* * *
Вначале музыка была,
она всему первооснова,
струилась, пенилась, текла!
И только после было слово. Она волной взмывала ввысь,
со дна вздымала берег-сушу,
первейшую будила мысль,
в груди настраивала душу. И до любого ремесла —
цветок, стрела ли, камень, кость ли,
вначале музыка была!
Все остальное было после.
* * *
Занавески белый парус
увлекает мой чердак,
ниже — леса темный ярус,
выше — неба кавардак. Облака плывут, и тучи
наступают, будто рать,
слышно, ходит гром гремучий,
только молний не видать. У грозы своя повадка —
все настанет в свой черед:
застучит в пустую кадку,
ствол дубовый обожжёт. С корнем выворотит ели,
птиц пугнет, потом зверье —
чтоб не пели, не шумели,
чтобы слушали ее.
* * *
Середина лет. Середина лета.
А вокруг простор, и еще какой!
Сенокос прошел, и земля прогрета,
тишина с полей, и с небес покой. Отгремели грозы, отблистали в тучах,
соловьи отпели, отцвели сады.
Впереди — дорога на гору да с кручи,
жаркая работа, поздние плоды. А сейчас все дремлет. В золотистой дымке
улица, околица, из-под молока
на заборе чистые вымытые крынки,
дальняя опушка, ближняя река... Середина дня — сердцевина жизни.
Ты позволь мне, полдень, у тебя побыть,
до того, как полночь звездами не брызнет...
Середина счастья... может быть...
ДРУЖЕСКАЯ ПИРУШКА С ПИРОГОМ
ЭТЮД К ПОРТРЕТУ
Художник писал мой портрет,
и я была просто модель.
Глаза мои были предмет,
имеющий форму и цвет,
неясной была только цель:
на что они смотрят вот так —
проводят прямую черту
с бумаги до сердца — как тракт,
и дальше — за кадр и за такт,
и дальше — уже в пустоту...
* * *
Повырубили прежде лес,
потом сады. Ни луга, ни полей —
на месте их шоссе, бензоколонка.
Но все же, не взирая на прогресс,
еще поет в Кусково соловей,
поет отчаянно и звонко. Заливисто, с коленами — как встарь,
когда весной из ближнего села
сюда девчонка босоногая бежала,
и здесь, грызя утаенный сухарь,
она козу бодучую пасла
и голосом невольно подражала — вот этому стремительному «фьють»,
и этому загадочному «тьель»,
звучанию меж пением и свистом —
оно, как дождь, то пуще, то чуть-чуть,
звенит до неба верхней нотой соль
и серебром цыганского мониста. Ей ни о чем не грезилось другом:
что через год ее на сцену обрядят
играть господские неведомые чувства...
Ах, то ли дело лес! Поля кругом,
и соловей поет — до соловьят... Так пробуждалось русское искусство.
* * ** * *
Идет работа скрытых сил —
деленье атомов, старение молекул.
Усилия природа прилагает,
чтоб умереть и возродиться после.
Но труд ее мне кажется печальным —
ведь созданное ею вновь умрет.
И так до бесконечности, наверно.
«Наверно» — потому, что кто проверит?
Не я.
Не ты, читатель будущих могил,
потомок, хоть и самый дальний...
Печаль есть свойство мозга
вопрос один и тот же задавать,
не получая никогда ответа.
* * *
Две великие стихии,
обожаемые мной, —
подложу дрова сухие,
сразу станет жар иной.
Зачерпну воды из речки
и поставлю в котелке...
Тут зажгутся звезды-свечки
на огромном потолке.
Вздох лесного великана —
и на пышные власы
капнет капелька тумана,
брызнет искорка росы...
Буду хлеб жевать вчерашний,
кеды мокрые сушить,
и поверю, что не страшно
красный пепел ворошить...
Две великие стихии,
обожаемые мной, —
я всю жизнь пишу стихи им,
обнимая шар земной.
* * *
О чем это скрипка поет?
О том, что закончилось лето,
и вот паутина летит...
И этот свободный полет
в потоках попутного света —
трепещет, парит и блестит! —
как некая личная тайна
в «Прощальной» симфонии Гайдна,
покоя душе не дает. Мотаю жемчужную нить
печального нежного звука
на злую сердечную ось...
Наверное, надо простить —
забылась начальная мука,
и прошлое оборвалось.
Пора уже слышать молчанье,
и свечи гасить на прощанье,
и тенью впотьмах уходить.
* * *АРТИСТ И ПОЭТ
Ты выйдешь в королевской свите,
и роль твоя — подать герою меч.
Но мой читатель — тоже зритель,
и мой клинок — родная речь. Ты станешь на одно колено,
твоим словам поверит темный зал.
Но слово — это тоже сцена,
и чумный пир, и чертов бал. Ты усмехнешься вдруг сурово —
твоей усмешке отзовутся с мест.
Но книгу открывают снова,
и это лучший в мире жест. Твое искусство — сердцу пристань.
Мое — в волнах ныряющий бушприт.
Артист рискует быть освистан,
поэт рискует быть убит.
* * *
Все просится в слова:
звезда, песок, трава
и зимний путь бескрайний,
и взгляд в толпе случайный.
Возьму любой предмет —
в нем тысячи примет,
поющих, словно скрипка,
и яростно, и зыбко.
Как раковину к уху
приблизишь, и в ней глухо
заговорит волна,
восставшая со дна, —
так мир летит навстречу
словам, чтоб вспыхнуть речью!
Так все вокруг звучит!
И лишь душа молчит.
[На
первую страницу (Home page)]
[В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify
date): 08.10.02 19:04