Проза Одессы

Лариса Кубатченко

КОММУНАЛКА

Коммунальная кухня была похожа на каньон реки, промытый в серых скалах. Поэтесса жарила на сковороде колбасу из ливера. Накаляясь, трубочки жил стреляли. Это было больно и не давало сосредоточиться на рифме. Мешал и Сёма. Он стоял за её спиной, опершись о трубу АГВ, и бубнил. На его языке это называлось интеллектуальным общением. Она его не слушала, отключалась. Но раздражал запах.

— Послушайте, Сёма, вы можете дышать в сторону?

— А что вам не нравится? Чистый коньяк.

(Он работал грузчиком на рынке и мог позволять себе благородные напитки.)

— Коньяк — это был вчера, а теперь — перегар.

— А «чернила», что пьют ваши гости, поутру, вы думаете, марципаном пахнут?

— Не хамите! И вообще, мы пьём только чай, — помолчав, добавила, — это стимулирует творческий процесс.

— Процесс!.. — осклабился Сёма. Жёлтые костяшки зубов выдвинулись из-под губ, и лицо его стало похожим на лошадиную морду, — знаем мы ваш... процесс.

Поэтесса фыркнула и, подхватив сковороду, скрылась в тоннеле коридора, ведущем в её комнату. Через несколько минут Сёма деликатно поскрёбся в её дверь и, не дожидаясь ответа, распахнул, заняв весь проём.

— Мадам, вы меня неправильно поняли. Я не против... процесса, — он почему-то споткнулся на этом слове, — но сейчас совсем не за этим. Кажется, мы имеем шанс уменьшить нашу коммуну.

Поэтесса отложила сальную ложку и с интересом уставилась на него:

— Ну?..

— Любка, что живёт в комнате с балконом, рядом со старухой-цветочницей, вчера ещё засветло пришла с клиентом и не выходила. А сейчас уже день.

— Ну и что?

— Должны же они выйти, если живые.

— А может, это — любовь, а не клиент?

— Но в туалет или ванную надо же. Я следил: мимо моей двери не проходили.

Она задумалась. Воображение спешно подсовывало варианты расстановки её мебели в любкиной комнате... Ах!.. и балкон. На балконе — шезлонг. Надо завести цветы в горшочках и поставить интимную подсветку, а на теневой стороне — аквариум с рыбками. Гости будут курить там...

Она привыкла отключаться от голоса Сёмы, поэтому обратила внимание на его слова только тогда, когда они тупой болью отозвались где-то в подсознании, как от удара «под дых».

— ...Натаху я заберу с малым в эту комнату, а свою она оставит старшенькой. Та вот-вот разродится, а папаша будущий не то в армии, не то в бегах. Всё равно будет считаться одиночкой... Вы не бойтесь, Натаха пить бросит. Это она так, от бесхозности.

— Позвольте, почему Натаха? Какое она имеет отношение к этой жилплощади?

— Как моя законная супруга.

— Они у вас каждый день новые, ваши законные...

А эта будет постоянно. Такого поворота она не ждала,

— Да вы сами ещё удержитесь здесь! Повестки в суд раз за разом приходят. По вас тюрьма плачет! А квартиры, к вашему сведению, всяким э... элементам не бронируются.

— Элементам? — опешил он. — Какой же я элемент?

— Социально вредный.

— Я — вредный? Да я больше тебя пользы приношу! Я целый день на горбу таскаю... Подумаешь, интеллектуалка большая после курсов мастеров-затейников! Да у меня в бригаде все с высшим образованием!

У Поэтессы потемнело в глазах. Голосом, срывающимся на визг, она закричала:

— Курсы мастеров-затейников! У нас профессура читала! Мои стихи академик рецензировал!.. Вы — биндюжник! Думаете, что я не знаю ваши мансы? Я всех ваших рэкетиров в лицо знаю! Всех выведу на чистую воду! Я к прокурору!..

Чаша Сёминого терпения переполнилась. Он схватил горилльими руками маленькую Поэтессу и потащил в темноту коридора. Туда, поближе к двери, где стояло что-то тяжёлое, чем подпирали её уехавшие за границу «на воссоединение с семьей», соседи, которым было что беречь от воров.

И кончилось бы это несение кровавой сценой с проклятиями и раскаянием, а, может, и многими годами, проведёнными за колючей проволокой, если бы не распахнулась входная дверь и в тёмной раме её не предстал бы почти рубенсовский сюжет: в косых пластах солнечного света, перечёркнувших лестничную площадку, Любка, живая и невредимая, с ней — соседка, что снимала комнату этажом выше. Обе слегка одетые, висели на плечах светлого великана с очень синими глазами и очень красным лицом. Из кармана его джинсовки торчали горлышки бутылок.

Сёма опустил свою ношу, и они прижались оба к стене, пропуская вошедших.

Живописная группа, натыкаясь на утварь, развешенную по стенам, всё же благополучно добралась до двери старухи-цветочницы. После недолгой возни послышалось:

— Р-р-раз, взяли... ещеёраз взяли!

Первой пришла в себя Поэтесса:

— Люба, откуда вы взялись?! И что делает здесь этот клиент... этот товарищ?

Великан и соседка, которую все звали Эсфирь-музыкантша», остановились. Любка ничего не видела и не слышала. Как загипнотизированная, она мерно опускала кулаки на старухину дверь, — «бум-бум-бум» — вторили ей тазы на антресолях.

— Люба, что вы делаете? Это ведь не ваша дверь, — продолжала выяснять ситуацию Поэтесса.

Сёма ориентировался несколько медленнее:

— Любка, ты шо, живая? А этот как с хаты вышел?

Неожиданность извлекла из запасников его памяти атавизмы, указывавшие на то, что детство он провёл на свежем воздухе, а в окна его дома заглядывали добрые лица подсолнухов.

— Вы шо бабкины двери руйнуете?

— Мы не руйнуем, — вступила со своим соло Эсфирь. Дары виноградной лозы делали её речь не очень внятной. — Когда они, — она показала на Любку и великана, — прилезли ко мне на балкон по пожарной лестнице, да ещё ночью, я думала, что умру со страху, но у них было... Мы выпили, и они рассказали, что с лестницы видели в окно, как бабка лежит в постели не укрытая, а свет у неё горит. Мы вспомнили, что свет горел и вчера, и позавчера... Померла, видно... Ну, выпили за упокой души... А Любкина комната с ней смежная, и теперь она возьмёт свою дочку из интерната к себе... Так что мы не руйнуем, мы своё берём... а Любка — конкурент!

Это не входило в планы ни Сёмы, ни Поэтессы. Плечо — в плечо, монолитом двинулись они на Любку, продолжавшую осаду двери. И лучик света под нею дрогнул. Стал шире, шире. Дверь открылась. На пороге стояла старуха в ночной рубахе:

— Ой, вы знаете, после этого снотворного я спала, как убитая... А вы чего здесь?

Ответа не было. Лишь позвякивали бутылки в великаньих карманах, капала вода из крана на кухне.

А воздушные замки рушились беззвучно.


[На первую страницу (Home page)]               [В раздел "Одесса"]
Дата обновления информации (Modify date): 09.10.04 09:58