилось. В твой день рожденья... — он ещё что-то несёт, а я думаю почему-то, что в устаревшем «содержанка» — четыре слога: магическое буддийское число, и, может, оно всё-таки вынесет...

Ночью мне не нравится запах кожи Очередного-С-Претензией-На-Интеллект. Впрочем, едва ли он груб, если даже не нежен. Я не могу расслабиться...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...Я набираю семь цифр и облегченно вздыхаю: никто не берёт трубку.

...И почему-то подпрыгиваю к двери, в которую только что позвонили.

Толстая тетка в зеленой телогрейке смотрит на меня: «Мыши—крысы есть?!»

— Нет. И молока тоже нет, — говорю я, сдуваясь наподобие круга, и сажусь за шахматы.

Сделав самой себе пару матов, и, вспомнив, что сегодня выходной, а Очередной-С-Претензией-На-Интеллект сильно занят, снова вздыхаю, растягиваясь на постели: никто не верит, но я действительно люблю спать одна.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...Мне снится зелёная собака и кружащаяся вокруг неё бабочка-однодневка; и очень много Солнца, в котором я — как слепо-глухо-немая владелица винного магазина, пытаюсь уловить хотя бы тепло...

...Я просыпаюсь в два часа ночи и перечитываю «Защиту Лужина», а утром мажу шею кремом...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я снова иду в то место, которое предполагает «оклад», и так же стараюсь не сказать чего-нибудь непонятного; а потом меня приглашают на концерт одного из кумиров семидесятых, и где-то что-то во мне оттаивает; но кумир порядком поистаскан, и поёт не те песни; я ухожу РАНЬШЕ — ... и звоню бабушке:

— Не болеешь, бусь?

— Приходи, Асенька, приходи.

— Я люблю тебя, бусь...

— Что? Что? — переспрашивает она.

— Сейчас приеду!! — кричу я в трубку и сажусь в трамвай, везущий на другой конец мира.

Бабушка поит меня чаем с пирогом:

— Как похудела-то, а! Ты, поди, не ешь ничего?

— Ем, ем.

— Да вон под глазами-то, — бабушка всплескивает руками. — Хоть высыпаешься?

— Высыпаюсь, бусь. Ты-то как?

— Ноги болят, а так ничего, — улыбается бабушка. — Ну, пойдём, я тебе постелю на диване, уже одиннадцатый час...

Я покорно плетусь за ней, замечая, как она ссутулилась и будто осела.

— Бусь! — я поворачиваюсь к ней.

— Чего?

— А ты кроме деда кого-нибудь любила?

Она молчит, потом смеётся и делается похожей на девчонку:

— А ты как думаешь? Не ты одна! Ладно, спи.

— А как его звали? — не унимаюсь я.

Бабушка мнётся:

— Ленчик его звали. На лодке мы все катались ночами. А он постоянно к камышам греб... Красивый такой был.

— Правда, красивый, или ты специально?

— Правда, чего врать-то. Даже стихотворение мне перед войной написал, — она улыбнулась. — Я потом, знаешь, до 47-го года по всем вокзалам бегала: встречала.

— Не встретила?

— Не-а. Спи.

— Сплю.

rubanova.jpg (26734 bytes)

Иллюстрация Татьяны Полищук

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...День похож на лабиринт; я забредаю в его входы и выходы, убегая от воображаемого Минотавра.

Я более чем прозаична: мне нужно туда, туда, туда, а ещё на рынок, и поставить пломбу — в четыре.

Я ношусь, ношусь, ношусь — в сумке болтается банка с кукурузой и томик Флоринды Доннер, а в голове ничего не болтается, абсолютно; и в пять я выхожу от врача в полной уверенности, что УСПЕВАЮ ВСЁ, КРОМЕ САМОГО ГЛАВНОГО, НЕСКОЛЬКО ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...Дома я открываю форточки и включаю на всю громкость музыку; я знаю, «что-то должно случиться»; я не открываю дверь Очередному-С-Претензией-На-Интеллект; я срываю с окон шторы и смотрю на звёзды: я больше не думаю.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...А утром звоню туда, где предполагается «оклад», и хриплю, и кашляю в трубку.

Мне верят.

— Ася, к вам вчера какой-то мужчина так долго звонил, — говорит соседка.

— Спасибо, — я уже вызываю лифт. Я ухожу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...Я сажусь в длинную зелёную электричку; зимой, в направлении, нужном мне, почти никто не ездит. Вагон полупуст, и я прислоняюсь виском к окну: мимо меня проплывают какие-то станции, дома, люди, а через полтора часа я выхожу.

...Я была там всего один раз, и почти не помню дорогу.

Я иду «по нюху», превращаясь в ищейку; какая-то птица перелетает с ветки на ветку.

Я подставляю ладони — снегу.

Тропинка не широкая и не узкая, а кругом — сосны. Я по-собачьи втягиваю воздух ноздрями, и пьянею, отвыкнув от чистого; я ощущаю себя, как ошибочно осуждённый политзаключенный, не дождавшийся амнистии. Сбежавший САМ.

...Я по колено в снегу; я даже не знаю, куда идти после этой развилки! Я вспоминаю магическое «чЕтырЕ», и пытаюсь понять его применение к «направо», «налево» и «прямо»; алогично не находя буквы «е» в ПРАВОМ и ПРЯМОМ измерениях, иду дважды налЕво...

Я знаю, что у меня есть пульс.

Только не помню, куда ушло сердце...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...Я скрипнула калиткой, и увидела человека, кипятящего на костре чай в котелке. Человек порядком оброс. Он похож на так и не залёгшего в спячку медведя — доброго, но всё же — зверя. Я подхожу к нему со спины и барабаню легонько пальцами по плечу: «Эй!»

...Но он вздрагивает только слегка, и сразу приподнимает опущенные углы губ:

— Что такое! Как ты здесь оказалась? Откуда ты?

— Ниоткуда. Сюда.

— У тебя всё в порядке? — он смотрит на меня с каким-то опасением.

Я киваю, сев в снег; дым от костра кажется мне лучше всяких духов. Я киваю ещё раз, а потом почему-то говорю:

— Ну я же не могу так больше.

А он — сквозь кашель:

— Я знаю.

А потом мы молчим несколько часов и смотрим на звёзды — они кажутся гораздо ярче, чем из моего окна. И из его.

И он спрашивает:

— Правда?

И я отвечаю:

— Правда.

И мы опять молчим и смотрим на лес, потому что звёзды уже погасли; но я не мажу шею кремом, хотя началось давно — утро...

Я пересыпаю снег с ладони на ладонь — он так похож на белый песок.

— Но ведь я не люблю твои стихи, — прищуривается он, смеясь зрачками.

— Какая разница, — хохочу я. — Да, какая разница!!

...Снег на даче...

                                            2000


[На первую страницу (Home page)]               [В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 27.06.01 23:04