Впечатления

Юлия Кунина

Китайские зарисовки

Пролог

У каждого своя дорога в Китай. Она начинается гораздо раньше того, как садишься в поезд или на самолёт. Я мечтала поехать в эту страну, начиная со своего 3-го Университетского курса, когда уже больше 2-х лет мы учили язык с преподавателем из Пекинского Института иностранных языков. Благодаря обучению с носителем языка китайский был для нас живым и увлекательным с самого начала. И, конечно, очень хотелось попасть в стихию этого языка вне его отрыва от всей культуры и уклада жизни. Желание особенно укрепилось, когда мы съездили в пару экспедиций к так называемым российским китайцам (дунганам) в Киргизию. Дунгане — выходцы из Китая — народность, сложившаяся из смешения представителей арабских мусульман и коренного китайского населения. Китайский со временем стал для всех них родным, и на нём-то они продолжали говорить, когда некоторая их часть бежала в конце XIX в. от религиозных гонений в Среднюю Азию. Дунганский быт до сих пор отличается от окружающего киргизского. Мы были в двух дунганских сёлах. Первое — недалеко от тогдашнего Фрунзе, а нынешнего Бишкека. А второе — в горах, у восточной оконечности озера Иссык-Куль. Думаю, каждый из нас, путешествовавших в это небольшое село, навсегда сохранит его в своих воспоминаниях. Живописное, уютное и домашнее, оно заставляло хоть раз приехавших туда возвращаться вновь. Я была там дважды, но ещё много раз возвращалась в мыслях. Население Ирдыка (так называлось наше излюбленное дунганское село) было очень доброжелательно к участникам лингвистических экспедиций, кем мы, собственно, и являлись. Ежедневно после завтрака и обеда каждый из нас, за исключением дежурных, остававшихся на экспедиционной базе (в длинном белом одноэтажном здании местной средней школы, замыкавшем двор в прямоугольник), а точнее на кухне, устроенной в школьной столовой, — итак, каждый из нас, лингвистов (таких было человек 10), отправлялся дважды в день в дом к «информанту». В основном мы записывали от руки различные примеры и пословицы из дунганского языка по специальным методикам, реже — народные сказки на магнитофон, иногда узнавали попутно и о народных обычаях и традициях. То есть мы готовили развёрнутый материал для большого словаря дунганского языка с русскими переводами и комментариями. Информаторы — хозяева домов не только выполняли все наши указания относительно слов и случаев, на которые нужно было составлять и подбирать фразы и высказывания, но и угощали нас чаем с какими-то специфическими (местными дунганскими) конфетами, а иной раз и привезёнными родственниками из Китая (нужно сказать, что родственные связи с жителями Китая у дунган не прерывались и, как говорили, иной раз поддерживались даже путём не совсем легальных переходов в гости через границу), дарили фрукты и подкармливали лапшой с мясом и овощами, которую называли лагманом, как и киргизы, наверное, потому что готовили её, скорее всего, на киргизский манер, а не китайским способом приготовления подобного блюда, для которого, правда, в Китае существуют свои особенности в каждой местности. Так что жители нас не только терпели и принимали, но и старались подружиться, сами заходили в школьный двор в гости, приглашали иной раз к себе на празднование свадьбы или обряда инициации для мальчиков (под названием «маленькой свадьбы»). На «больших свадьбах», похоже, гуляли всем селом, и весь обряд соблюдался очень старательно — торжественные надписи, наряды, выкуп невесты, её переезд в дом жениха, — всё напоминало собственно китайскую свадьбу, но, к сожалению, у меня не было возможности сравнить — я в Китае позже на свадьбе не побывала, тем более на сельской.

Была в Ирдыке и своя тайна — маленькая деревянная мечеть, запрятанная среди густых зарослей пришкольного палисадника. Осмотреть её нас с моей подругой проводили однажды потаённой тропинкой поздним вечером. Но ни днём, ни ночью после этого даже крышу таинственной мечети нельзя было разглядеть за ветвями деревьев, а уж тем более — пробраться к ней без провожатого.

Итак, мой путь в Китай шёл через дунганские сёла, а затем через экскурсии по Москве — после Университета я поступила в аспирантуру института языкознания, стажировка в Китае от которого могла стать реальностью. Но прежде, чем это действительно случилось, прошло ещё два года, за которые я успела трижды сопровождать китайских учёных во время их знакомства с Москвой. Я была не против — и практика, и связи для возможной поездки, и контакты с известными китаеведами и языковедами.

Когда осенью 92-го года моя стажировка была полностью оформлена и я покупала билет на поезд, мне меньше всего хотелось уезжать из Москвы за все минувшие четыре года ожидания. Меня почему-то заранее охватила ностальгия по московскому центру — особнякам, белым церквям, театрам, дворам, монастырским оградам. Проходя по московским уже заснеженным декабрьским улицам, я прощалась с Москвой так, будто уезжала не на 4 месяца, а на много лет. У меня как бы было предчувствие, что Китай не отпустит меня. Случилось так и не так. Но об этом потом. А в тот год, вернее, уже под новый 93-й год, я садилась в поезд на Ярославском вокзале, и провожавшие меня родные и знакомые едва протиснулись с моим ярким и не слишком большим рюкзаком среди огромнейшей поклажи китайцев. Правда, мне повезло — в моём вагоне ехали люди из Харькова, и я поменялась местами с китайцем из их купе.

В качестве отступления

Моё путешествие в Китай было уже несколько лет назад, но и теперь я помню многие подробности той поездки. В Китай я приехала не отдыхать, не путешествовать, и даже не работать или учиться. В Китай я приехала прожить, прожить полгода.

Конечно, я изучила язык, и у меня были адреса некоторых китайских знакомых, но вначале я ещё чувствовала себя ужасно одиноко.

О китайской культуре и о различиях наших культур на разных уровнях, от материальной и бытовой до социальной и экономической жизни, могут написать и другие люди, и они сделают это, вероятно, более научно и обоснованно. Я же умею писать, только полагаясь на ощущения и интуицию, и могу рассказать только о том, что прошло через мои чувства и завладело моим воображением.

Мой Пекин, конечно, отличается от Пекина в описании профессиональных востоковедов, но, безусловно, он до сих пор живёт в моей памяти со всеми запахами в морозном воздухе первые месяцы моего пребывания, незабываемыми впечатлениями и ощущениями от самых прозаичных и от самых примечательных вещей.

Дорога и знакомство

Мы продвигались 6 дней на поезде через всю страну. Мы — это двое украинцев и одна милая китаянка, а точнее — китайская дунганка (приятное совпадение!), с чёрным карликовым пуделем, ехавшие в одном купе. В Москве мы были ещё не знакомы, но в дороге всё переменилось, и в Пекине уже расстались с сожалением: душевно обнялись с украинцами, а китаянка записала мне свой адрес и телефон. Меня встречал представитель Академии Общественных наук, у которого на груди была табличка с моей фамилией, написанной большими печатными буквами. Я решила бодро воспринимать всё происходящее и, подхватив свой красный рюкзак и белую сумку, зашагала за представителем через привокзальную площадь. Народу было немало, как и положено в этой стране, и площадь оказалась обширной, но я задорно улыбнулась причудливым башенкам здания Вокзала и погрузилась в служебную машину моего встречающего, а теперь уже провожающего в аспирантское общежитие. Звали его Сяо Бай, он был довольно мил и предупредителен: сказал мне, где я буду жить, куда ездить в институт, на что питаться и т.д., правда денег на питание не выдал, но дал взаймы своих две сотни юаней, чтобы я могла дожить до понедельника, когда ко мне явятся мои кураторы из института с деньгами и ещё какими-то указаниями. В моей общежитской квартирке вскоре стало очень грустно. Осмотр непривычной обстановки: круглый универсальный столик с китайским пейзажем, превращающийся при желании в панно на вертикальной подставке, низкая кровать с подушками-валиками, тумбочка из тёмного дерева со сглаженными углами, стоячая вешалка для всех видов одежды разом, исключающая наличие шкафа, два термоса с кипятком на специальном подносе вместо принятых у нас стеклянных графина со стаканами и прочее, — развлёк меня лишь на некоторое время. И хотя до этого пожилая худющая консьержка из общежитского блока для иностранцев и проводила меня в столовую, в магазин, а также в фешенебельный отель для звонка домой, у меня ещё оставалась масса времени до сна. Я стала звонить знакомым по Москве китайцам, которых к тому времени у меня было человек 15, как минимум. К сожалению, все они приглашали в гости не на самое ближайшее время, и воскресенье всё равно оставалось свободным. Наконец я позвонила мужу своей русской знакомой, которая просила передать ему новогоднюю посылку. Он отреагировал сразу и обещал подъехать во второй половине воскресного дня. Я немного утешилась, что хоть с кем-то смогу пообщаться, а первую половину дня решила посвятить написанию писем. Так и получилось: в воскресенье утром я написала ностальгические письма двум своим недавним кавалерам, а также родителям и двум более или менее близким подругам. Пообедать я, кажется, успела, хотя для меня по времени это и был поздний завтрак, а ужин пропустила — ждала прихода за посылкой. Муж моей знакомой и здесь сразу сориентировался и пригласил меня, как бы компенсируя ожидание, в ближайший небольшой ресторанчик. Мы взяли китайское пиво и мясо в различных соусах. Я была довольна тем, что понемногу осваивалась в городе. И всё уже почти становилось ясным на время моего пребывания в Китае: на неделе — поездки в институт, в перерывах — непременно магазины и рынки, которые уже обещал показать корейский стажёр из нашего общежития; встречи со знакомыми китайцами (у них дома или экскурсии вместе с ними, как получится), запланированные музеи, выставки, дворцы, парки, библиотеки, наконец, книжные и антикварные лавки, ресторанчики по выходным, а дальше уже командировки в Шанхай, в бывший город Дальний, и бесконечное старательное совершенствование в окружении безбрежной стихии китайского языка. Всё должно было быть достаточно организованно и продуктивно. Я намеревалась отважно встречать все неожиданности зарубежной жизни. Но на следующий же день я, как маленькая девочка, ёжась от строгого взгляда консьержки, сбегала по лестнице и боялась опаздать к раннему обеду в аспирантском городке, гремя своими пластмассовыми закрывающимися мисками (хотя, может быть, эти миски и подарила мне китайская подружка чуть поже), но всё равно гремя какой-то посудой; в полной растерянности я остановилась только у раздаточного окошка в столовой и никак не могла определиться, что же попросить — ведь названия всех блюд были написаны крупной безукоризненной, но абсолютно нечитаемой, китайской скорописью. Ещё вчера я так славно обедала здесь с помощью консьержки, впрочем, как и ужинала в день приезда. Но теперь рядом не было ни одного знакомого лица. Я даже переместилась из очереди перед одним окошком в соседнюю очередь, чтобы оказаться поближе к замеченным мной среди китайских лиц американцам, но американцы быстренько что-то взяли и уже отошли. Правда один молодой тёмноволосый человек прямо передо мной внушил мне некоторую надежду, так как выглядел очень американизированно, на мой тогдашний взгляд. Я рискнула и обратилась к нему по-английски: «Извините, а можно ли здесь купить пельмени?» При этом я отчаянно улыбалась. Улыбнувшись мне в ответ, тот ответил: «Конечно». Я продолжила опрос: «А что бы ещё Вы посоветовали мне здесь купить?» Он сказал, что блюд очень много. Тогда я конкретизировала: «Что бы Вы сами предпочли на моём месте?» Он снова улыбнулся и сказал, что сам лично покупает мясо с овощами, рис и бульон (кажется, это был такой набор). Я удовлетворённо поблагодарила его и заявила, что буду брать то же самое, лишь бы он заказал это для меня на китайском. Он с готовностью заказал основное блюдо и для меня, но за рисом мне уже пришлось обращаться самой. Такой любезностью наполовину я была немного озадачена, да и вообще я ничего не могла понять — американец, говорящий по-китайски, или китаец, говорящий по-английски, — кто он? Но самое непонятное, почему этот человек решил, во-первых, не откликнуться целиком на мою просьбу, а во-вторых, не поддержать дальше беседу со мной, которая началась так обаятельно с обеих сторон. Задумчиво я обходила столики, окружённые десятками жующих китайских аспирантов, и намеренно не разыскивала там своего недавнего собеседника. Обреченно и одиноко я опустилась за отдельный от прочих стол, уставилась в тарелку и предалась псевдофилософским размышлениям. Мне уже не очень хотелось есть, и я никак не могла взять в толк, почему невнимание случайного человека огорчило меня. Через каких-нибудь 5 минут откуда ни возьмись этот самый человек вежливейшим образом попросил разрешения сесть за столик вместе со мной. Моя улыбка вернулась мгновенно. В отличие от всех окружающих, кроме, может быть, несомненных американцев, он ел ложкой, а не палочками. Я не стала сдерживаться и спросила его, не американец ли он случайно? Это его рассмешило, и он задал мне такой же вопрос. Я тоже слегка рассмеялась и объяснила, что я из Москвы, и что вообще-то могу говорить по-китайски, только не слишком уверенно. Когда мы перешли на китайский, он обещал исправлять мои ошибки. После обеда мне не хотелось его отпускать и возвращаться одной в общежитие. Вместе мы вышли из столовой и потратили пару часов на осмотр окрестных улиц и кварталов; помню, мы читали все надписи на магазинах, заходили на рынок (он купил полкило ярких мандаринов), в аптеку (мне нужно было лекарство от небольшой простуды) и во двор нового отеля; и нигде я не чувствовала себя чужой. Мне было очень жаль расставаться перед воротами аспирантского городка; шёл тихий мягкий снег, и такая же тихая грусть была в наших взглядах. Зайти попить чай в комнату незнакомца я отказалась ещё раньше, а о возможной встрече мы не договаривались. Мои дни стали томительны. В столовой я напрягалась и вздрагивала, ожидая что мой загадочный собеседник подойдёт ко мне сзади. Сама же, заметив его фигуру вдалеке не подавала виду, а болтала с уже знакомыми китайскими аспирантами из того же Института языкознания, где я стажировалась. Дома сама с собой я рассуждала по-английски или по-китайски; русский язык никак не отражал моего смятения по отношению к происшедшему эпизоду. Временами я даже строила воображаемые диалоги и объяснения с таинственным незнакомцем сразу на смеси английского и китайского языков. Но вплотную приближался Новый год, и связанные с ним мероприятия не давали мне слишком сильно задуматься.

Календарный Новый год в Китае празднуют не особенно торжественно. Для меня он ознаменовался двойным застольем накануне Нового года, а именно: обедом, специально посвящённым поглощению знаменитой Пекинской утки в ресторане совместно с институтским начальством, и ужином вместе с начальством аспирантского городка и всеми иностранными преподавателями и стажёрами, украшением которого был не менее знаменитый китайский самовар. А после — полным одиночеством в Новогоднюю ночь непосредственно, потому как бодрствовать в полночь с друзьями и родственниками не принято и, соответственно, меня никуда не пригласили. Приглашать же кого-то к себе в общежитскую квартиру после 11-ти ночи в Китае в лучших социалистических традициях, кажется, не разрешается до сих пор. Но утром я, конечно же, пораньше вырвалась из общежития и отпраздновала-таки 1-е января 93-го года. Собственно китайский Новый год (Праздник весны) приходился в 93-м году на конец января. К нему в институте готовили праздничный концерт, где и меня обязали выступить с китайским стихотворением и русской песней. На Праздник весны приходятся в Китае и народные гулянья, и торговые ярмарки, и карнавалы, а также гостевые визиты и, само собой разумеется, продолжительные каникулы.

Буддийский храм

После Нового года самым лучшим оказался день, когда были чёрные кожаные перчатки в руках у моего спутника, его белый шарф, маршрутное такси за 4 юаня на двоих, часовня Конфуция, буддийский храм Юнхэгун, прогулка по направлению к Российскому посольству, торговые палатки (закуски, фрукты, сувениры и всё прочее, что положено в таких рядах), морозный воздух, отсутствие снега, безоблачность и лёгкость, доступность постижения всего вокруг (от тайн в храмовом саду до общения с торговцами, и всех связанных и с тем и с другим слов и понятий, а ещё раньше — надписей и вывесок, а после — умение спокойно разъезжать на велосипеде в хаосе пекинского транспортного движения) и вкус счастья, не ожидаемого и не планируемого, а внезапного и потому совершенного. Дальше был сон. Отдельными мгновениями врывается он в мою память, освещаясь лишь в некоторых своих эпизодах. Погружению в сон содействовала и некоторая нереальность самого города. В Пекине были такие места, и вовсе не архитектурно-парковые ансамбли, а самые обычные городские районы, где пространство и время теряли своё значение моментально.

1 - Монастырь в горах на острове Путошань

2 - Монастырь в горах на острове Путошань

3 - Часовня во внутреннем дворе монастыря на острове Путошань

4 - Дворик в Сучжоу

5 - Монастырь Лонхуа в Шанхае

6 - В монастыре Лонхуа в Шанхае

7 - В пригороде Шанхая

8 - Исторический квартал Цзоцзуань

Старый Университет

Однажды студентка Пекинского педагогического университета по имени Лю Лань, аккуратная и предупредительная, проводила меня из аудитории в длинном кирпичном здании академического вида, где мы занимались, через внутренний двор в их общежитие. Двор, как видно, был также старой постройки: что-то типа каменного недействующего фонтана посередине и разрозненных камней и деревьев на всём его протяжении, причём камни казались замшелыми, а деревья — голыми и неживыми. В общежитии, впрочем, уже и совсем не было ничего примечательного, кроме вежливого участия ко мне, иностранке, которым я не стала злоупотреблять, а только заглянула в обычную бедную комнату, отказалась от чая, распрощалась и ушла. Больше я не приходила ни в тот двор, ни на то занятие (к которому опоздала и в первый единственный раз), ни в то общежитие. Но, правда, раньше или позже заходила в тот квартал со своим другом; это было в час, когда спустились сумерки и уже зажглись фонари при магазинах, лотках, закусочных; их свет проходил и сквозь этот сумеречный час, и сквозь ни то дым, ни то туман; скрывались очертания всех построек, машин, даже сами линии улиц; видны были только самые близкие к дороге возки с продуктами, какие-то хибары, отдельные уличные продавцы и рикши. И уже было всё равно, в каком мы времени и в каком именно месте; это мог быть любой островок Пекина в середине нашего века, в начале его, в конце прошлого... Время в Пекине иной раз воспринимается как бы во всех пластах, отражённых в городских постройках. Потерянность не пугала, а завораживала. Фонарные огоньки мерцали нам сквозь непонятный дым. Сердце щемило удивлением и беззащитностью, мы старались не терять друг друга и осторожно вдыхали воздух того вечера. В нём были запахи пряностей, уличных закусок, ещё какие-то ароматы, смешавшие и те, что бывают только на пыльных обочинах пекинских проезжих улиц, и те, что наполняют тихие старые улочки. Но все эти мелкие запахи отступали перед всепроникающим в тот час духом безвременья. Мы не выдержали, дрогнули и спрятались в ресторанчик поблизости, украшенный самой яркой гирляндой цветных лампочек. Там не было посетителей, но было уютнее и проще, чем снаружи. Мы заказали суп из сурепицы, похожей на качанный салат, и что-то ещё. Но сурепица уже закончилась, и поэтому повар вышел на рыночек неподалёку, чтобы купить для нас эту зелень. Принёс он её моментально, так же как и приготовил потом. Мы были и рады, и озадаченны: по какой-то причине нам был выделен островок спокойствия и уюта в обступившей со всех сторон безвременной мгле. Из ресторана мы вышли на самую людную и освещённую проезжую часть; мы торопились вернуться домой.

О Пекине, путешествиях и покупках

Возможно, только приезжающие с Запада воспринимают распланированный по схеме вложенных квадратов равнинный город с заключёнными в квадратные же ограды дворцами и храмами, парками и двориками, и к тому же до сих пор, пусть и символически, отделяемый с севера от некогда кочевых и варварских народов Великой стеной, как нечто, не укладывающееся в привычную реальность. И возможно, только иностранцы видят вместе со стремительно преображающимися главными улицами и строящимися на них суперсовременными экономическими и торговыми центрами, гостиницами и универмагами одновременно и жилые районы эпохи Культурной революции, и конца Цинской династии, и уж, конечно, дворцово-парковые постройки, восходящие ко времени династии Мин, смешивая таким образом в своём восприятии все отражённые в архитектуре временные пласты. Я также подверглась магии древней столицы. Иногда, чтобы обрести реальность в завораживающем, но от этого не менее пыльном мареве Пекина я делала покупки на память — такие, например, как небольшие бумажные зонтики, разрисованные цветами и птицами, или пустая яичная скорлупа, с живописным изображением дракона, купленные на ярмарке парка Дитань. Действительность своих путешествий в Шанхай и Сямэнь я попыталась обозначить, купив в первом резной сандаловый веер, а во втором — глиняный заварочный чайник причудливой лепки. Но это были лишь слабые попытки, завладев симпатичными сувенирами, приблизиться к истинному пониманию необъятного чужеродного мира.

Как картины далёкого сна представляются мне теперь парк Бэйхай и Летний дворец, Храм лазурных облаков и Даосская обитель в Пекине, да и, наверное, весь центр этого города, приморская улица и разрисованные дома «свободной экономической зоны» в Даляне, неповторимый горный ландшафт улиц Сямэня, включающего в свои пределы и удивительный остров старинной европейской застройки — Гуланьюй, и необыкновенно красивые парки естественной природы, набережная Вайтан, центральные современные улицы и городские сады в Шанхае.

Для меня остались сном даже обычные дни, когда, например, мы шли ночью через мостик над засохшим каналом в Пекине, когда обед в любом, роскошном или захудалом, ресторане становился праздничным, когда я каталась на мотоцикле вечером в Сямэне, когда рассматривала мирно соседствующие особняки российской и японской постройки на ухоженных даляньских улицах, просто когда заходила в новый пекинский универмаг из голубого стекла и даже когда вдруг во время прогулки увидела развешанные на ветвях деревьев клетки с домашними птицами.

Вместо заключения

Теперь я уже могла бы написать обо всём. Хотя, может быть, некоторые переживания уже слишком удалились от меня. Чтобы описать всё, как было, мне нужно вызывать их к жизни, возвращать их реальность, что теперь гораздо сложнее и требует усилий, в то время, как ещё недавно они врывались ко мне сами собой, захватывали и наполняли мучительной тоской по невозвратимому.

Невозвратимому не только во времени, но и в пространственном расположении. Я обращаюсь внутренним взглядом к странам и землям, где я была на самом деле, но которые остались в моей памяти только как сон. Ничто реально не связывает меня ни с теми местами, ни с действующими лицами периодов моей жизни в тех местах. И до сих пор я не расставалась с чувством благодарности судьбе и одновременно с чувством досады и недоумения от того, что ничто не принадлежит мне в тех странах и землях, где я испытала счастье. Был иной раз и другой опыт, но и в нём сквозило большее проникновение в жизнь, нежели в жизни обычной. Возможно, по натуре я авантюрна, и переживания странствий необходимы мне для счастья. Это верно лишь отчасти. Другая моя часть очень домоседлива и безудержно, почти бескорыстно, мечтательна. Поэтому я не стану сразу же каяться в авантюризме, но буду писать последовательно обо всём, что придёт мне на память.

1997

Фотографии З.Жильбера по России экспонируются в настоящее время в музее цивилизации в Квебеке (Канада) в рамках выставки «Бог, царь и революция», посвящённой истории России.

[На первую страницу (Home page)]               [В раздел "Китай"]
Дата обновления информации (Modify date): 22.04.06 09:44