— Мне нужна твоя любовь! — пробаритонил многозначительно очередной-С-Претензией-На-Интеллект.
Меня как током ударило, и, чтобы не сказать что-нибудь обидное, я набрала в лёгкие побольше воздуха, досчитав до одиннадцати.
— Мне, — он акцентировал собственное обозначение, — нужна твоя... — я прикрыла ему рот ладонью.
— Давай пить чай, а то остынет.
Очередной-С-Претензией-На-Интеллект сел напротив меня и посмотрел влюблёнными глазами то ли в моё лицо, то ли в стоящую на возвышении, на одном со мной уровне, тарелку с песочным печеньем.
— Очаровательно! — пробаритонил он, и я снова не поняла, к чему это восклицание относится.
Он долго дул в чашку, потом основательно намазывал масло на то самое песочное печенье, и ещё дольше поглощал всё это.
— Изумительно! — прожевал, наконец, он. — А молока нет?
— Нет.
Он почесал затылок и пошёл в ванную; я пилила ногти, слышала, как фыркает вода, но ещё более слышала фырканье, не заглушаемое струями.
Очередной-С-Претензией-На-Интеллект вышел в моем тёмно-сиреневом махровом халате и попытался меня обнять; я увернулась, отмазываясь накрашенными ногтями.
Впрочем, он не казался расстроенным: даже наоборот. А потом опять спросил:
— Молока нет?
— Нет, не пью я его.
...Он долго одевался, брился, целовал мне руки, говорил пафосно и вроде бы искренне. Но третий вопрос о молоке поверг меня в уныние, граничащее то ли со скукой, то ли с отчаянием — я так и не поняла, ЧТО хуже.
— Молока нет. Ты уже спрашивал, ты разве забыл?
— Забыл... — топчется он в прихожей и улыбается... — Так я поеду?
— Поезжай.
— Я обязательно скоро появлюсь! — будто успокаивает он меня.
— Появляйся, — пожимаю плечами я, отходя от входной двери.
— Не скучай! — грозит он пальцем.
— И не подумаю, — не говорю я, усиленно улыбаясь: кажется, в эту секунду я похожа на девушку из рекламы, играющую в игру под названием «У нас всё хорошо».
Очередной-С-Претензией-На-Интеллект наконец-то уходит.
Я выдыхаю.
Мне почти легко, и я с удовольствием мою чашки, а потом закидываю все полотенца и постельное белье в стиральную машину; но желание прокипятить собственные мозги ещё не проходит, нет, не проходит...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Я еду в гости.
В гостях много гостей, еды и вина.
Я стою на балконе с нормальными женщинами, пытаясь не сказать чего-нибудь непонятного. Разговор «о кофточках» вполне безобиден, но потом переходит каким-то образом на «книги», деформируясь — через сигаретный дым — к «домашним животным» и, непонятно как, переходит к «современной музыке».
Потом все уходят есть курицу на бутылке, и мы остаемся вдвоём с моей нормальной подругой. «Аська, смотри, упустишь мужика — тебе же хуже!» — смеётся она.
— Ага, — соглашаюсь я и тушу ополовиненную сигарету. — Курицы не останется, пошли.
...Я пью красное вино. И, по мере того, чем большее количество выпиваю, тем легче мне говорить «про кофточки». У меня почти развязывается язык, и меня с интересом слушают; потом даже выдавливаю анекдот. Становится смешно, жарко, вместо курицы появляются кости; в этот вечер я не пью снотворного.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Утро, похожее на утро.
Я рассматриваю — в зеркале — глубоко спрятанные седые ниточки волос, потом мажу кремом лицо и шею. После двадцати пяти обязательно советуют не забывать про шею: и я мажу, не забываю.
Выкипевший чайник, становясь символом легкомыслия, выталкивает меня на улицу: я покупаю почему-то «Фанту», и иду в то место, хождение на которое предполагает «оклад»; я просчитываю — так ещё и не подойдя к двери, — что через семь с половиной часов уже выйду оттуда; я хронически опаздываю...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вечером обозначивается Очередной-С-Претензией-На-Интеллект с пышным веником красных роз.
— Очень красивые, спасибо! — (терпеть не могу КРАСНЫЕ — ищу для них подходящую тару).
— Что? — переспрашивает Очередной-С-Претензией-На-Интеллект.
— Тебе послышалось, — говорю я, принимая подарки.
— Ася, я хочу, чтобы у тебя... у нас... всё сложилось. В твой день рожденья... — он ещё что-то несёт, а я думаю почему-то, что в устаревшем «содержанка» — четыре слога: магическое буддийское число, и, может, оно всё-таки вынесет...
Ночью мне не нравится запах кожи Очередного-С-Претензией-На-Интеллект. Впрочем, едва ли он груб, если даже не нежен. Я не могу расслабиться...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Я набираю семь цифр и облегченно вздыхаю: никто не берёт трубку.
...И почему-то подпрыгиваю к двери, в которую только что позвонили.
Толстая тетка в зеленой телогрейке смотрит на меня: «Мыши—крысы есть?!»
— Нет. И молока тоже нет, — говорю я, сдуваясь наподобие круга, и сажусь за шахматы.
Сделав самой себе пару матов, и, вспомнив, что сегодня выходной, а Очередной-С-Претензией-На-Интеллект сильно занят, снова вздыхаю, растягиваясь на постели: никто не верит, но я действительно люблю спать одна.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Мне снится зелёная собака и кружащаяся вокруг неё бабочка-однодневка; и очень много Солнца, в котором я — как слепо-глухо-немая владелица винного магазина, пытаюсь уловить хотя бы тепло...
...Я просыпаюсь в два часа ночи и перечитываю «Защиту Лужина», а утром мажу шею кремом...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я снова иду в то место, которое предполагает «оклад», и так же стараюсь не сказать чего-нибудь непонятного; а потом меня приглашают на концерт одного из кумиров семидесятых, и где-то что-то во мне оттаивает; но кумир порядком поистаскан, и поёт не те песни; я ухожу РАНЬШЕ — ... и звоню бабушке:
— Не болеешь, бусь?
— Приходи, Асенька, приходи.
— Я люблю тебя, бусь...
— Что? Что? — переспрашивает она.
— Сейчас приеду!! — кричу я в трубку и сажусь в трамвай, везущий на другой конец мира.
Бабушка поит меня чаем с пирогом:
— Как похудела-то, а! Ты, поди, не ешь ничего?
— Ем, ем.
— Да вон под глазами-то, — бабушка всплескивает руками. — Хоть высыпаешься?
— Высыпаюсь, бусь. Ты-то как?
— Ноги болят, а так ничего, — улыбается бабушка. — Ну, пойдём, я тебе постелю на диване, уже одиннадцатый час...
Я покорно плетусь за ней, замечая, как она ссутулилась и будто осела.
— Бусь! — я поворачиваюсь к ней.
— Чего?
— А ты кроме деда кого-нибудь любила?
Она молчит, потом смеётся и делается похожей на девчонку:
— А ты как думаешь? Не ты одна! Ладно, спи.
— А как его звали? — не унимаюсь я.
Бабушка мнётся:
— Ленчик его звали. На лодке мы все катались ночами. А он постоянно к камышам греб... Красивый такой был.
— Правда, красивый, или ты специально?
— Правда, чего врать-то. Даже стихотворение мне перед войной написал, — она улыбнулась. — Я потом, знаешь, до 47-го года по всем вокзалам бегала: встречала.
— Не встретила?
— Не-а. Спи.
— Сплю.
Иллюстрация Татьяны Полищук
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...День похож на лабиринт; я забредаю в его входы и выходы, убегая от воображаемого Минотавра.
Я более чем прозаична: мне нужно туда, туда, туда, а ещё на рынок, и поставить пломбу — в четыре.
Я ношусь, ношусь, ношусь — в сумке болтается банка с кукурузой и томик Флоринды Доннер, а в голове ничего не болтается, абсолютно; и в пять я выхожу от врача в полной уверенности, что УСПЕВАЮ ВСЁ, КРОМЕ САМОГО ГЛАВНОГО, НЕСКОЛЬКО ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Дома я открываю форточки и включаю на всю громкость музыку; я знаю, «что-то должно случиться»; я не открываю дверь Очередному-С-Претензией-На-Интеллект; я срываю с окон шторы и смотрю на звёзды: я больше не думаю.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...А утром звоню туда, где предполагается «оклад», и хриплю, и кашляю в трубку.
Мне верят.
— Ася, к вам вчера какой-то мужчина так долго звонил, — говорит соседка.
— Спасибо, — я уже вызываю лифт. Я ухожу.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Я сажусь в длинную зелёную электричку; зимой, в направлении, нужном мне, почти никто не ездит. Вагон полупуст, и я прислоняюсь виском к окну: мимо меня проплывают какие-то станции, дома, люди, а через полтора часа я выхожу.
...Я была там всего один раз, и почти не помню дорогу.
Я иду «по нюху», превращаясь в ищейку; какая-то птица перелетает с ветки на ветку.
Я подставляю ладони — снегу.
Тропинка не широкая и не узкая, а кругом — сосны. Я по-собачьи втягиваю воздух ноздрями, и пьянею, отвыкнув от чистого; я ощущаю себя, как ошибочно осуждённый политзаключенный, не дождавшийся амнистии. Сбежавший САМ.
...Я по колено в снегу; я даже не знаю, куда идти после этой развилки! Я вспоминаю магическое «чЕтырЕ», и пытаюсь понять его применение к «направо», «налево» и «прямо»; алогично не находя буквы «е» в ПРАВОМ и ПРЯМОМ измерениях, иду дважды налЕво...
Я знаю, что у меня есть пульс.
Только не помню, куда ушло сердце...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Я скрипнула калиткой, и увидела человека, кипятящего на костре чай в котелке. Человек порядком оброс. Он похож на так и не залёгшего в спячку медведя — доброго, но всё же — зверя. Я подхожу к нему со спины и барабаню легонько пальцами по плечу: «Эй!»
...Но он вздрагивает только слегка, и сразу приподнимает опущенные углы губ:
— Что такое! Как ты здесь оказалась? Откуда ты?
— Ниоткуда. Сюда.
— У тебя всё в порядке? — он смотрит на меня с каким-то опасением.
Я киваю, сев в снег; дым от костра кажется мне лучше всяких духов. Я киваю ещё раз, а потом почему-то говорю:
— Ну я же не могу так больше.
А он — сквозь кашель:
— Я знаю.
А потом мы молчим несколько часов и смотрим на звёзды — они кажутся гораздо ярче, чем из моего окна. И из его.
И он спрашивает:
— Правда?
И я отвечаю:
— Правда.
И мы опять молчим и смотрим на лес, потому что звёзды уже погасли; но я не мажу шею кремом, хотя началось давно — утро...
Я пересыпаю снег с ладони на ладонь — он так похож на белый песок.
— Но ведь я не люблю твои стихи, — прищуривается он, смеясь зрачками.
— Какая разница, — хохочу я. — Да, какая разница!!
...Снег на даче...
2000
[На
первую страницу (Home page)]
[В раздел "Литература"]
Дата обновления
информации (Modify date): 27.06.01 23:04