За модернизмом в пятый век до нашей эры
Впечатления о новой книге известного российского писателя Дмитрия Дурасова «Деревянная свинья. Мифология жестокой любви», М.: Изографус, 2004. 296 с. Печ. л. 18,5.
Тираж 1000 экз.
Рисунки автора.
Оформление Сергея Агронского.
Формат 70х100/16. ISBN 5-94661-094-5
Современность, подчас, так грозно наваливается и давит, что живущие в этой действительности бессильно теряются и в растерянности разводят руками и зажмуривают глаза. И начинают дико всего бояться и впадать в уныние. А это несомненный грех. Но где взять мужество и мудрость, чтобы спокойно, достойно и неторопливо протереть мутно-слизистую накипь на линзах наличного бытия?!
Просто-напросто вспомнить, что ты есть человек, даже не привлекая пафосно-пышного — «Это звучит гордо». Но далеко не у всякого индивида хватит внутренней самоуверенности встать на котурны и раздвинуть горизонт.
Мне лично помогла совершить такой мужественный поступок новая книга Дмитрия Дурасова «Деревянная свинья». Буквально с каждой прочитанной очередной новеллой росло и ширилось радостное чувство сопричастности не умирающему ни при каких самых неблагоприятных обстоятельствах нигде и никогда чуду, а именно: любви.
Причём чудо вершилось и пронзало насквозь каждым абзацем текста. Автор животворил бурлескно и едко чувственную любовь, а моё читательское восприятие безостановочно сублимировало (претворяло!) дерзкий Эрос язычества в самую что ни на есть агапе — деятельную одаряющую христианскую любовь. Дмитрию Дурасову явно удалась задача (хотел он или нет) собирания людей на «вечернюю трапезу любви» — одно из понятий агапе. Пища, разумеется, умственно-духовная. Вчитывание — вдумывание в мифообразную структуру произведения, — а «Деревянная свинья» и есть, несомненно, несмотря на сюжетную мозаику античных легенд, единое и сугубо монолитное произведение, — даёт несомненный положительный импульс воли. А волевой настрой ныне дорогого стоит. Но считать творение Дмитрия Дурасова повестью, романом или Эпосом, безусловно, нельзя. И не только потому, что первая часть, под названием «Свидание Пенелопы», включает в себя тринадцать мифоновелл: «Филемон и Бавкида», «Одиссей на Итаке», «Суд Париса», «Гермафродит», «Мидас и Сизиф», «Свидание Пенелопы», «Орфей в аду», «Персей и Медуза», «Крыло любви», «Вкус моря», «Лабиринт», «Возвращение Агемемнона», «Геракл и Омфала». Под сборник «озорных рассказов» это тоже не подвёрстывается. Тонко чувствуя это, хитроумный автор дал следующий подзаголовок: «Мифология жестокой любви». Этим самым даётся простор для размышлений, но жанровое определение пока ещё в перспективе будущих штудий.
А внешний, поверхностный слой текста довольно легко соотносим с понятием «жестокость». Ведь даже розово-елейное содержание мифа о Филемоне и Бавкиде автор воссоздаёт в жёстких (жестоких?!) суперсовременных красках неприкрытого «телесного низа». Семантика древнегреческого первоисточника вкратце звучит следующим образом.
Однажды селение во Фригии (Малая Азия), где жила благочестивая супружеская чета, под видом странников посетили Зевс и Гермес. Ни в один дом их не пустили, только Филемон и Бавкида гостеприимно открыли двери своей хижины и поделились всем, что имели. Остальное понятно без слов. Жадные и чёрствые все были сурово наказаны, а любящая пара получила за доброту награду — долголетие и одновременную кончину.
Дмитрий Дурасов исхитрился изящно и уверенно раздвинуть жёсткую незыблемость жанровых рамок. Это всегдашняя тайна мастера, но почему-то не ощущается «обида» за напористо авангардный осовремененный блёкло-седой миф, а модернистские словесные вкрапления и солёно-едки, и язвительно-остроумны, и естественно-органичны. Их откровенная и явная сделанность в процессе чтения незаметно теряет свою искусственность, ткань текста оживает и начинает свободно дышать:
«...Филемон и Бавкида остались жить на земле, на горе, на том самом месте, где оставил их Бог Дионис. Филемон натаскал камней и сложил крепкий, прохладный домик с плоской крышей, разбил на склоне виноградник, посадил тутовое и ореховое деревья, выкопал колодец. Бавкида завела козу и яркого, как какое-то азиатское божество, петуха. Ещё они посадили немного фасоли, горох, тыкву, брюкву, морковку и всякую зелень. И стали они жить, как говорится, с огорода. Бавка петрушкой и редькой приторговывала, Филемон винцо иной раз в город возил — что ещё двум бездетным старикам надо? Тут куснут, там отщипнут, яичко печёное испекут, фасоли с горохом, и, попукивая, сидят себе рядышком на плоской крыше и вниз поглядывают, туда, где море в полмира голубеет, где их тревожная разбойничья юность прошла. Филемон запоёт басом: «Дан приказ ему на Запад!», а Бавкида тихонько подхватывает: «Ей в другую сторону...», и хором заканчивают: «Уходили добровольцы на Троянскую войну!» Хорошо пели, душевно, просто, жили тихо-мирно, никого не обижая, и годы проходили быстро и незаметно, как сны в дрёме. «Что бы нам ещё скушать этакого?» — спрашивала Бавкида. И Филемон тотчас отвечал: «Разве что ещё немного фасоли с кориандром?» И жена подносила да ещё ложечкой размешивала.
Единственное, что их беспокоило, что тревожило, так это боязнь, как бы один раньше другого не помер. «А вдруг Филемон раньше помрёт?» — думала Бавкида и, вся покрываясь холодным потом и тысячью морщин, начинала, подвывая, плакать. «И не думай! Я первый копыта откину! Так и знай!» — тотчас кричал ей, высовываясь из-за тутового дерева Филемон. — «Нет, я! Нет, я — спорила Бавкида. — Ты вон ещё какой бугай, а у меня все косточки болят, и сердце уже останавливалось!» — «Не бери в голову, Бавкида! — отвечал ей строго Филемон. — Ты баба сухая, поджарая, такие самые живцы и есть! Я вот помру, так ты ещё Сатира привезёшь из лесу...» — «Да как ты смеешь мне такую гадость говорить! — скривившись, кричала Бавкида. — Да чтоб поганого я Сатира, из леса!? — и начинала колотить немногочисленную древнегреческую керамику, а Филемон, посмеиваясь, колол дрова. Так и жили, боясь одного, как бы кто раньше не помер, не оставил одного в этом и так довольно пустом мире.
Однажды, вечерком дождливым, громливым, ненастным, тёмным, как у циклона в глазу, сидели они, поёживаясь, у очага, похлёбку варили на ужин, у угольков грелись... Вдруг, откуда ни возьмись, кто-то в дверь затимпанил и заорал низким, как из амфоры, голосом: «Хозяева, дома ли?!» — Чего надо?» — гостеприимно спросил Филемон из-за крепкой, с ногу толщиной, двери.
«Пить дайте, а то есть хочется и переночевать негде!!!» — сказал всё тот же загробный голос, и дверь аж подпрыгнула.
«Ну, входи, коли так, добрый человек...» — разрешил, поёживаясь, Филемон и отпер. На него дохнуло грозовым озоном, ночной сыростью, на пороге стоял плотный кряжистый мужик с окладистой бородой, а за ним, укрывшись от дождя лопухом, прислонился какой-то унылый безбородый юноша с крючковатым, как у филина, носом.
«Входите, входите скорее, а то холода напустите! Входите, коли вам дома не сидится в такую плохую погоду... — затараторила Бавкида, стягивая с гостей тяжёлые мокрые плащи. — Сейчас вам горяченького дам похлебать, только вот лепёшка у нас одна, зато сухарей я много насушила, так что, у кого зубы покрепче, может и сухарик погрызть...» — «Нашла чем мужиков удивить! — подмигнул Филемон. — Я им сейчас покрепче твоих сухарей принесу...» — и полез, как водится, в подвал за красненьким».
Не случайна даже такая солидная цитата из текстового потока книги. Хочется будущего читателя «Мифологии жестокой любви» не просто заинтересовать, а прямо-таки буквально вбросить в историю культуры, ненавязчиво, но твёрдо убедить его безоглядно нырнуть в бездонную глубину «детства человечества».
Сам автор, Дмитрий Дурасов, этой загадочной и таинственной во многих отношениях книги, радостно и самозабвенно плещется в немыслимо сложных и запутанных извивах лабиринта художественного создания древних греков, бурливо проплывает по таким забытым и застоявшимся заводям и затонам, в которые и филологи-классики давно не заглядывали.
Создаётся впечатление, что устами Дмитрия Дурасова заговорил незабвенный Сократ, шагнув к нам из неповторимого пятого века до нашей эры, из великой эпохи Перикла. А чтобы не распугать нас античной языковой серьёзностью, искусный демиург майевтики (родовспомогательное искусство!) уверенно заговорил с нами современным и близким (увы!) улично-газетно-телевизионно-вульгаризированным говорком. И нелеп, и смехотворен, и безвкусен особенно как-то стал по прочтении дурасовской «Мифологии...» псевдохудожественный каждодневный литературно-эстрадный китч с его выспренной патетикой, слезливой сентиментальностью, вульгарным смехачеством, агрессивно-поверхностной эротикой.
Строгая и неумолимая книга «Деревянная свинья» беспощадно вытравливает из наших засорённых душ и сердец и отупляющую «мифологию», и устрашающую по своим последствиям «жестокость», а оставляет — Любовь. Чистую и без всяких подмесов.
И если бы произведение Дмитрия Дурасова не пронзали насквозь сократовская ирония, сократовский умный смех, пусть и с долей горечи, то понятия строгость и неумолимость выродились бы в разъедающий яд соляной кислоты.
К нашей читательской радости этого несчастья не произошло.
[На
первую страницу (Home page)]
[В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 14.07.06 16:54