К 100-летию со дня рождения А.Н.Леонтьева

Алексей Леонтьев

О моём отце - Алексее Николаевиче Леонтьеве

Имя выдающегося советского (приходится сказать так!) психолога Алексея Николаевича Леонтьева (1903—1979), столетие которого отмечалось в этом — 2003 году, неотрывно от имени его учителя и друга — Льва Семёновича Выготского. Леонтьев, Александр Романович Лурия, Александр Владимирович Запорожец, Петр Яковлевич Гальперин, Даниил Борисович Эльконин, Лидия Ильинична Божович — все они составляют школу Выготского, и каждый из них — гордость российской, советской, да и мировой психологии.

Мне и сложнее, и проще, чем кому-либо другому, писать об А.Н.Леонтьеве. Сложнее, потому что это мой отец, и мой взгляд на него и на его научное наследие не может не быть в чём-то субъективным. Проще, потому что я знал его — по крайней мере, в последние десятилетия его жизни — лучше многих других и, осмелюсь сказать, понимал его лучше многих других, так как нас связывали не только родственные узы, но и принадлежность к одной научной школе, отношения учителя и ученика.

Алексей Николаевич относится к тому поколению российских учёных, которые воспитывались ещё до революции, но складывались как учёные уже в послереволюционные годы. На их плечи легла почти непосильная задача: не теряя всего богатства идей, фактов, концепций, накопленного мировой психологией за её историю, синтезировать его с марксистской философией и переосмыслить под углом зрения господствующей идеологии. Разные учёные решали эту задачу по-разному. Большинство из них, особенно в 20-е годы, шли по простейшему пути, подменяя марксизм вульгарным, механистическим материализмом. Лишь немногие психологи, в их числе Сергей Леонидович Рубинштейн, Дмитрий Николаевич Узнадзе, Лев Семёнович Выготский и его школа, были как минимум достаточно философски образованы и обладали достаточно широким видением психологии в ряду человековедческих наук, чтобы их труды легли в основу подлинно марксистской психологии и были приняты мировым научным сообществом как факт действительной науки.

Говоря о действительной науке, я хочу противопоставить её тому набору расхожих идеологических догм, в который уже к середине 30-х гг. выродился «марксизм-ленинизм», скажем, в системе высшего образования. И во все периоды истории советской психологии находились люди, называвшие себя психологами, но сделавшие содержанием своей деятельности сведение психологической науки к обоснованию социального заказа партии и государства, оправданию идеологической практики и «разоблачению» всех тех, кто осмеливался видеть психологию иначе. Упомянутые здесь и многие другие советские психологи не могли себе этого позволить. Конечно, и у них можно найти обязательные слова и фразы, без которых их книги и статьи, вероятнее всего, просто не могли бы быть опубликованы. Но в годы тотальной идеологизации гуманитарных наук, связанной со стремлением вытеснить за пределы науки всё то, что не совпадало (в действительности или только по мнению блюстителей «чистоты» марксистской науки) с господствующей идеологией, именно эти люди и их сотрудники и ученики оказались хранителями научно-психологического знания, связующим звеном между классической психологией и современностью, а после того, как приоткрылся, а потом совсем исчез «железный занавес», — и полпредами отечественной науки перед лицом мирового научного сообщества.

Всё сказанное особенно важно понять, когда мы говорим об А.Н.Леонтьеве. Его легко воспринимать — и многие делают сейчас вид, что так и воспринимают — как «официального» психолога. Да, Леонтьев был не только научным, но и формальным лидером советской психологии, он печатал «установочные» статьи в журнале «Коммунист», был бессменным деканом факультета психологии МГУ, академиком-секретарем и вице-президентом Академии педагогических наук, президентом Общества психологов СССР и так далее. И однажды, уже в середине 80-х гг., два леворадикальных немецких психолога маоистского толка даже опубликовали статью о Леонтьеве с вызывающим названием «Человек на все времена года», где пытались доказать, что он был партийно-государственным функционером, послушно реализовывавшим официальную позицию, какой бы она ни была, и менявшим свои убеждения, как перчатки, в зависимости от политической погоды.

Таких «людей на все времена года» в нашей науке (а вернее — около неё) хватало. Но всё дело в том, что Леонтьев был совсем другим человеком.

Не занимался он передачей и воплощением начальственных указаний. Скорее наоборот: пользуясь доверием властей, он беспрерывно теребил их, добиваясь решений, компетентных в научном отношении и идущих на пользу и обществу в целом, и самой психологии. Это ведь благодаря ему возродилась из пепла эргономика или инженерная психология (в «девичестве» психотехника, разгромленная и репрессированная в конце 30-х гг.), вернулась на круги своя объявленная тогда же антимарксистской и тоже разгромленная социальная психология. Это при нём отделение психологии МГУ преобразовалось в факультет психологии, и благодаря ему ещё до фактической реабилитации Выготского на этом отделении были собраны почти все его ученики — Гальперин, Эльконин, Запорожец, Лурия, Божович, развивавшие идеи Выготского в своих лекциях и научных трудах. Это он открыл новый психологический журнал — психологическую серию «Вестника МГУ». Это с его подачи в Академии наук СССР был создан Институт психологии. Это его усилиями возникла особая ВАКовская специальность — «психологические науки».

Не был он и «Лысенко в психологии», как однажды, конечно, после его смерти, не постеснялся выразиться один молодой психолог. Лысенко был агрессивным невеждой, державшимся только обманом, наглостью и личными связями. Леонтьев был, как и большинство его соратников-психологов, европейски образованным учёным, виднейшим теоретиком, экспериментатором, он говорил, как с равными, с Пиаже и Фресом, Пьероном и Бартлеттом, Нюттеном и Мишоттом — элитой мировой психологии ХХ века.

Алексей Николаевич Леонтьев родился в Москве 5 (18) февраля 1903 года в семье финансового работника — его отец перед уходом на пенсию, уже после Отечественной войны, работал начальником планово-финансового отдела Комитета по кинематографии. Сначала Алексей учился в реальном училище, а затем на факультете общественных наук Московского университета. В 1924 году, закончив университет, он стал научным сотрудником Психологического института и некоторое время работал под руководством А.Р. Лурия над предложенной последним тематикой. Как раз в эти месяцы в институт был принят на работу молодой учёный из Гомеля Лев Семёнович Выготский. Выготский, Лурия и Леонтьев быстро сблизились, и лидером этой группы естественно стал Выготский. Именно он предложил ту программу совместных исследований, которая стала позже известна под названием «культурно-исторической теории».

Выготский поставил перед своими учениками и сотрудниками следующую общую задачу. Как известно, главная идея культурно-исторической теории — обусловленность развития отдельных психических функций и психики человека в целом воздействием на них «извне» — при помощи орудий и «психических орудий», т.е. знаков. Как писал Выготский, «есть все основания предположить, ...что культурное развитие заключается именно в овладении такими вспомогательными средствами поведения, которые человечество создало в процессе своего исторического развития и какими являются язык, письмо, система счисления и др.» Но такое важное предположение нужно было еще и доказать. И вот ученики Выготского «поделили» между собой все высшие психические функции. Сам Выготский взял (вместе с Сахаровым) мышление, Лурия — эмоции, Леонтьев — память и внимание. Работа над культурно-историческим анализом памяти вылилась в законченную в 1928 году, но опубликованную в 1931, монографию Леонтьева «Развитие памяти» с предисловием Выготского. Эта книга уникальна по широте охвата и глубине анализа даже и для наших дней.

К 1930 году, а особенно после него, тучи над советской гуманитарной наукой заметно сгустились. Началась массированная критика инакомыслящих в науке — они попадали или в «механицисты» (правый уклон), или в «меньшевиствующие идеалисты» (левый уклон). Эта странная классификация была сочинена И.В.Сталиным и впервые прозвучала в декабре 1930-го в его выступлении в Институте красной профессуры. В тюрьмах, лагерях, ссылках оказались П.А. Флоренский, М.М.Бахтин, А.Ф.Лосев, Г.Г. Шпет — весь цвет русской философии, если исключить тех, кто по своей воле или на знаменитом «философском пароходе» принудительно покинул родину в начале 20-х годов, прежде всего С.Булгакова, Бердяева, Степуна. Затем пришло время историков — Платонова, Тарле и других, время филологов — Селищева, Виноградова... Особенно старательно истребляли педагогов — погибли Залкинд, Пистрак и многие другие, надолго замолчал Шульгин, ушел в психологию Блонский, оказалась в изоляции Крупская. Закрывались институты. И вот как раз в это время Наркомздрав Украины решил создать в Украинском психоневрологическом институте, который находился в тогдашней столице республики — Харькове, сектор психологии. Для его создания в Харьков пригласили Выготского и его учеников.

Сам Выготский не принял этот подарок судьбы, и пост заведующего сектором был предложен Лурия. Но и он в Харькове не прижился, и руководителем сектора стал Леонтьев. Вместе с ним переехали Запорожец, Божович (вскоре она переселилась в Полтаву), часто приезжал ленинградский ученик Выготского — Д.Б.Эльконин. А в самом Харькове в состав этой группы учёных, вскоре ставших называть себя «Харьковской школой» или «Харьковской группой», влились П.Я.Гальперин и группа молодых питомцев местного пединститута во главе с П.И.Зинченко. Расцвет харьковской психологии приходится на 1931—1934 годы, как раз то время, когда там был Леонтьев, впрочем, и после возвращения в Москву оставшийся бесспорным лидером «харьковчан».

В июне 1934 года Выготский умер. Леонтьев, перешедший во Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ) в конце 1934 года на пост заведующего лабораторией генетической психологии, уже в апреле 1936 года после обвинений в идеализме, закончившихся разбирательством в Московском комитете партии и увольнением из ВИЭМа, остался вообще без работы. К тому же как раз летом 1936-го вышло печально знаменитое постановление ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе наркомпросов», в результате чего произошёл разгром не только самой педологии (комплексной науки о развитии ребёнка), но и детской психологии. Главными оруженосцами педологических идей были объявлены Выготский, М.Я.Басов (оба к тому времени умершие) и П.П.Блонский. Учеников Выготского принуждали заклеймить ошибки их учителя, что все они, за исключением Л.В.Занкова, отказались сделать. Ситуация была накалена до предела. К счастью, осенью 1937 года Леонтьев получил приглашение в Институт психологии — заниматься проблемой фоточувствительности кожи (в связи с развитием психики) и восприятием рисунка детьми. Сотрудником этого института он и оставался до начала 50-х годов.

В 1937 году вышла небольшая, но крайне агрессивная брошюрка Е.И.Рудневой «Педологические извращения Л.С.Выготского», где ясно говорилось, что разоблачение Выготского актуально ещё и потому, что часть его последователей — Лурия, Леонтьев, Ж.И.Шиф «и др.» — не разоружилась. Этот печатный донос мог иметь следствием арест и гибель всех троих, но, к счастью, никто из них в конечном счёте не пострадал. Однако Леонтьев решил не быть «на виду» и принял приглашение работать в Ленинграде, в пединституте им. Н.К.Крупской, оставаясь там на 10 дней каждый месяц, а остальные дни работая в Москве. Так он и ездил из Москвы в Ленинград и обратно до самого начала войны.

Главное достижение Леонтьева в 30-е годы — это психологическая концепция деятельности, разработанная Леонтьевым и его харьковскими коллегами как раз в середине 30-х годов.

Идея деятельности как предметно направленной, целесообразной и мотивированной активности человека, имеющей определённую фазную структуру (ориентировка — планирование — исполнение — контроль) и определённым образом иерархически организованной (акт деятельности — действие — операция) восходит к Марксу и с разной степенью разработанности встречается у М.Я.Басова, С.Л.Рубинштейна и особенно Л.С.Выготского. Основная заслуга Леонтьева и его сотрудников — не в том, что они «придумали» деятельность, как это иногда полагают, а в том, что они «подложили» под концепцию деятельности, усвоенную ими у Выготского, весьма подробно разработанный концептуальный аппарат, позволяющий не только убедительно описать и интерпретировать процессы деятельности (причём в разных её вариантах — трудовой, игровой, познавательной, деятельности общения и т.д.), но и указать оптимальные пути формирования деятельности. Иначе говоря, школа Выготского дала последовательное психологическое обоснование процессу обучения и воспитания. Особенно известны теория поэтапного формирования умственных действий (теория управления усвоением) П.Я.Гальперина и теория развивающего обучения В.В.Давыдова; но они не являются чем-то совершенно отдельным, а составляют неотъемлемую часть общей концепции школы Выготского.

Наступила Великая Отечественная война, и Леонтьев, как и другие психологи, работал на оборону. Он стал руководителем восстановительного госпиталя на Урале, в посёлке Коуровка. Там вместе с А.В.Запорожцем, опираясь на учение Выготского о системном характере психофизиологических функций и на идеи видного физиолога Н.А.Бернштейна о построении движений, А.Н.Леонтьев показал, что оптимальный путь к восстановлению нарушенных при ранении функций руки лежит не через механическую тренировку, а через специально организованную осмысленную предметную деятельность раненого. Эта работа Леонтьева и Запорожца была описана в их совместной книге «Восстановление движения. Психофизиологическое исследование восстановления функций руки после ранения» (1945).

В 1943 году Леонтьев возвратился в Москву и стал заведующим лабораторией (потом — Отделом) детской психологии в Институте психологии, одновременно являясь профессором кафедры психологии МГУ, которой руководил тогда С.Л.Рубинштейн. В следующее десятилетие была издана целая серия коллективно написанных книг по детской психологии, прямо адресованная учителям и воспитателям или, во всяком случае, ориентированная на педагогическую практику.

Внешне биография Леонтьева в эти годы более чем благополучна. Он становится заведующим кафедрой психологии МГУ (1951), вступает в коммунистическую партию (1948), избирается членом-корреспондентом (1945), затем действительным членом (1950) Академии педагогических наук РСФСР, становится её академиком-секретарем , а потом вице-президентом, получает (1953) медаль К.Д.Ушинского за цикл работ по детской психологии, а в 1963 году становится (за первое издание в 1959 году книги «Проблемы развития психики») лауреатом Ленинской премии...

Но это, так сказать, официальная биография. А происходило и многое другое, что в эту биографию не попало.

Как уже упоминалось, в 1947 году был выпущен «Очерк развития психики». А в октябре 1948 года состоялось его обсуждение в Институте психологии. Главным содержанием обсуждения, организованного парткомом института вместе с партбюро кафедры психологии МГУ, была якобы философская «невыдержанность» понятия деятельности и леонтьевской трактовки сознания. Леонтьева обвиняли в отходе от ленинской теории отражения, в формализме и структурализме (а в печати ещё и в идеализме). Каждого из этих обвинений в отдельности с избытком хватило бы в те годы для того, чтобы не только потерять работу, но и попасть в тюрьму или ссылку. И был момент (в 1949-м), когда Леонтьев — после открытого конфликта с тогдашним заведующим отделом науки и вузов ЦК ВКП(б) — ожидал всего этого. Но чаша сия его всё-таки миновала.

В 1951 году Леонтьев, как мы уже говорили, становится заведующим кафедрой психологии МГУ. И здесь все было не так просто. Первого заведующего этой кафедрой С.Л.Рубинштейна и Леонтьева систематически натравливали друг на друга, подменяя их теоретические расхождения (бесспорные и вполне «академичные»; никто из них, дискутируя, не покидал границ науки) политической трескотней. Собирались студенческие собрания, где Рубинштейна обвиняли в буржуазности и реакционности. В конце концов Рубинштейн не выдержал и попросил Учёный совет университета разобраться. Работала комиссия, пришедшая к выводу, что у Рубинштейна «немало серьёзных и порочных положений, и не менее порочных, чем те, которые содержатся у А.Н.Леонтьева». Одним словом, оба хороши. Это заседание президиума совета МГУ происходило 17 января 1949 года. А 28 января в «Правде» была опубликована редакционная статья «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», давшая старт разнузданной антисемитской кампании против «буржуазных космополитов» не только в театральной критике, а во всех областях науки и искусства. И 12 апреля Рубинштейн был освобождён от заведования кафедрой, причём остался на ней профессором. Заведующим был назначен профессор кафедры Б.М.Теплов. А через два года его сменил Леонтьев, который при всей своей «порочности» оказался наиболее приемлемой фигурой и вынужден был тащить на себе функции заведующего кафедрой в самые мрачные «предрассветные» времена — в начале 50-х годов....

А как раз годом раньше (1948) происходило массовое избиение генетиков, а годом позже (1950) ортодоксальные «павловцы» во главе с А.Г.Ивановым-Смоленским учинили погром в физиологии. Само существование психологии как науки стало под вопрос, её пытались подменить павловской физиологией высшей нервной деятельности. Леонтьев, ставший не только лидером университетской психологии, но и курировавший эту тематику в АПН, вынес всю борьбу за существование психологии, можно сказать, на своих плечах.

Слава богу, через несколько лет всё изменилось самым коренным образом.

Но здесь мы вступаем уже почти в наше время. Во всяком случае, для моего поколения — поколения младших шестидесятников — это время нашей молодости и взрослости. И только как историк науки — а это значит историк общества — я вспоминаю обязательные слова о гениальности великого вождя всех народов, малограмотные, но звучавшие почти в тональности воинского приказа рассуждения о материализме и диалектике, табу на имена всех, кто во время оно попал в число врагов народа или имел несчастье эмигрировать — а это была добрая половина философской, научной и особенно политической элиты нашей страны. Были и не запрещённые, но, как говаривал Виктор Борисович Шкловский, «условно забытые» деятели. Таким условно забытым между 1936 и 1956 годами стал Выготский, и одно из первых, что сделали Леонтьев и Лурия после XX съезда, было возвращение к Выготскому не только по существу (по существу его школа никогда от него и не уходила), но и по форме, переиздание и издание его основных работ. А главное — попытка на новой основе, с привлечением всего, что было наработано за прошедшие годы и в самой школе Выготского, и в советской психологии вообще, и в мировой психологии (от которой советская психология тридцать лет была фактически изолирована), вновь утвердить и развить далее те принципиальные позиции, которые впервые сформулировал Выготский. Эту задачу Леонтьев и психологи его поколения только начали решать, и как бы велик ни был их (и его) вклад в психологическую теорию и её реализацию в практике, прежде всего в практике образования, впереди осталось гораздо больше.

Я сказал о практике образования: именно она стояла в центре интересов Леонтьева, Запорожца, Божович, Гальперина, Эльконина и других, не говоря уже о более молодом поколении школы Выготского. Но не исчерпывала эти интересы. Как уже было сказано в начале статьи, Леонтьев дал новую жизнь инженерной психологии, социальной психологии, был одним из основоположников космической психологии в нашей стране. Поистине нет ни одной практической задачи, к решению которой в эти годы он так или иначе не приложил руку.

Что же, он стал только «менеджером» в психологии, перестав быть её теоретиком? Конечно же, нет. Именно в 50—60-е годы начались два новых, тесно взаимосвязанных цикла исследований А.Н.Леонтьева.

Первый был посвящён проблеме психического отражения — здесь Леонтьев на новом «витке» вернулся к проблемам сознания. Кстати, к этому циклу относятся не только теоретико-методологические публикации, но и блестящие экспериментальные исследования, например, по формированию звуковысотного слуха. Этот цикл завершает посмертно опубликованный доклад об образе мира, являющий собой начало принципиально нового пути в проблеме сознания и отражения — пути, на который Леонтьев успел только ступить, но ему не суждено было сделать по нему и нескольких шагов.

Второй цикл связан с проблемой становления и функционирования личности. Первая публикация Леонтьева по этой тематике относится к 60-м годам, и до самой смерти он её не оставлял. В каком-то смысле он повторил здесь научную биографию своего учителя Выготского: тот тоже начал с сознания и анализа развития отдельных психических функций, потом пришёл к идее деятельности, а в конце жизни углубился в проблемы личности. Если сравнить, чем книга «Деятельность. Сознание. Личность», изданная в 1975 году, отличается от впервые опубликованных в 1959-м. «Проблем развития психики» (через несколько лет эта книга вышла и в Ереване в переводе на армянский язык), ясно, что это как раз поворот в сторону психологии личности, а ещё точнее — развивающейся личности в меняющемся мире.

Перечитав то, что здесь написано, я вдруг увидел, что почти ничего не сказал о содержании всех этих исследований Леонтьева, не сказал, какие конкретно научные идеи он развивал. И, главное, не могу этого сделать. Ибо пересказывать теоретические идеи Леонтьева послевоенного периода — значит пересказывать содержание общей психологии сегодняшнего дня. Счастлив учёный, которого цитируют без указания работы, страниц, а то и самого имени, предваряя соответствующую мысль словами вроде: «как известно....», «наука утверждает, что...» и так далее. Леонтьев был счастлив в этом смысле.

Болезнь свалила Алексея Николаевича на очередном взлёте его научной мысли. Он умер 21 января 1979 года в Москве. Полутора годами раньше ему довелось провожать в последний путь А.Р.Лурия, и я помню, как щемяще прозвучала в его надгробной речи мысль о том, как мало отмерено ему самому.

После ухода Леонтьева многое из того, что ему удалось сделать, начало разваливаться. Был обезглавлен факультет психологии МГУ, где к руководству пришли посторонние школе Выготского люди. Некому стало защитить уволенного с факультета психологии В.П.Зинченко и потерявшего партийный билет и кресло директора Института психологии В.В.Давыдова — самых ярких представителей следующего поколения школы Выготского. Во многом изменил взятому с самого начала направлению академический Институт психологии. Превратилась в бюрократический остров в море российской школы Академия педагогических наук. Стали множиться попытки представить Леонтьева как диссидента школы Выготского, как «Лысенко в психологии», и мне самому приходилось — вместе с Элькониным и другими его соратниками — отстаивать истину о нём. И только 1985 год принёс новые веяния, и всё стало на свои места.

Сейчас, когда всматриваешься в то, что он сделал за свою жизнь — и особенно если знать, в каких условиях и из каких побуждений он это делал, — нельзя не поразиться. В самые тяжёлые для нашей психологии годы он не уронил её чести. Он брал на себя самую тяжёлую ношу — организационную, административную, моральную, не считаясь с тем, как это отразится на его собственной научной работе и на мнении недалёких людей о нём. И в конечном счёте сделал меньше, чем мог бы сделать, но за этот счёт спас психологическую науку от уничтожения или деградации и обеспечил её полноценное развитие на много лет вперёд.

Кстати: это именно ему, а не Г.Х.Попову, принадлежит первая формулировка понятия «Системы». «...Приказы только кажутся отдаваемыми лицом или лицами; на самом деле эти лица только персонифицируют Систему с большой буквы, предъявляющую в силу объективного развития свои требования к осуществляющим функции управления людям», — записал он 8 августа 1974 года...

Кстати: это он в той же записи говорил о «психологии до лампочки». Мало кто — тогда! — видел её опасность, опасность проникновения тотального безразличия в души людей...

Кстати: публикация его научной «записной книжки» — «Методологических тетрадей» — в посмертном сборнике «Философия психологии» завершается недатированной записью: «Педагогику (как и психологию!) нельзя строить равнодушно, потому что это — наука о человеке, а человек не прощает равнодушного к себе отношения».

Алексей Николаевич Леонтьев не мог быть равнодушным, чего бы и кого бы ни касалось дело — судьбы психологии или личной судьбы студента, высот научной теории или открытия факультетского буфета, памяти общего Учителя или выпада очередного мелкого пакостника.

Наверное, это неравнодушие, это, пользуясь выражением Бахтина, «не-алиби в бытии», и есть признак подлинного, большого учёного.

И когда в мае 2003 года соратники и ученики Алексея Николаевича собрали на факультете психологии Московского университета международную конференцию, посвящённую его памяти, то — как мне не раз говорили её участники — она не только по-новому раскрыла суть его научного наследия, но и в чём-то обозначила возврат к той духовности, той социальной ответственности, которые определяли всю деятельность А.Н.Леонтьева.

[На первую страницу (Home page)]               [В раздел "Имена"]
Дата обновления информации (Modify date): 28.06.04 09:04