Проза России / Юбилеи
Дмитрию Дурасову — 60 лет!

Дмитрий Дурасов

Мальчик, паровоз и картина
(Рассказ)

Мальчик, который называл себя «Кичьлам», смотрел на паровоз, который он тут же назвал – «Зоворап».

Зоворап был ярче, красивей и явно живее, чем все вокруг. Серые, убитые заборы, серый вчерашний снег, серые скучные люди с серыми лицами в серых одеяниях. Зоворап был другим. Дистанция между ним и скучными людьми измерялась не только музыкой его голоса, мощным пыхтением и лязгом огромных колес на изящных, как клинки рапир, рельсах. На груди Зоворапа величественно сиял орден с профилем абсолютно узнаваемого человека, которого Кичьлам звал – «Нилатс». Нилатс гордо, с прищуром смотрел вправо. Он знал, что делает. Об этом знали все, и Кичьлам тоже. Нилатс знал маленькую тайну каждого отдельного человека, мелкого животного и крупного механизма. И, конечно, тайну Кичьлама, и даже тайну Зоворапа. Мальчик не хотел ехать в Ленинград, или «Даргнинел». Паровоз боялся, что негодяй обходчик с похмелья не долил ему масла в сальник и из-за этого у него обязательно перегреется шатун. Нилатс знал все и принял меры – обходчика заменили, в сальник долили хорошего масла, а Мама, или – «Амам», быстро сказала, что через неделю заберет Васю обратно домой, в Москву.

Мальчика отсылали в Ленинград к бабушке, потому что мама боялась, что в Москве он умрет с голоду. Папа уже давно не слал алименты, художник Муллох ушел в запой, а новый мамин друг Юрий Николаевич был очень скромный и, наверное, глупый мужчина, потому как дарил маме одни цветы и флаконы с духами, в то время как мама с Васей очень хотели есть и хоть раз в год платить за квартиру. Вася происходил из многочисленной семьи Гениев, а Гениям в РСФСР платить деньги было не принято. По радио с утра до вечера звучали гимны. Дикторы монотонно восхваляли передовых шахтеров и колхозников. Очевидно, они были очень нужны Нилатсу, а гении нет…

Все вокруг, включая Васю, были Гениями. Один художник Муллох чего стоил! Ходил зимой в кальсонах и галошах на босу ногу, лук и чеснок ел прямо в кожуре, закручивал волосы на затылке в жгутики и крутил, крутил… пока они сами не отваливались на пол. Мама молча выметала их веником. Муллох был художником-абстракционистом и свободным мыслителем, что делало его отшельником и изгоем всего советского народа. Даже любовь мамы не смогла его переделать. Вторым Гением был художник Илья Грызунов, которому негде было жить в огромной Москве, и негде хранить свои огромные картины. Он хранил их в комнатке у мамы и Васи – они занимали всю стену, а в углах стояли свернутые в рулоны и источали ни с чем не сравнимый аромат едва просохшей масляной краски и скипидарного лака. Вася так пропитался красками и лаком, что иногда сам казался себе картиной. Он был неплохая картина. Он знал это точно, потому как его любили рисовать и Муллох и Грызунов. Мама тоже могла дать прикурить кому угодно – она была Гениальный режиссер и пушкиновед. Но самое главное – его мама была Красавицей! Она была так красива, что у всех дух захватывало. Люди просто падали на улице. Одного бедного водителя танка, говорят даже расстреляли, потому как он на параде, засмотревшись на Маму, въехал в трибуну с вождями и генералами, и тучные вожди посыпались вниз как сухой горох, а водитель танка все посылал маме воздушные поцелуи…

В крови у Мамы перемешались многие поколения каргопольских староверов, новгородских ушкуйников, архангельских стрельцов, охотников и прочих героев севера – потому характер мамы был несгибаемый и твердый, как гранитный валун на берегу Невы или Ладожского озера. Мама любила холод, мхи и клюкву. Она плавала в любую погоду. Она пела везде. У мамы было алмазное сердце и чистая душа валькирии. Вася знал это точно. И еще мама любила Васю. И защищала от всех и вся. Даже от двоек по арифметике и учителей в школе. – «Чему могут научить тебя эти неучи и дебилы? – говорила она Васе. – Запомни! Ты – Гений! У тебя образное мышление, а это самое главное в жизни!» Результат был налицо. Васю уже дважды оставляли на второй год во втором классе. Но их это не печалило. Легкую печаль вызывало лишь постоянное чувство голода и неистовые, как гроза, крики управдома, который требовал уплаты за квартиру.

Внутри Зоворапа, что-то урчало и взрывалось. Он копил силу перед дальней дорогой. Его дух ширился и кипел. Он готовился к стремительному ночному броску на Запад. Просто так, без особой необходимости, а из одного удальства он прокрутил вхолостую колеса и издал короткий торжествующий вопль. Зоворап был молодец хоть куда. Из кабины выглядывал машинист – в черном, как ночь, кителе и красной, как закат, фуражке. Машинист подмигнул Васе. Гений на ордене тоже подмигнул Васе, и губы его исказила добрая, мудрая улыбка – ему нравилось, что советские школьники уважают и любят его мощный стальной паровоз.

Мама стремительно толкнула в сторону дверь купе, тут же с хрустом раздернула стопку белья и, выхватив у смущенного Юрия Николаевича плоский, рыжий, как блин, чемодан с давно отбитыми углами, легко забросила его на полку. Юрий Николаевич смутился, потому, как Мама стелила постель и закидывала старый, грязный, облезлый чемодан прямо на головы трем остальным пассажирам купе, с которыми забыла поздороваться, а уж извиняться за беспокойство Мама просто не умела. За нее всегда извинялся кто-то другой. Сейчас извинялся Юрий Николаевич.

– Простите, извините, пожалуйста… – робко говорил Ю.Н. – Мы первый раз отправляем одного мальчика в Ленинград, к бабушке. Его там непременно встретят. Вы уж великодушно извините за беспокойство и приглядите за мальчишкой… он аккуратный…

– Глупости! – возмутилась Мама. – Идиотизм! Какое беспокойство может причинить мой ребенок? А вот Васю могут побеспокоить… я хорошо знаю эту публику! Как только поезд тронется, они достанут жирные шпроты, сало, жирную курицу, ветчину, колбасу, коньяк и все это будут запихивать себе в желудок и дымить прямо в лицо ребенка табачищем, и всю ночь, отвратительно долгую ночь, играть в карты… рассказывать похабные анекдоты… рыгать и сморкаться… Все в поездах обжираются… Как будто красивые поезда специально созданы для этого безобразия…

Как и следовало ожидать, пассажиры купе сначала онемели, а потом побагровели от ярости. От Маминых слов всегда и все тряслись от ярости. Затряслись и эти, но, когда Мама повернулась к ним лицом, трое военных в широких, как шпалы, золотых офицерских погонах широко улыбнулись и застегнули выпуклые пуговки на кителях.

Как уже говорилось, Васина Мама была Красавица. И не какая-нибудь там обычная, рядовая красавица, которых – пруд пруди, а вылитая Любовь Орлова и даже лучше, потому как живую Орлову, никто, небось, не видел, а его Мама всегда была рядом.

Военные очень дружелюбно улыбнулись, тут же достали «Гвардейский» шоколад и принялись кормить Васю, который с превосходством глядя (у них-то, поди, не было таких красивых мам!) уплетал за обе щеки. Офицеры, не отрываясь, смотрели на Маму и заверяли ее, что не будут больше курить, пить коньяк и играть в азартные игры, обещая довезти Васю абсолютно целым до Ленинграда и сдать лично на руки бабушке.

– Глядите у меня! А то я вас всех распатроню… У меня есть один хорошо знакомый Маршал! – и Мама назвала какую-то фамилию.

Офицеры встали и, пятясь, вышли из купе.

– Откуда ты знаешь самого товарища Маршала?! – с ужасом спросил Юрий Николаевич.

– Глупости! Я назвала первую пришедшую в голову фамилию... Разве я виновата, что у нас в стране гораздо больше маршалов, чем гениальных режиссеров?!

Через несколько минут поезд тронулся. Кичьлам увидел Амам и доброго Ю.Н., который суетливо взмахивал обеими руками и бежал за вагоном.

– Ох, и мамка у тебя красивая! Артистка, наверно,.. – сказал один из военных, с быстрыми, как у жонглера, глазами и, не спеша, достал из портфеля бутылку коньяка и коробку папирос «Три богатыря». – Мы тут в картишки перекинемся, ты не возражаешь?

Вася не возражал, на него вдруг напала сильная икота – он с непривычки объелся шоколадом.

Вагон поезда «Красная стрела» сильно дернулся, и сверху вниз упал Васин рыжий чемодан. На полу чемодан легко развалился на две части, и из его убогого нутра вывалилась новенькая, блестящая, еще не совсем просохшая картина художника Муллоха – «Вариация 666». Художник передал ее в дар Васиной бабушке, помня о том, что бабушка накормила его однажды настоящими «петербургскими» слоеными расстегайчиками. Эта картина завершала один из самых сложных периодов творческих исканий художника, как говорила мама.

– Что такое? – спросили Васю военные, разглядывая картину вверх ногами. Вася перестал икать, взял картину, повернул как надо и прислонил к спинке диванчика.

– Это картина гениального советского художника Игоря Муллоха – «Вариация 666»! Вот тут на задней стороне написано…

– Неужели за Это деньги платят? – спросили военные.

– Нет! – честно признался Вася. – Не платят! Дядя Муллох говорит, что ему платят только за обычную халтуру, а за потрясающую современную живопись не платят. Она никому не нравится. А вам нравится?

– Конечно… Ты Это сразу в музей, что ли повезешь?

– Нет. Картина в подарок бабушке от Муллоха… она его пирогом накормила…

– Ты, парень, не сомневайся – Это хороший подарок… бабуля, наверное, рада будет… А теперь, давайте-ка лучше спать… Отбой! Товарищи офицеры, напоминаю, у нас завтра Большие Маневры!

Военные стали раздеваться, и тут Вася обнаружил, что у одного деревянная нога. Офицер, морщась, отстегнул ногу вместе с зеркально начищенным сапогом и аккуратно прислонил в угол. Заметив испуганный Васин взгляд, офицер осторожно прищелкнул по ноге пальцем и сказал: – Это, брат, совсем другая вариация… Я бы ее и врагу не подарил…

Подмигнув, он бодро и сноровисто юркнул под одеяло, крутанулся в простынях и тут же захрапел.

От ноги в темном углу веяло первобытным ужасом. Казалось, ее откусил какой-то пещерный монстр. Он хлюпал, чавкал, стучал белым клыком, смачно пожирая живую, мускулистую ногу красивого советского офицера, и никто не приходил на помощь. Офицер стонал, его васильковые глаза закатывались под чубчик, рот извивался, как пиявка, фонтаны горячей крови заливали поляну…

И вдруг… сам товарищ Нилатс грозно зашевелил усами и навел на Зверя наган.

«Нилатс ни за что, не промахнется… Он один знает, что делает!» – успокоенно подумал мальчик и уснул.

Паровоз мчался вперед. О стальное лицо Нилатса легко плющились миллионы снежинок. Он морщился, пытался сдуть их губами, шевелил колючими усами, но мертвые снежинки прилипали к стали и постепенно смерзлись в одну жуткую ледовую маску. Паровозу было все равно, он был истинным Гением пространства, которое, как известно, не имеет ни прошлого, ни будущего.

Зоворап вез Кичьлама в прекрасный, волшебный город под названием Даргнинел…

[На первую страницу (Home page)]     [В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 03.11.07 16:52