Проза России /
Юбилеи
Дмитрию Дурасову — 60 лет!
В Санкт-Петербург я приезжаю не как все пассажиры в железной гусенице поезда – я проваливаюсь в бездну. За хрустальным стеклом купе – Родина. Все те же, как и вчера, как и десять, двадцать, сто лет назад, утонувшие в грязи проселки, бескрайние поля с ржавым железом, изредка аккуратненький, как блестящий вставной зуб домик промелькнет. Забудешься, глаз прикроешь, откроешь, а за окном все то же. Родина без конца и края, без границ и без дна. Впереди и сзади один горизонт, который, как известно, нельзя догнать. Тяжелое тело поезда, вздрагивая и позванивая на стыках рельс, везет меня в Бездну. Не в какую-нибудь там жуткую, грязную выгребную яму, а в красочную, чистую, свежую, наполненную неожиданными звуками, интересными ароматами и вкусными запахами Бездну. Для меня это абсолютная реальность. Это мой мир. Это моя жизнь. Пусть прошедшая, но жизнь. Все самое лучшее связано у меня с этим зловещим, прекрасным и призрачным городом. Город-мечта. Город-воспоминание. А ведь для чего мы живем, господа, как не для своих будущих воспоминаний?
Я всегда приезжаю один. Зачем мне жена, дети, друзья, враги? В Санкт-Петербурге я должен быть один. Один на один с Городом. Один на один с воспоминанием. Два-три дня безумного и бездумного блаженства, и я вернусь к вам, люди. Мы опять совьемся в тесный, горячий клубок тихого семейного счастья, неразрешимых детских проблем, крепко потраченного здоровья и неизбежного житейского оптимизма. Но сейчас я один. Я иду к тебе, о мой либер Августин, мой Санкт-Петербург…
Каналы, канавы, порталы, шпили, кони, канаты, колонны, цепи, мачты, мечты… Ветер, вечер, черный снег, черные льдины на Неве, желтый свет из узких окон… Метет, метет поземка, путаясь в вечных решетках Зимнего сада. Какое острое наслаждение бродить в этом сыром, промозглом, зимнем, зябком тумане, пугаясь дальних вскриков ночных сирен, всматриваясь в изломанные тени заледенелых мостов, вжимаясь горячим лбом в зеркальные витрины роскошных кафе и кондитерских на Невском, впиваясь хищным взглядом в зябко поднявшего воротник прохожего, неистово дергая бронзовые ручки гулких парадных… О! Петербург! Петербург… город без неба, без солнца, без звезд… Безумный русский деспот Awgustin поставил тебя среди зловещих болотных миражей, и нет, они не погибли под асфальтом…
– Послушайте, господин, можно Вас на минутку? – послышался голос из какого-то мрачного гранитного угла, и я увидел длинную, сутулую фигуру в пластмассовой китайской курточке и с палкой в руке. – «Как надоели эти несчастные, эти бомжи, попрошайки… – пронеслось в голове. – Сейчас прицепится, станет бубнить, просить курево, клянчить десять рублей на пиво, слюняво раскуривать на ветру мою дорогую английскую сигарету, загребать грязными черными когтями в разные стороны, напускать на мой бобровый воротник вонючее облако, стряхивать вертлявых блох, вшей, тараканов, «втирать» что-то о своей былой, необыкновенно счастливой жизни, о том, как раньше он являлся Заслуженным летчиком-испытателем СССР, Секретарем Парторганизации, доцентом МГУ, начальником геологической экспедиции, Членом Союза писателей, астрономом, пианистом, лауреатом, директором гастронома или…
– Послушайте, господин… Я слепой… помогите, пожалуйста, добраться до дома… Я заплутал в метели… я сбился с пути… Прошу вас, тут совсем недалеко… – бормотал человек тихим просящим голосом, и мне стало стыдно.
Я бережно подхватил слепого за острый локоть и повел нежно, как младенец, переступая ногами. Я испытывал острую жалость и нешуточную любовь к ближнему своему, так несправедливо обиженному злой судьбой и перестройкой. Его тропическая курточка источала космический холод, твердый, как кость мамонта, локоть впивался в мой мягкий живот, а вторая рука цепко сдавливала теплую замшевую перчатку. Мы шли и шли, печально, как античные герои, спускаясь в мрачные, серые глыбы застывшего Санкт-Петербурга.
Черный снег застилал глаза, горький, как несбывшаяся мечта, дым от чадящего мусорного бака впивался в ноздри, сырой балтийский ветер заглядывал в ухо, скучные вскрики пьяных вырывались из желтых форточек, равнодушные девушки в роскошных меховых шубках и мини-юбках убегали мимо… Мы шли и шли, пока не уткнулись в очередную гранитную глыбу с нелепыми бородатыми и рогатыми сатирами в арке подъезда. Провожаемые злыми козлиными взглядами, мы поднялись по заплеванной мраморной лестнице и застыли у величественной, исцарапанной и облепленной окурками двери.
– Огромное спасибо, господин… может, зайдете на чашку? Я покажу вам Портрет!
Я отрицательно затряс головой. Перспектива пить грузинский чай из нечистой эмалированной кружки меня не прельщала. Но при магическом слове – «Портрет», слова сами застыли в горле, и я втиснулся в дверь. В черном коридоре свет не горел, но кое-кто находился. Явно шлепали войлочные тапки. Тихо вздыхали, сморкались, хмыкали, всхлипывали. Слышались человеческие звуки жадно и часто хлюпающие, вероятно, хлебали варево прямо из ведра или кастрюли... Я зажег свет и увидел неряшливую толпу слепых, жутко и безвкусно одетых, мужиков разного возраста. Единственно, что их объединяло, так это общее восторженное выражение лиц и прикрытые веки пустых глазниц. Мне расхотелось идти дальше.
Слепой властно сжал руку и буквально поволок по коридору. – «Портрет!!! Портрет! портретпортретпортрет…» – бормотал он и толкнул меня в какую-то узкую, как Петропавловский каземат, завешанную бархатными шторами комнату. Грубо впихнув, запер стальную дверь. Ключ, как затвор винтовки, лязгнул два раза. Я остался один.
Один на один с Портретом.
Окон в комнате не было. В углу стоял нарядный, как привидение, приветливый фикус. Черные обои отсвечивали золотом, на них вспыхивали и переливались розовые всполохи. Прямо передо мной висел на стене, огромный, в полмира, Портрет в пышной золотой раме. Он отсвечивал льдистым лаком. Казалось, что Портрет был написан не живыми, сочными красками, а миллиардами оттенков пустоты, наполнявшей комнату. Женщина на портрете была прекрасна. Я подошел ближе и, вдруг не веря своим глазам, увидел, что… женщина была Живая!
Она поманила меня длинным, гибким, изящным пальцем и рассмеялась неожиданно звонким колокольчиком.
«Господин! Господин… – можно вас на минутку?..» – сказала она хорошо знакомым голосом и непреклонно указала на место рядом. Сам не зная как, я плавно обогнул фикус, очутился в роскошной постели и вдруг, весь, содрагаясь от похоти и нестерпимого, как ожог, желания, впился в розовую роковую ракушку рта. Губы звали. Глаза сияли. Бедра изгибались как Поцелуев мост. Нежные ноги переплелись, как колонны Зимнего дворца. Я понял, что сошел с ума и был рад и радостен. Санкт-Петербург стал женщиной и любил меня всю ночь. Ночь длинна… Ночь темна… Ночь нежна…
…сереньким, синеньким ранним (чуть было не сказал – раненным!) утром я зевнул, взглянул на часы, вспомнил, что зверски опаздываю на деловую встречу, и выбежал из Портрета. Оглянувшись, я увидел огромную Черную Дыру. Мои глаза внезапно стали пусты, как пусто северное небо без звезд.
В коридоре меня ожидали слепые мужики. Доверчиво протянули кастрюлю с похлебкой. Мирно пощупали и пожали руку. Нас стало больше. Очевидно, это были мои будущие друзья и самые верные соратники по жизни. Такие же, как я, страдальцы любви и обладатели Бездны.
[На
первую страницу (Home page)] [В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 03.11.07 16:52