Проза Одессы

Опасное сходство
(Воспоминания Одесского полуинтеллигента)

Мой светлой памяти тесть — Моисей Маркович Костяновский был, так сказать, триедин в одном лице: во-первых, он был отличный переплетчик, во-вторых, он был замечательный позолотчик, в-третьих, он был двойник Сталина.

Я имею в виду не тех гримированных двойников, которые, по непроверенным слухам, в дни празднеств часами стояли с поднятой рукой на трибуне Мавзолея, приветствуя обожаемый и обожающий народ, в то время как настоящий Сталин по нездоровью, занятости или сведениям Берии о готовящемся покушении не мог сам насладиться этими приветствиями. Нет, Моисей Маркович был на самом деле поразительно похож на Иосифа Виссарионовича, в полном смысле его двойник, разве что немного старше, седее и красивее. Но сходство у них было не только внешнее, сходство у них было еще в одном — оба они были люди ВЕЛИКИЕ!

Сталин был великий умник и великий тиран, Моисей Маркович тоже был неглуп, но был великий добряк и находился под каблуком у своей тиранической супруги — Елизаветы Абрамовны, мир праху её! Но он был действительно ВЕЛИКИЙ ПЕРЕПЛЕТЧИК и ПОЗОЛОТЧИК! ВЕЛИКИЙ МАСТЕР! И когда у власть предержащих или у других организаций и лиц возникало желание еще раз убедить товарища Сталина в том, что он действительно Гений и Великий Вождь всех Времен и Народов, они бежали к Гению Переплетных Дел Моисею Марковичу Костяновскому, и он вмещал эти верноподданнические дифирамбы (сам он вообще ни в какую политику не вмешивался) в восхитительно тонкие или пухлые адреса, папки и альбомы из первоклассной, как любил он шутить, “кожи заказчиков”. На готовый переплет Моисей Маркович лепил тончайшие, тоньше самой тонкой папиросной бумаги листочки золота, сквозь которые зеленовато-красно просвечивало солнце, и выдавливал на них самые разные и очень прелестные вензеля, завитушки и другие украшения с большим изяществом и вкусом. Да, великий был мастер!

Эти его работы: папки, адреса и альбомы — шли даже за рубеж, где о них отзывались с большими похвалами. Разумеется, они шли также к Иосифу Виссарионовичу. Кто-то надоумил Моисея Марковича делать на этих адресах и альбомах, в удобных для этого местах, надпись крошечными буковками: “Сделано М.М. Костяновским”, как это водится на всех произведениях искусства. Дошло даже до того, что один доброжелатель (а может быть, наоборот?!) посоветовал Моисей Марковичу выгравировать свой крошечный портретик и тиснуть его где-нибудь позади как фирменную марку. “Возможно, — говорил этот доброжелатель (или — наоборот!), — Иосиф Вассарионович обратит внимание на ваше с ним сходство, Моисей Маркович, и решит дать вам орден Трудового Знамени или даже Ленина как выдающемуся мастеру, которого не сумели оценить по достоинству в нашей неблагодарной Одессе!” Но нашелся другой советчик, тоже переплетчик, сильный конкурент и, значит, недоброжелатель (а может быть, наоборот?!), который остерег Моисей Марковича. Он сказал... Впрочем, что он сказал, — об этом несколько позже...

Моисей Маркович обитал по улице Ришельевской в доме № 27. Теперь об этом не помнят, но этот дом был, так сказать, с “историко-революционной подкладкой”. Он принадлежал сестрам Фамильянт-Фельдман. Их брат был тот самый студент Фельдман, который первый из одесситов отправился на борт броненосца “Потемкин” приветствовать мятежную команду. В его честь потом переименовали Николаевский бульвар — в бульвар Фельдмана, но впоследствии из-за каких-то соображений, в которых, как утверждают одесситы, не последнюю роль играла “пятая графа”, бульвар еще раз переименовали, на этот раз в нейтральный Приморский бульвар. Этот дом еще интересен тем, что в нем скрывался знаменитый герой гражданской войны Григорий Иванович Котовский! Он снимал комнату в квартире некоей мадам Новак. Парадокс в том, что это совершенно конспиративное обстоятельство было широко известно в прилегающих кварталах и даже дальше. Впоследствии некоторые энтузиасты предложили поместить на стене этого дома мемориальную досочку. По дешевке досочку заказали у кладбищенского мастера. Этот одессит жил через два дома, в № 23, и был известен как большой шутник — почти шекспировский персонаж. Он принес аккуратно, даже любовно сделанную мраморную досочку, на которой было высечено: “Здесь жил Григорий Иванович Котовский с мадам Новак”. Он очень увеселялся, глядя на мрачные физиономии заказчиков. Сказал, что принесет другую, но не принес и дело заглохло.

Дочь Моисея Марковича, Мирель (теперь уже Мария Михайловна) — пусть она на радость мне будет жива и здорова! — рассказывает, что ей в то время было лет девять, и она и другие дети были отлично осведомлены, что Котовский — это знаменитый подпольный герой, и бегали смотреть, как по утрам, стоя у открытого окна, он делает гимнастику. Она описывает Котовского так: “У него был большой живот, он носил широкие полосатые трусы, у него была круглая, как шар. бритая голова и полные пригоршни мелких конфет, которые он через окно раздавал детям. Окно было в первом этаже, и дети, привстав на цыпочки, получали эти конфетки. На первом же этаже, но только с противоположной стороны и в самом конце двора находились окна квартиры, в которой жила семья Моисея Марковича. И тут я, наконец, подхожу к тому, называйте, как хотите, — анекдот, случай, который я собираюсь вам рассказать как необходимую часть моих воспоминаний об Одессе и одесситах.

Это случилось где-то в тридцать шестом году, но уже по многим приметам чувствовалось приближение тридцать седьмого...

И вот прихожу я к Моисей Марковичу, а, как я уже говорил, он жил в первом этаже, и окна его квартиры были расположены совсем низко, и вижу, что в палисаднике (а посреди этого двора есть палисадник, в нем растет куст сирени, кстати в свое время это я посадил его, и он разросся), и вот за этим кустом, прячась, стоит какой-то человек и пристально всматривается в одно из окон Моисея Марковича, именно то, у которого Моисей Маркович обычно сидит и читает газету. Мне бросилось в глаза, что этот вроде шпионящий человек необыкновенно бледен! — белый, как стенка без обоев. Я даже испугался, что там случилось у Моисея Марковича? Подхожу ближе, гляжу куда же глядит этот “бледнолицый”, и не вижу ничего особенного: сидит Моисей Маркович на своем месте и слушает какого-то человека в солдатской шинели, сидящего спиной к окну и наставительно кивающего длинным указательным пальцем перед самым носом невозмутимого Моисея Маковича. Уже несколько спокойнее я спрашиваю “бледнолицего”: “Что такое? Что там происходит?”

Он мельком взглядывает на меня и опять впивается глазами в то, что происходит за окном, и шипит трагическим шепотом:

— Тише! Тише! Разве вы сами не видите?

— А что я, по-вашему, должен видеть?

— СТАЛИН! Там же Сталин! Он в Одессе!

Тут мне всё сразу стало ясным, понятным, я окончательно успокоился. И я бы не был природным одесситом, если б упустил возможность такого юмора:

— Боже мой! — шепчу я таким же перепуганным шепотом, — что вы говорите! Откуда сюда — Сталин? — И для пущей убедительности выражаю сомнение: — Это просто очень похожий на Сталина человек! Что ему делать, Сталину, здесь, на Ришельевской, 27? Что ему, Кремля мало?

— Тише!! Вы не с этого дома?

— Нет, — шепчу я. — А что?

— Так вы не знаете, что это за дом?

— Нет, а что?

— Значит, вы не одессит?

(Это я — не одессит! Ха-ха! Слава Богу, половина девятого десятка идет с тех пор, как я увидел свет на улице Средней, номер 40).

А он продолжает:

— Пол-Одессы знает, что это конспиративный дом. Здесь когда-то скрывался от интервентов и белых знаменитый командир Котовский!

Внутренне я, конечно, помирал со смеху, но продолжал играть комедию перепуганной неуверенности:

— Бывают просто удивительные случаи сходства, — говорю я. — Например, сиамские близнецы...

— А тужурка!? — перебивает он меня. — Тужурка тоже близнец?

И на самом деле, на Моисей Марковиче как раз была его любимая тужурка, делающая его еще больше похожим на Сталина.

— Действительно — тужурка, — шепчу я. — Но я знаю, что у похожих людей похожие голоса. Так, может быть, у похожих людей похожая манера одеваться? Но похоже, что это действительно не только похоже, но что это — настоящий Сталин!

Переход на его точку зрения вместо того, чтобы обрадовать, просто потряс его. Он, если это возможно, стал еще бледнее прежнего.

Так вы согласны? Это — Сталин?!

Он уже даже не шептал, а захлебывался чем-то похожим на беспомощные попытки свистнуть начинающих учиться искусству свиста. Но тут я, чтобы не испортить комедию, начал опять сомневаться:

— Вполне возможно. Вполне. Но все-таки я до конца не убежден... Может быть, все-таки сходство. Просто сильное сходство! — шепчу ему. — Я в Киеве видел человека, как две капли воды похожего на Ленина... Он даже нарочно расхаживал по бульвару Шевченко с кепкой в руке. Видимо, очень гордился сходством...

— И что же? Рядом с ним ходил Сталин?

— Нет, он ходил один. А что?

— То, что один — это, возможно, сходство, но когда два рядом... — Он схватил меня за руку: — Смотрите! Смотрите!

В эту минуту собеседник Моисея Марковича повернулся лицом к окну, и тут уже мы оба. разом, закричали:

— ТРОЦКИЙ!

Да, за окном сидел Лев Давидович, со своей черной бородкой, черной курчавой шевелюрой и черными, за стеклами пенсне, дьявольским огнем сверкающими глазами! На минуту и мною овладел просто суеверный страх! Что это? Троцкий! Самый настоящий! Такой, каким я его видел на балконе нашего Оперного театра, когда он посетил Одессу, — я тогда даже подхватил еловую веточку из тех, которые Троцкий разбрасывал над собравшейся огромной толпой из поднесенного ему букета. Я подобрал эту веточку, измятую, затоптанную, в серой пыли и пролил над нею, так сказать, «слезу симпатии», ибо меня тогда околдовал огненный звон его голоса, которым он зажигал слушающих его речь, в которой я ничего не понял, но которая прилепила мое отроческое сердце к его интеллигентскому пенсне, курчавой революционно-буйной шевелюре и противоположность прозаически лысому Ленину. И вот спустя много лет я увидел его снова, вместе с его пенсне и шевелюрой и, главное, пылающим пламенем вдохновенным взором! Я не мог понять: сплю я? наяву это? или внезапный бред? наваждение! Но, конечно, через несколько секунд, уняв сердцебиение, я вернулся к реальности, хотя еще малопонятной мне. Что касается “бледнолицего”, то его трясла мелкая дрожь, из бледно-белого он становился густо-синим и пурпурным, и он заикался все тем же свистящим шепотом:

— Лллев... Лллев... Да-да-ви-ви-дович…

Должен признаться, что на минуту я даже поверил в нечто более странное, чем неожиданное появление Троцкого. Мне даже Моисей Маркович, которого я знал с детства, показался действительно Сталиным, который ведет какую-то двойную жизнь, пребывая одновременно в Кремле и в Одессе под личиной переплетчика-позолотчика, и что он вот-вот сейчас достанет свою знаменитую трубку и начнет набивать ее табаком из сломанной папиросы “Герцеговина-флор”! Но ничего этого не произошло — Моисей Маркович был некурящий.

Тот факт, что Моисей Маркович был некурящий, вернул меня к действительности, и, отложив на после объяснение, откуда взялся Троцкий, я, чтобы не разочаровать моего потрясенного собеседника, продолжил игру...

— Да, два таких сходства сразу — это маловероятно. Возможно, это на самом деле оба они. Но я не могу понять, что все это значит? Почему они оба здесь?

— Конспиративная встреча! — прошептал мои “сосвидетель” удивительной встречи, не знаю, как его иначе называть. Потом на мой вопрос он назвал себя Александром Григорьевичем Петифур. Это, с его стороны, тоже было чистейшей конспирацией! От меня! Как я потом имел случай узнать, его звали Нахман Анатольевич Лапидус. Странную фамилию Петифур он назвал потому, что мой вопрос застал его врасплох, и он, по профессии кондитер, в затруднении сказал первое, что ему вдруг вспомнилось, — название маленького французского пирожного “птифур”, которое он произносил, как истый одессит, — “птифур”. Он опасался вмешивать свое настоящее имя в большую политику.

— Конспиративная встреча? — переспросил я. — Но почему здесь? В Одессе:

Он удивленно посмотрел на меня.

— Я же говорил вам, что это исторический конспиративный дом. Здесь, наверное, часто встречались дореволюционные революционеры.

— Но и в Москве немало таких домов...

Он, несмотря на волнение, нашел возможным окинуть меня критическим взглядом:

— Вы еврей?

— Еврей.

— Как же вы не догадываетесь? Иося выслал Лёву в Турцию. Одесса находится на полпути между Турцией и Москвой! И они решили: Одесса — самое нейтральное место! Смотрите, смотрите: они смеются!

Действительно, Иосиф Виссарионович и Лев Давидович, смеясь, рассматривали какую-то книгу. Лев Давидович — троцкистски порывисто, Иосиф Виссарионович, как обычно, сдержанно-рассудительно.

— Как вы думаете, — спросил меня Нахман Анатольевич, — ёсли они о чем-то договорятся, как нам будет? Лучше или хуже?

Собственно, на этом заканчивается моя маленькя повесть о большой ошибке Великого Мастера. Но я должен, чтобы не возвращаться к этому вопросу, объяснить; кто же был этот пришедший к Моисею Марковичу “Троцкий”. Это был тоже переплетчик! Причем очень высокой квалификации. Его мастерская была на Большой Арнаутской. Звали ёго Андрей Васильевич Рудых или, может 6ыть, точнее, Рудяк. Он пришел и Моисей Марковичу договориться о золочении сделанного им альбома, и это он отсоветовал ему помещать свой портретик в виде фирменной марки на задней стороне сработанных им папок, адресов и альбомов. “А вдруг, — с большой иронией предостерег этот умница Рудых или Рудяк, — Иосифу Вассарионовичу не понравится наличие двух Сталиных в одной отдельно взятой стране? По событиям последних лет вам нетрудно догадаться, что из этого последует. В лучшем случае, он заберет вас в Москву, чтобы вместо него часами стоять на мавзолее с поднятой рукой, приветствуя приветствующих не вас, рискуя получить пулю. Вам это нужно? Когда вы такой замечательный мастер в своей профессии и можете кормить семью без кремлевского пайка.

Впрочем, сказав это, он тут же испугался своей шутки, стал хвалить советскую власть и особенно товарища Сталина. И это несмотря на свою внешность! Вы себе представляете — Троцкий хвалит Сталина! Умора! Карикатура! Даже сам Сталин, то есть Моисеи Маркович, стал смеяться и тут же сострил, что два Сталина для одной страны действительно слишком много — страна не выдержит! Но он тоже тут же испугался. К тому же, как я вам рассказывал, Моисей Маркович Костяновский ни в какую политику не лез. Но с испуга он тоже начал хвалить самого себя, то есть, я хочу сказать, товарища Сталина. Впрочем, это он говорил со всеобщего испуга, от общей, так сказать, атмосферы.

Но когда он мне все это рассказывал, он объяснил, что все-таки он относился с доверием к Василию Андреевичу Рудяку, уважал в нем отличного мастера и очень сочувствовал и жалел его по поводу этого троцкистского, дьявольского блеска глаз, потому что это был, так сказать, вовсе не идейный блеск. В те годы было модно болеть туберкулезом, и бедняга Василий Андреевич болел именно этой ужасной болезнью, отсюда и ужасный блеск глаз. Поэтому Моисей Маркович никогда не отказывался золотить переплеты своего главного конкурента и всюду хвалил его переплетное мастерство. Он называл этого мастера жемчужиной Одессы! Как в песне. Но, конечно, сам он был в переплетном деле на много голов выше — он был минимум гений!

[На первую страницу (Home page)]               [В раздел "Одесса"]
Дата обновления информации (Modify date): 23.05.06 16:20