1
Любовь к себе ты должен побороть,
Ты красоты прекрасное творенье,
Нам размножаться повелел господь,
Чтоб получить в потомках продолженье.
Ты жадно наслаждаешься собой,
Как ты хорош, как бесконечно молод!
Ты враг себе, ты обречен судьбой
На жесточайший постоянный голод.
Ты украшенье нежное земли,
Весна, которая в цветеньи тонет,
Скупец прекрасный, с миром поделись,
Не зарывай себя в своем бутоне.

Опомнись, друг, обжорство — смертный грех,
Ты съешь себя и обездолишь всех.

2
Все говорят, что ты неотразим,
Но и тебя избороздят морщины,
Высокий лоб распашут сорок зим,
И станешь ты подобием мужчины,
Цветком сухим, что без дождя зачах,
А на вопрос: «Где красота былая?»
Ответишь так: «В проваленных очах»,
Постыдную растрату подтверждая.
Другой ответ, — он лучше во сто крат,
Души твоей прекрасной отраженье:
«Мое дитя — вот цель моих затрат,
Моих достоинств бренных продолженье».

Ты сам поймешь, что кровь твоя не стынет,
Когда себя в своем узнаешь сыне.

3
Ты в зеркало внимательно смотри,
Вглядись в свое прекрасное лицо,
Там лик ребенка видится внутри,
Которому ты можешь стать отцом.
Откажешься, — тогда погубишь деву,
Она мечтает, чтоб ее любили.
Мой друг, засей ее благое чрево,
И образ твой не пропадет в могиле.
Ты зеркало, в котором может мать
Зимой увидеть собственный апрель.
И ты сумеешь в сыне распознать
Былой огонь в ненастье и в метель.

Представь, себялюбивый, на мгновенье,
Что ты причина смерти поколений.

4
Ты получил на время от Природы
Сокровище неотразимых чар,
Потратить их тебе дана свобода,
Но ты решил присвоить божий дар.
Так неужели ты настолько прост,
Что самому себе наносишь вред
И сам себе сдаёшь богатства в рост,
Не ведая, что пользы в этом нет?
Зачем тебе с самим собой торги,
Где прибыли получишь медный грош?
И как же ты ответишь за долги,
Когда отчет Природе понесешь?

Женись, — не отдавай свой дар могиле,
Сын не допустит, чтоб тебя забыли.

Pity the world, or else this glutton be,
To eat the world’s due, by the grave and thee.

2
When forty winters shall besiege thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty’s field,
Thy youth’s proud livery so gazed on now,
Will be a tattered weed of small worth held:
Then being asked, where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days;
To say within thine own deep sunken eyes,
Were an all-eating shame, and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty’s use,
If thou couldst answer “This fair child of mine
Shall sum my count, and make my old excuse’
Proving his beauty by succession thine.

This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel’st it cold.

3
Look in thy glass and tell the face thou viewest,
Now is the time that face should form another,
Whose fresh repair if now thou not renewest,
Thou dost beguile the world, unbless some mother.
For where is she so fair whose uneared womb
Disdains the tillage of thy husbandry?
Or who is he so fond will be the tomb,
Of his self-love to stop posterity?
Thou art thy mother’s glass and she in thee
Calls back the lovely April of her prime,
So thou through windows of thine age shalt see,
Despite of wrinkles this thy golden time.

But if thou live remembered not to be,
Die single and thine image dies with thee.

4
Unthrifty loveliness why dost thou spend,
Upon thy self thy beauty’s legacy?
Nature’s bequest gives nothing but doth lend,
And being frank she lends to those are free:
Then beauteous niggard why dost thou abuse,
The bounteous largess given thee to give?
Profitless usurer why dost thou use
So great a sum of sums yet canst not live?
For having traffic with thy self alone,
Thou of thy self thy sweet self dost deceive,
Then how when nature calls thee to be gone,
What acceptable audit canst thou leave?

Thy unused beauty must be tombed with thee,
Which used lives th’ executor to be.