Невыдуманные
истории
Галина Рыжова
«Милая
Полиночка...»
Из цикла:
«Короткие встречи»
—
Собирайся в Питер, на курсы, пора ума набираться!
Дина Морисовна Шварц — ас в завлитовском деле, не
соскучишься! Но учти, без «Скрипача на крыше» не
возвращайся! Найдёшь ходы к Полине Владимировне
Малковой, выпросишь у нее перевод. Всё! — мой
главный режиссер Юрий Васильевич Чернышов
распоряжения отдавал чётко. Возражений не
принимал и выполнения требовал обязательного.
Февральский
Ленинград ошеломил. Я впервые в жизни целый месяц
могла ходить по его проспектам и улицам,
въедаться глазами и прикипать всем сердцем к его
домам... Это всё было знакомо по альбомам, эскизам,
книгам, но наяву я была в этом городе — новичком и
для себя первооткрывателем. Я трогала руками
стены, гладила светлые, будто промытые солёными
дождями и отглаженные ветрами камни, вдыхала
особый, питерский воздух, закрученный,
промороженный ветрами с Невы и с залива. А
вечерами было так приятно раствориться в
обволакивающем тепле питерских театров и
смотреть, смотреть, влюбляясь в здешнюю публику,
дышать с нею едино, смеяться и плакать, любить и
отвергать, и как-то по-новому осмысливать этот
новый пласт жизни, подаренный мне судьбой.
Дина
Морисовна отнеслась ко мне особенно дружелюбно,
хотя вряд ли я этого заслуживала — «завлит без
году неделя». Вероятно, это случилось потому, что
мне накануне удалось «протащить» через свой
обллит и получить «разрешено» на пьесу
Александра Казанцева «И порвётся серебряный
шнур». Её не смогли «залитовать» ни в Москве, ни в
Ленинграде: суровые цензоры посчитали её
крамольной. А мне это удалось, скорее всего как
раз из-за неопытности. Старикан-цензор, похоже, не
ожидал от новенькой ни подвоха, ни умения
«протискивать» то, что советским гражданам
читать и смотреть было не положено. Так и мне
тогда было невдомёк, что я кладу ему на подпись
«бомбу». Мне пьеса показалась такой простой и
совершенно безобидной. Потому-то я глядела в его
хитроватый прищур открыто и без тени лукавства...
После этого моего «подвига» разразился скандал.
Наш спектакль принимали четыре раза. Комиссия
приезжала из Минкульта — тяжелая колесница.
Трудно «сдавался» и спектакль в театре им.
Маяковского.
Сейчас, в
2000 году, этот скандал любому покажется смешным, а
тогда, восемнадцать лет назад, «ребёночка
выплеснули», едва он закричал. Спектакль прошёл
три раза и был снят, хотя наш Юрий Васильевич
наивно пытался убедить комиссию: «Ведь красная
же пьеса! И я — весь «красный» режиссёр! И главный
герой — старый большевик...» Не помогло!
— Мне надо
найти Полину Владимировну Мелкову, — попросила я
Дину Морисовну помочь чуть ли не во второй день
курсов.
— Это
трудно, почти невозможно устроить с ней встречу.
Она устала от завлитов! Никого к себе не
подпускает. Телефон дам, но, учти, говорить надо
коротко. Попытайся, может, и повезёт. Но о том, что
телефон я дала, молчи! — напутствовала меня
добрейшая «правая рука» Г.А.Товстоногова.
И бывает же
такое! С первой минуты, с первых слов голос Полины
Владимировны показался мне таким родным, таким
знакомым, будто когда-то давно мы говорили с ней
много-много раз, а потом расстались надолго и вот
снова услышали друг друга. Первый наш разговор
длился более получаса, и в конце Полина
Владимировна пригласила прийти к ней на
следующий день домой.
— В гости,
к Полине?! — изумилась Дина Морисовна и тотчас
отпустила с лекции, снабдив подробным планом, как
добраться, и инструкцией, как себя вести с
«неприступной» П.В.Мелковой.
По «плану»
надо было идти пешком, а ноги по щиколотку
проваливались в сырую снежную шугу. К дому на
улице Пестеля я добралась в сильно размокших,
хлюпающих сапожках, с раскрасневшимися щёками и
посиневшим носом. В доме напротив увидела
булочную, от которой шёл чудесный запах горячих
бубликов с маком. Там я немного отогрелась и
купила связку золотистых бубликов. Время как раз
подходило к назначенному часу и я поднялась по
старинной, удобной (хотя и «чёрной») лестнице,
ведущей в заветную квартиру.
Маленькая,
изящная старушка с удивительно внимательными
глазами за сильно «плюсовыми» очками мигом
рассмотрела мои чавкающие сапоги и решительно
заставила натянуть толстые шерстяные носки и
обуться во что-то пушистое и тёплое.
— Сейчас
будем пить чудесный чай! А бублики очень кстати, я
их очень люблю. Из нашей булочной? — знакомство
началось с чайной церемонии, но по-русски —
душевно открыто, почти нараспашку (это в первую
очередь касалось меня) и совершенно
по-родственному.
В
просторной и по всему очень старинной кухне, на
полках, чуть ли не до потолка, стояли чайники:
фарфоровые, фаянсовые, металлические и из других,
неизвестных мне материалов, самой различной
формы, размеров и цветов. Там были и чисто белые, и
расписные, и украшенные вылепленными букетами,
фигурками, с разнообразными ручками и
крышечками, в виде домиков, зверюшек, корабликов,
кувшинчиков, шаров и овалов... Это множество
удивительных чайников заставило несколько раз
обернуться вокруг себя, а потом замереть в
изумлении, не зная, какой же из них самый-самый
красивый.
— Это —
моя гордость и любимая «кухонная» коллекция, а в
тех комнатах я покажу книги и картины, другие
интересные вещи, но сначала заварю чай... вот в
этом... — Полина Владимировна хлопотала над
каким-то, с первого взгляда неприметным чайником.
Но, присмотревшись к лаконичным линиям и
коричневато-золотистым бокам этого чайника-шара,
невольно завораживаешься чудом керамического
искусства.
— Его в
Лондоне мне подарил Питер Брук. Он, кстати, и
пристрастил меня к чаепитию и собиранию
чайников. Теперь все мои друзья, где бы ни
побывали, везут мне в подарок чайники. Вот эти —
из Средней Азии, этот из Китая, эти с Украины, из
Италии, из Болгарии, Франции... — Полина
Владимировна перечисляла города и страны, а я
стояла ошеломленной, ведь имя Питера Брука
знакомо было только из книг о театре, будто из
сказки, уводило в чуть ли не фантастический и
далёкий мир.
— В
Лондоне, — продолжала Полина Владимировна, — я
спешила к Питеру Бруку в такой же, как сегодня,
холодный и сырой день за книгой, которую
собиралась переводить. Сильно промокла и
замёрзла. А он стал угощать меня чаем. Он сказал,
что чай согреет и спасёт от простуды. И
действительно — спас! А ещё он научил меня
заваривать кофе прямо в кипящее молоко — очень
вкусно, но я теперь кофе почти не пью... Чай —
можно... А потом, прощаясь, он подарил мне этот
чайник — мой «спаситель». С него коллекция и
началась...
На круглом
столике уже тоненько посвистывал и источал
призывный аромат «бруковский» чайник, к бубликам
добавились душистые замысловатые печеньица и
сахарные сухарики. Полина Владимировна налила
себе чай в крохотную чашечку, а мне в большую
расписную «боярыню», началась неторопливая и
уютная беседа. Говорить с ней было так легко, обо
всём: о моем житье-бытье в Сибири, на Урале и в
Калининграде, о театре, гастролях, о первых
ленинградских впечатлениях, о том, что было
давным-давно и что было недавно.
После чая
Полина Владимировна показывала мне другие
диковины этой старинной питерской квартиры:
подводила то к камину, то к картине, то к окнам, из
которых можно увидеть решётку Летнего сада.
Ждала, какое впечатление производят на новичка
любимые ею старинные фигурки на камине, у
которого согревались бывшие жильцы лет сто тому
назад, картины мужа — театрального художника...
Постепенно
двигаясь вглубь квартиры, я добралась до
кабинета Полины Владимировны. Кажется, все
возможности для изумления были исчерпаны, но тут
я «ахнула» в полную силу: на стене, на книжных
полках, на столе десятки фотографий, на которых
моя самая любимая, самая неповторимая Алиса
Фрейндлих! Заметив, что я прямо-таки застыла в
изумлении, Полина Владимировна как-то особенно
тихо и нежно проговорила:
— Алиса,
моя любимица... Она часто у меня бывает. Раньше они
с Владимировым бывали вместе, а теперь поврозь...
разошлись. Но я их обоих продолжаю любить. Я
частенько на них сержусь, ругаю...
— Её
нельзя ругать! Она — великая...
— Ругаю,
ругаю... Она приходит ко мне, рассказывает, а я ей:
«Алиса, ты дура!» А потом я прихожу на её
спектакль, смотрю на неё, после спектакля почти
бегу к ней в гримёрную и говорю ей: «Нет, Алиса, ты
совсем не дура, ты — чудо, настоящее чудо!» А она
мне: «Ох, Полина Владимировна, я и в самом деле
дура!» Да, ругаю и люблю... А вы, Галя, чем-то с
Алисой схожи, наверное, улыбкой?..
— Вот и
Игорь Владимиров мне тоже это говорил, когда был
у нас на записи программы «Всё о кино». Я тогда
работала на студии телевидения.
— Да, Игорь
— хороший, яркий, интересный человек. Жаль,
частенько пьёт и не бережёт сердце... Всё равно я
его люблю. Они для меня родные!
— А кто эта
красавица? — я перевела взгляд на большой
портрет юной женщины в широкополой шляпе, какие
носили или в начале века, или в годы нэпа.
— Не
узнаёте? — Полина Владимировна подвела меня
поближе к портрету и заставила прочесть надпись
— «Милой Полинке... Твоя Мария Бабанова» (может,
было написано — «Маша», точнее, увы, не вспомню — Г.Б.).
У меня
просто закружилась голова: «Господи, а кто же
сама Полина Владимировна, если её сопровождают
такие имена!?»
Но это было
ещё не всё. Разглядывать книги в гостях было моим
самым любимым занятием. А у Полины Владимировны,
дали б волю, можно было бы и вовсе раствориться в
собрании альбомов, книг, толстенных фолиантов,
вороха пьес... Архитектура, музыка, театр,
живопись — темы говорили о невероятном
диапазоне их владелицы.
Она охотно
открывала передо мной новехонькие альбомы,
«полученные совсем недавно» из Лондона, Парижа,
Нью-Йорка. Я совершенно обалдеваю от этого
книжного пиршества, уже не способная изумляться,
а только благодарно впитываю всё увиденное, как
наполняется влагой высохшая губка, оказавшаяся
на берегу морского залива.
— А эта
полка, — изящная рука провела по корешкам книг на
полке, от начала двери до окна, — мои переводы...
— Вот
откуда я знаю Вас, Полина Владимировна! — только
и сумела прошептать я севшим голосом, едва
понимая весь ужас собственной дремучести. — Я
ещё в школе, в старших классах буквально заболела
Бернардом Шоу, даже учила наизусть монологи. А
переводчиком-то были Вы?..
Полина
Владимировна мягко так улыбнулась и дальше
повела рукой по следующей полке:
— Это тоже
— мои, как видите, Галя, я прожила долгую жизнь, за
это время много было всего, помимо Бернарда Шоу...
До
«Скрипача на крыше» мы в тот день так и не
добрались. Но Полина Владимировна пригласила
меня быть у неё уже назавтра:
—
Прибегайте к обеду! Вам в командировке, думаю, не
очень сытно, а у меня будет вкусный обед. Тогда и о
«Скрипаче» поговорим. Мне принесут пластинку с
записью мюзикла, который идёт на Бродвее. Это
чудо, как хорошо, приходите!
...От дома
Полины Владимировны я не шла, летела над землей. В
этом городе, только в этом чудо-городе могут жить
такие родные, такие изумительные люди! «Дорогая
Полинка... дорогая...», — шептала я, не замечая
прохожих, но связывая воедино с прозрачным
голубовато-жемчужным светом, который укутывал
всё ещё прекрасные дома, деревья, мосты, и весь
облик Полины Владимировны, звук её голоса, её дом,
её книги.
«Скрипача
на крыше» я в Калининград привезла, даже с
записью мюзикла. В театре уже начались работы по
подготовке спектакля, художник Женя Розов
придумал классное оформление. Некоторые артисты
вовсю уже напевали музыку и ждали, что вот-вот всё
завертится-закружится. Но после серии скандалов
— наш Ю.В.Ч. опять «провинился», поставил один за
другим, по-моему блестяще, «И дольше века длится
день» по Айтматову, «Дом» по Абрамову и
«Победительницу» Арбузова — терпение
управления культуры истощилось. Это, сказали, «уж
слишком!» А потом нас разнесло по разным городам.
В другой
жизни да и сейчас мне приходилось и, наверное, ещё
придётся побывать в этом городе, но боюсь, что
так, как в тот год, я не смогу его больше увидеть и
почувствовать. И никогда уже не смогу поставить в
«кухонную» коллекцию Полины Владимировны свой
чайничек, который выбирала, думая о ней, и
долго-долго берегла...
д.
Козельское, Московская обл., август, 2000
[На первую страницу
(Home page)] [В раздел "Театр"]
Дата обновления
информации (Modify date): 23.08.01 16:26