Проза Армении

Микаэл Абаджанц

Диван

История эта о том, как я выбросил на свалку старый диван, а он вдруг возьми да и вернись ко мне. Удивительная история. Вернулся сам, без помощи грузчиков. Преданность поразительная. И мне было бы и самому смешно, если бы за всем этим не стояла традегия всей моей жизни. Да и смех тут плохой. И далёк он от истинного веселья, как нервический хохот. А потому в этой почти анекдотической истории мне видится больше смысла, чем юмора.

А началась она в те мои годы, когда другие подростки начинают всерьёз интересоваться противоположным полом. Мои сверстники толпами ходили за какой-нибудь парой неразлучных подружек и кричали им вслед ломающимися голосами. Я же был склонен к уединению. Я никогда не рвал глотку и не разбивал кулаки в кровь о зубы других мальчишек. Мне это было ни к чему. У меня было чудо из чудес — диван. Только я на него ложился, как самые красивые и строптивые девчонки делались со мною ласковы и выбивались из сил, чтобы мне угодить. На этом диване реальность сливалась с вымыслом. И вымысел подчас не уступал самой лучшей действительности. Вот её лицо. Ямочки на щеках. Светло-серые глаза. Тёмный, завитый на бигуди, струящийся по нежной щеке локон. Локон подрагивает от каждого шага. Подрагивают ноги в белых ученических чулках, и только оформившаяся грудь тоже подрагивает под белым фартуком. Локон можно в мгновение ока из чёрного сделать золотым. Бесцветные губы можно накрасить алым. Нет, чёрным. Нет, розовым. Можно стянуть белые с ног чулки и натянуть другие, чёрные. Можно всё, что угодно...

Грёзы приходили ко мне перед самым сном. А диван был старый, с пружинной обивкой, кожаный. Он и пах кожей. Кожа была бурая, тёмная от времени. Пружины скрипели от каждого движения. И мне отчего-то под белым одеялом думалось, что это диван нагоняет на меня такие дивные грёзы.

Шли годы. Грёзы мои принимали всё более утончённые формы. Мне уже не снились мои школьные и институтские подружки. Фантазия моя облачала меня в падишахские одежды в арабском замке, где-нибудь в Марокко. Белокожие наложницы, покачивая толстыми бёдрами, ублажали меня под стрельчатыми сводами. В высокие окна врывался шум атлантического прибоя, заглушая сладострастные стоны моих поклонниц, и отсвет золотого неба соперничал с золотом парчи и шелков, что я им дарил. Я выпускал дымные кольца фимиама, сливавшиеся с дымом испанской кисеи, и засыпал...

Или я был скифом в рогатом шлеме, и под сенью тёмного хвойного леса поджидал свою молодую голубоглазую любовницу. Она заглядывала в мои сонные глаза, шептала страстно слова любви. Потом всё мешалось в какой-то дикой ворожбе. Опавшие сосновые иглы подо мной от страсти начинали дымиться и я засыпал...

Или я ждал между пальмами принцессу Масаи, вглядываясь в закат на берегу Индийского океана. Какой прекрасной она была на тёмно-бордовом фоне исчезающего солнца. Я вслушивался в её непонятную речь. Разглядывал с нею диковинные раковины, вынесенные волнами на жёлтый пляж. Потом я вглядывался в жёлтые чужие звёзды и сливался с её чернотою в неукротимой страсти и засыпал...

Кому были нужны живые, прыщавые девицы. Я не обращал на них внимания. Я был выше их. Я был недоступен.

И всё-таки я женился. Даже не заметил как. Женился поздно, на хорошей и скромной девушке. Диван, вконец обветшавший, я вынес на свалку и заменил его двуспальной кроватью. Странные грёзы исчезли вместе с диваном из моей жизни. Жизнь моя потекла тихо и серо. Казалось, за окном все время льёт дождь, и по чистому стеклу то и дело катятся чьи-то слёзы. Жену я любил, но и почти не замечал. И не то, чтобы мне с женой не о чём было поговорить или чем поделиться. Просто она была слишком уж тихой и смотрела, когда была свободна, куда-то в светлеющую даль, поверх искрящихся верхушек тополей и красных унылых и мокрых жестяных ереванских крыш. Жена в моей жизни стала чем-то обычным, вроде мебели. Иногда, лёжа с ней в постели, мне всё же хотелось думать, будто я в арабском замке с наложницами, на берегу океана, или что рядом лежит не моя жена, а чернокожая принцесса. Но сама мысль об этом казалась теперь глупой и пошлой. И я загрустил. Мне чего-то не хватило. Не стало в моей жизни чего-то. Серая и однообразная, она тянула ко мне свои белые руки и медленно умерщвляла. Дешёвые сигареты, жёлтое пиво, вялые поцелуи, тускнеющая и покрывающаяся морщинами кожа нагоняли такую смертельную тоску, что хотелось кричать и звать во всю мочь кого-то или что-то, кто мог бы раскрасить всё это в какие-нибудь другие, более жизнерадостные цвета. Увы...

Но однажды зазвонил телефон. Мне не ответили. Наверное, ошиблись. Я положил трубку, но телефон зазвонил снова. И снова на том конце упорно молчали. Мой покой был потревожен. Какая-то сладкая мысль закралась в мою душу, что будто кто-то по мне томится. Ведь мне было только за тридцать. И женщины и девушки ещё обращали на меня внимание и отношения у нас порой складывались весьма неплохие. Прежде всего я подумал о моих прежних школьных и институтских подружках. Таковые были. Но все они были уже замужем, и звонить им не было никакого резона. Потом я подумал о девицах с работы, но у одной был громадный кривой нос, и потому мысль о ней исчезла как-то сама собой, а другая флиртовала с тем юнцом со второго этажа. Одним словом, звонить мне было некому, разве что принцессе Масаи...

Жена перестала смотреть вдаль и взглянула на меня как-то странно, словно прочитала мои тайные мысли. И я подумал, что она так и состарится у окна. В волосах её прибавятся серебряные нити, а она так и будет всё смотреть и смотреть на меня, пока я не умру. И я понял, что не могу я с ней. Ну не люблю я её. Что противна она мне, как противна серость этой реальной жизни. Так бы и снёс я её на ту помойку, куда снёс когда-то свой старый диван.

Странное выражение появилось на её лице. Выражение не то страха, не то брезгливости. Она уже что-то понимала. Потянулась за чёрным непромокаемым плащом, медленно взяла сумочку, перекинула её через плечо. Она собиралась от меня уйти. А я всё вслушивался в телефонную трубку и мне казалось, что там что-то не то скрипит, не то там тяжко и страстно раздувается кожаный лемех. И в мою душу тоже стал заползать страх. Но я сам хотел, чтобы мне позвонили, чтобы избавили от рутины и однообразного присутствия жены, чтобы яркая, никогда так и не испытанная, настоящая любовь всё же вошла в мою жизнь...

И тут зазвонили в дверь. Жена испугалась. Лицо её побелело. Она в растерянности провела длинными пальцами по волосам. И я впервые увидел, что черты её были тонкие и гордые. Я раньше не замечал, что она красива! Снова позвонили и в дверь одновременно сильно ударили. Она пришла в себя и пошла в коридор открывать. Потом, кажется, она страшно закричала. В этом крике было отчаяние. Я вышел из оцепенения и выбежал в коридор. То, что я увидел, плохо поддаётся описанию. Один створ двери на тонкой цепочке судорожно пульсировал от сильных и частых ударов. Цепь на двери высоко подлетала. А в щель между дверьми толкалось что-то огромное грязно-бурое, всё в странных клубах не то дыма, не то пара. Потом цепь не выдержала, дверь с треском распахнулась, одну створку вышибло и в коридор весь в облаке грёз ввалился мой старый диван.


[На первую страницу (Home page)]               [В раздел "Армения"]
Дата обновления информации (Modify date): 05.10.03 14:15