Ярмарка в Мартине
Подковали коня — звонкие копытца,
стали пить, стали есть — не могли напиться.
По дороге домой (вся беда — в стакане!)
нас позвали на бой хитрые цыгане.

Победив, мы легли у ручья-речушки,
замывали бока — раны-колотушки.
А цыгане (умрём от печали-жали!)
вместе с нашим конём с битвы убежали.

Новогоднее
в эту пору когда
даже звери теснятся друг к другу
а в небесный бездонный горшок
надоено молока
в эту пору когда по ночам
всем довольно сугробного света
а сосульки
на башнях нашей гордыни
лопаются
как плохо отлитые колокола
пожелаем себе того
на что скупы мы жарким летом
до костей пробирает мороз
на упряжках коней заливаются бубенцы
я чувствую себя так по-домашнему
и так хочется правды
что завтра с утра переменюсь напрочь

в этот раз — удивительно —
обойдусь без зароков

Причитаниярыданияотлюбвистрадания

(почти по Маяковскому)

Полночь перевалена, как пьянь с моста.
Не велит мне спать: чернотой, брат, вымою!
Выбросила вон меня моя мечта –
нелюбящая любимая.

Что – попрёк-упрёк? Громыхнёт, как жесть.
Кулаком обую рот, глаза разую я.
Лучше выкину в ответ некий грубый жест,
ведь слово пострашнее Везувия.

Самолюбие ужасное у наших баб.
На край света гнать! Стал я ниже слуг.
Но торчу под окнами и чую — слаб!
Так и тянет лечь под её каблук.

— К ногам её движение —
это унижение?!?

Тихо, муза, тихо! Не бери разбег!
Что с твоих советов мне, древняя выдра?!
Просто ей не нужен человек
моего калибра.

— Я не выдра, трус! Не бросайся в дрожь!
Ведь она тебя тряпичнику отдаст за грош.

Дремлю за столом я у голой стены.
Вернулся, но нету любимой жены.
И для замоленья отчаянных злоб,
тяжёлый, в столешницу тычется лоб.

Как боль после драки, явился рассвет.
Ни музы вопроса, ни завтрака нет.
На твёрдой подушке ответы ищу.
Что я ощущал, ощущаю, ощу... ?

(В глубоком сне меня поманит пальчик,
и я дрожу, как её первый мальчик).

Диалектика
Строители дорог — философы от Бога —
в одно соединяют белый свет.
Связала всё — куда ни глянь — дорога.
Иной дороги нет.

Человека встретить

Яну Костре

Иные встречи нелегко
втеснить в тетрадь.

Отложено потёртое перо,
заброшена засохшая палитра.
Стих не дописан был
и кофе не допито.
Ты умер, человек.
Смерть к жизни так строга,
как к пахоте — граница межевая.

Я реквием твой знаю, человек,
помятые заметки путевые...
Иных не будет. Это мне известно.
И действию — конец.
Но в красках времени, в котором появились,
в той жизни огневой,
останутся нам, смертным,
источником волнительным и чистым.

Но может стать — пройдёт немного лет —
уйдут последние, кто слышал это имя...

Сегодня я по Штьявничке прошёл,
по парку на краю, там, где усадьба.
А вот и дом, в котором ты родился.
Смотрю — стоит. Стоит, а кровли нет.
Но у домов крепки бывают стены.
И, может быть, мне только показалось —
стена передняя слегка белее стала,
когда я нашинским совсем открытым словом
спросил о старом друге.
Вдруг – о счастье! –
в букете полевых цветов,
под яблоней и где лоза,
ты стал повсюду сущим!
Смотрю, смотрю во все глаза –
в дверях и во дворе,
в саду цветущем —
везде-везде, куда б я ни глядел...
Но как могло произойти такое?
Умершего дано ли видеть глазу?
— Я говорить об этом не берусь —
для этого покрепче нужен разум.

В конце концов, скажу, ты в этом мире
не выглядел, как бедный гость на пире.
Ты ел и пил, не экономя грош,
работал и любил, страдал и умер...
и продолжаешь жить, хоть не живёшь,
как запахи цветов, тобой взращённых...

Как хорошо, что встретил я тебя,
о человек!

Сонет мусорщикам
я знаю эти руки находящие
куски добра среди хламья в овраге
дела благословенны настоящие
благословенны руки работяги

когда мой стих нашёл обложку в грязи
когда он изничтожен-измолочен
заразе уподоблен и проказе
его берёте вы и выбор точен

враньё обман и крупная ошибка
когда кричат что вы в стихах не шибко...
спасибо вам к чему словес высоты

я жил в трудах и вот без блата дожил
мои стихи попали в переплёты
в руках у вас из настоящей кожи