Из истории российских парадоксов

Лев Бердников

Венценосный брадобрей

27 августа 1698 года во внешнем облике россиян произошла решительная, шокирующая многих перемена. Сам царь Пётр Алексеевич, только что вернувшийся из поездки в чужие края, вооружился ножницами и безжалостно отрезал у приглашенных к нему дворян и бояр привычные русские бороды. Причем венценосный брадобрей не ограничился только первой встряской — на следующий день бороды уже новых гостей кромсал царский шут.

Последовал и высочайший указ, согласно которому бриться надлежало всем, кроме крестьян и духовенства. А в случае, ежели кто расстаться с бородой не пожелает, можно откупиться, хотя пошлина была весьма чувствительная: для дворян она составляла 60 рублей, для купцов — 100 рублей, для прочих посадских людей — 30 рублей в год. Заплатив ее, человек получал металлический бородовой знак, по центру которого значилось: “С бороды пошлина взята”, а по периметру помещалась надпись, совсем в духе петровской пропаганды, — “Борода — лишняя тягота”. Облагалась пошлиной и крестьянская борода, но только при въезде в город и выезде из него — она составляла 2 деньги.

У городских застав дежурили специальные соглядатаи, которые бойко резали у прохожих бороды, а в случае сопротивления, беспощадно вырывали их с корнем. Вскоре, по образному выражению Н.Гоголя, “Русь превратилась на время в цирюльню, битком набитую народом; один сам подставлял свою бороду, другому насильно брили”

Так, революционно и деспотически, Пётр I порывал с многовековой традицией, стремясь сделать россиян “сходственными на другие европейские народы”. По словам С.М.Соловьева, “борода стала знаменем в борьбе двух сторон” — реформистов во главе с царем и сторонников старорусской партии. Монарх стремился перевоспитать общество, внушить ему новую концепцию государственной власти. И брадобритие, как и другие культурные явления эпохи преобразований, было существенным элементом государственной политики. Царь, как отмечал В.М.Живов, “требовал от своих подданных преодолеть себя, демонстративно отступиться от обычаев отцов и дедов и принять европейские установления как обряды новой веры”.

Но, повсеместно насаждая бритье бород, только ли на Европу ориентировался Петр? Было ли ему известно, что восточные славяне до принятия христианства так же брили бороду и усы — открытое лицо почиталось тогда ими признаком знатности. Сознавал ли Петр эту свою преемственность с язычниками-русичами? Можно сказать определенно — отец Петра, царь Алексей Михайлович осознавал языческую природу брадобрития, причем именно на русской почве: в одной из грамот царя бритье бород ставилось им в один ряд с кликанием Коляды, Усеня и Плуга, распеванием “бесовских” песен, скоморошеством и другими языческими действами. Однако какие-либо высказывания Петра по этому поводу не слышны..

Если говорить о том, как непосредственно воспринимал это Петр I, то борода ассоциировалась у него с ненавидимыми им стрельцами (чуть было не лишившими его жизни), а позднее с “опасным” окружением царевича Алексея. Петру I приписывают слова: “Когда б не монахиня, не монах и не Кикин, Алексей бы не дерзнул на такое зло неслыханное. Ой, бородачи, многому злу корень — старцы да попы. Отец мой имел дело с одним бородачом [патриархом Никоном], а я с тысячами”.

Петр I прекрасно понимал, что предметы внешние действуют на внутренннее благообразие человека. “Отсюда, — говорил В.Г.Белинский, — его гонение на бороды... и все другие заветные принадлежности московитского туалета”.

По выражению А.А.Бестужева-Марлинского, русский человек держался за бороду обеими руками, как будто она приросла у него к сердцу. Ведь в течение многих веков россияне видели в бороде признак достоинства мужчины, мерило своего православия, а также символ собственного церковного превосходства над “люторами” и прочими еретиками. В “еретических” же странах Запада, отмечал в своем очерке “Бороды и варвары” C.Паркинсон, гладко выбритое лицо всегда соотносилось с периодами расцвета; борода же появлялась во времена упадка и неопределенности. Она была тем покровом, под которым скрывают колебания и сомнения; а их в период с 1650 — по 1850 год было довольно мало. Поэтому в западноевропейском обществе укоренились вполне определенные, в корне отличные от московских староверов, взгляды: “Борода заменяла мудрость, опыт, аргументацию, открытость. Людей в возрасте она наделяла престижем, который не подкрепляется ни достижениями, ни интеллектом. Она могла служить — и служила — прикрытием для всего показного, напыщенного, лживого, невежественного.

Такое критическое восприятие бороды было органически чуждо ее русским ревнителям. Впрочем, не только русским: Георгий, митрополит Киевский, повторял: “Стязание с Латиной [католиками]... бреют брады свои бритвой, что отступлением является от Закона Моисеева и Евангельского”. И действительно, согласно Торе, острижение бороды мужчины — позор. В книге “Левит” (гл.19, ст.27) читаем: “Не порти края бороды своей”. Известно также, что бороду носили Иисус Христос и апостолы, о чем говорил в своих евангельских беседах неустрашимый Иоанн Златоуст.

О ее необходимости свидетельствовало и правило византийского богослова Никиты Скифита “О пострижении брады”. И в постановлениях Стоглавого Собора 1551 года указано: “Творящий брадобритие ненавидим от Бога, создавшего нас по образу Своему. Аще кто бороду бреет и преставится тако — не достоит над ним пети, ни просфоры, ни свечи по нем в церковь приносити, с неверными да причтется”. То же сказано в Соборном Изложении прадеда Петра I, патриарха Филарета, в книге “Большой Требник”, где он проклинает брадобритие как “псовидное безобразие”. Считалось также, что безбородость способствует содомскому греху.

Митрополит Макарий (председатель Стоглавого Собора) (1482—1563) называл бритье бород не только “делом латинской ереси”, но и серьезным грехом. В древнерусской церкви оно считалось хулой на Всевышнего, создавшего совершенного мужчину с бородой: бреющийся тем самым кощунствовал, поскольку выражал недовольство внешним обликом, который дал ему Творец, следовательно он желал “поправить” Бога, что было, конечно, недопустимо. Так, в “Потребнике иноческом” (М., 1639) читаем: “Проклинаю богоненавидимую блюдолюбнаго образа прелесть, душегубительныя помраченныя ереси, еже остригати браду... Мнозе же и мирстии человецы, ум погубивши, низпадоша в таковое прокажение, лицо своего губяще доброту, Богом созданного им образ”. Следующий брадобритию должен был быть отлучен от церковного общения.

Староверы называли бритье бород и “еллинским блудническим гнусным обычаем”. В самом деле, древние греки, высоко ценившие молодость, живость, форму, первыми восстали против повсеместного распространения бород. Показательно, что Александр Великий в дисциплинарном порядке велел всем македонцам брить бороды. Причину он выставил такую — во время боя противник может схватить тебя за бороду. Но истинный мотив был другой — древний вождь хотел тем самым подчеркнуть особый характер европейской цивилизации, которую он представлял. Вслед за Грецией бороду стали брить и в республиканском Риме. Как видно, русские поклонники бород нашли своих оппонентов не только среди католиков и протестантов, но и среди язычников, или “поганых”, как они их называли. Даже на саму бритву староверы смотрели как на орудие иноземного разврата и басурманского безбожия.

Резкость тона обличителей брадобрития имело под собой серьезные основания, ибо во все времена находились отступники от стародавних церковных запретов. Одним из ранних нарушителей традиции стал великий князь Московский Василий III Иванович. Женившись в 47 лет на 18-летней княжне Е.В.Глинской, он вдруг совершает вызывающий поступок — сбривает бороду (оставляет лишь усы по польской моде). В ту эпоху это был дерзкий вызов и бытовым, и религиозным обычаям: ведь подобное действие приравнивалось к еретичеству, к посягательству на образ Божий в человеке, тем более что оно исходило от Божьего помазанника. Василий Иванович, вольно или невольно, стал насадителем новой моды в Москве — вслед за ним на улицах города появились щеголи, которые не только брили бороды, но и выщипывали себе волосы на лице. По словам Н.К.Гудзия, их брадобритие “имело эротический привкус и стояло в связи с довольно распространенным пороком мужеложества”. Один летописец того времени, стараясь (впрочем, неуклюже) оправдать Василия, пишет: “Царям подобает обновлятися и украшатеся всячески”. Историки связывают это его брадобритие и с желанием угодить молодой капризной жене.

Во время правления Бориса Годунова (1552—1605) подражание иноземцам в бритье бород приобретает дальнейшее распространение. Сохранился портрет самого царя Бориса Фёдоровича в парадном одеянии и шапке Мономаха, но без бороды и усов. Н.М.Карамзин в “Истории государства Российского” отмечал, что Бориса упрекали, в частности, в “пристрастии к иноземным, новым обычаям (из коих брадобритие особенно соблазняло усердных староверов)”.

С князя М.В.Скопина-Шуйского (1586—1610), образованнейшего человека своего времени, освободителя Москвы от Лжедмитрия I, сделана одна из первых парсун (картин особого жанра) Изображен он на ней безбородым, а ведь отказ от бороды становился верным признаком западника, готового отказаться от прадедовской традиции, внешне уподобиться получерту-латинянину.

“Ох, ох, Русь, что-то захотелось тебе немецких поступков и обычаев!” — сетовал в 70-е гг. XVII в. протопоп Аввакум (1621—1682). И действительно, в середине XVII в. среди высших слоев русского общества распространилось брадобритие по европейскому образцу, с которым отчаянно боролись ревнители старины. Правительство колеблется: с одной стороны, оно стремится к новому, но в то же время пугается выходок староверов. В угоду последним царь Алексей Михайлович в 1675 году издает указ, согласно которому предлагалось “иноземских немецких и иных обычаев не перенимать, волосов у себя на голове не подстригать”. Царь не только запрещал брадобритие, но и отнимал за это чины.

В 1681 году царь Федор Алексеевич, который сам бороду не носил, указал всем дворянам и приказным людям носить короткие кафтаны вместо длинных охабней и однорядок — никто в старой одежде не мог явиться в Кремль. Однако упразднить стародавние бороды ему не удалось из-за противодействия патриарха Иоакима (ум.1690), который еще при его отце, Алексее Михайловиче, осудил тех, кто “паче ныне нача губити образ, от Бога мужу дарованный”. Иоаким отлучал от церкви не только тех, кто брился, но и тех, кто общался с ними.

Наиболее воинственно высказывался по этому поводу последний русский патриарх Адриан (1627—1700). Вспоминая о тех “счастливых” временах (XVI—XVII вв.), когда за бритье бород, помимо отлучения от церкви, иногда подвергали битью батогами или ссылкой в отдаленные монастыри, Адриан в своём “Окружном послании ко всем православным о небритии бороды и усов” приравнивал брадобритников к котам и псам. Все это вызвало резкое недовольство Петра . Опальный патриарх вынужден был уехать из Москвы в Николо-Перервенский монастырь. Не одобряя многих петровских преобразований, он тем не менее старался не мешать царю-реформатору и молчал. Но это его молчание было, по существу, пассивной формой оппозиции.

Ревнителям бород, искавшим опоры в авторитете церкви, этого было, конечно, мало — они требовали действий, а потому негодовали на “малодушного” Адриана. По словам И-Г.Фоккеродта, многие истинные защитники старины “лучше положат голову под топор, чем лишатся своих бород”.

Своеобразной формой протеста против нововведений Петра I стал так называемый самоизвет, к которому, как к последнему средству, прибегали отчаявшиеся староверы. Так, в 1704 году, к примеру, некий нижегородец Андрей Иванов прокричал: “Государево слово и дело!”, а на допросе сказал: “Государево дело за мною такое: пришел я извещать государю, что он разрушает веру христианскую, велит бороды брить, платье носить немецкое и табак велит тянуть”. При этом Иванов ссылался на запрещающий эти “безобразия” “Cтоглав”. Судьба Иванова трагична — он погиб в застенке под пытками. И случай этот не единичный.

Пример пассивного протеста приводит британский инженер на русской службе Дж.Перри. Он говорит о том, что русские, питавшие религиозный пиетет к своим бородам, вынуждены были подчиниться царскому указу и обрить их. Однако многие бережно хранили уже отрезанные бороды с тем, чтобы впоследствии, положив их с собой в гроб, предъявить на том свете Святому Николаю.

Однако не все люди в рясах отстаивали русскую бороду — многие представители духовенства горячо поддерживали реформы Петра Великого. Среди них — митрополит и церковный писатель Димитрий Ростовский (Д.С.Туптало; 1651—1709), впоследствии канонизированный Русской Православной церковью. Его перу принадлежит рассуждение “Об образе Божии и подобии в человеце”, где ему пришлось доказывать, что у человека образ Божий заключен не в бороде, а в невидимой душе, и что не борода красит человека, а добрые дела и честная жизнь. Димитрий приучал паству заботиться прежде всего о спасении души, а не о внешней красоте и благочестии.

Любопытно, что противники бород оправдывали их бритье и чисто практическими соображениями. Тот же Дж.Перри утверждал, что окладистая борода мешает человеку аккуратно есть и пить. Но наиболее рельефно мысль о неудобстве бороды выразит позднее Н.М.Карамзин в своих “Письмах русского путешественника”: “Борода принадлежит к состоянию дикого человека; не брить ее то же, что не стричь ногтей. Она закрывает от холоду только малую часть лица: cколько неудобности летом, в сильный жар! Сколько неудобности и зимой, носить на лице иней, снег и сосульки! Не лучше ли иметь муфту, которая греет не одну бороду, а все лицо?”

Навязывая новую моду, царь был весьма последователен и не церемонился с ослушниками. В Москве в 1704 году на смотре служилых людей он приказал нещадно бить батогами дворянина И.Д.Наумова за то, что тот не обрил бороды и усов. В отношении же простого люда власти действовали еще более решительно. В Астрахани местный воевода Т.Ржевский насаждал новые порядки путем жестокого насилия. Астраханцы жаловались позже: “Бороды резали у нас с мясом и русское платье по базарам и по улицам, и по церквам обрезывали ж..и по слободам учинился от того многой плач”. Стихийные протесты жителей Астрахани переросли в в восстание, которое в 1705 году вынужден был подавлять огнем и мечом генерал-фельдмаршал Б.П.Шереметев. Характерно, что одному из бунтовщиков, Якову Носову, сначала обрили голову и уже только после этого отрубили голову. Такими мерами Петр приобщал подданных к нововведениям на свой вкус. Восстание приняло бы более масштабный характер, если бы к астраханцам присоединились казаки, которых они просили о помощи. Однако, поскольку указ Петра о брадобритии, с молчаливого согласия властей, казаки не выполняли, те отказались поддержать восставших.

Когда спустя столетие русские войска, завершая войну с Наполеоном, вошли в Париж, бородатые казаки произвели на французов весьма сильное впечатление. Борода быстро вошла там в моду и называлась “а ля рюсс”. Парижские газеты писали: “Борода — это естественное украшение особ сильного пола. Она часть мужской красоты... Только борода может придать значительность лицу мужчины”.

Однако в самой России действовали запретительные законы о бородах. Они издавались и августейшими преемниками Петра I вплоть до конца XIX века. К бритому подбородку привыкли. Рядом с давним убеждением, что “борода — образ и подобие Божие” в народном сознании жили уже совсем иные взгляды: “Борода выросла, а ума не вынесла”, “Мудрость в голове, а не в бороде” и т.д. Только император Александр III, относившийся к бритве с недоверием, полностью бороду реабилитировал. Он и сам носил бороду, и в этом ему следовал последний российский император Николай II. Но это уже другая история, выходящая за рамки рассказа о венценосном брадобрее.


[На первую страницу (Home page)]               [В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 13.07.07 09:43