Проза
На берегу
Никто не знает, кто он, откуда и как давно здесь сидит – в плетёном кресле под зонтиком каждый день с раннего утра до позднего вечера. Греет старые косточки на солнце, иногда что-то бормочет себе под нос и смотрит, смотрит на море. О чём он думает? Что вспоминает? Детские шалости и страхи, скуку за школьной партой и студенческой скамьей, друзей, первую любовь, первую измену, жену, детей, любовницу, умерших родителей, долгие годы безрадостного труда и одиночества? Всё то, что на закате жизни дано вспомнить человеку. Во что так пристально вглядывается? Может, ждёт, что из искрящихся на солнце волн выйдет кто-то отчаянно прекрасный, как несбывшаяся мечта, возьмёт его за руку, скажет, что всё прошлое было недоразумением: и неуклюжее детство, и мучительная, как горячечный стрёкот кузнечиков, юность и пустота, неизбывная пустота куда-то утекших дней и ночей. И что можно начать всё сначала – светло и безмятежно. Да… но никто не выйдет и ничего не скажет. Волны набегают одна за одной, воспоминания теснят и сменяют друг друга. Южный ветер овевает лицо забытым материнским теплом. И словно гарпии, кричат и кружат чайки, высматривая добычу. Вот так и я когда-нибудь, верно, буду сидеть на берегу, старый, никому не нужный. О чём я тогда буду думать? Что вспоминать?
– Вечно ты сочиняешь всякие глупости. Лучше пойдём купаться.
– Да-да, конечно…
Подарок
Должно быть, так оно все и было, должно быть, было именно так, должно было быть имено так, а не иначе, словно могло быть иначе, словно может быть иначе. Было, как было. Так, ничего особенного.
Ничего особенного она и не ждала, уже не ждала, и казалось, не ждала никогда. Сколько себя помнила, все было обычно. Посмотрит в зеркало – ничего особенного, выйдет на улицу – тоже, город как город, улочки, дома смотрят уныло, виновато. За собой она никакой вины не чувствовала, разве иногда память рисовала бесцветные скучные картинки, за которые почему-то было стыдно и мучительно хотелось раскрасить их в яркие краски. Может поэтому поехала она в Москву в институт Азии и Африки – так празднично и многообещающе звучали все эти суахили, йоруба, корунди…
Зимой после первой сессии у нее на диване в общежитии поселился плюшевый мишка – ничего особенного, один из тысяч обитателей магазинов игрушек. Он носил наизнанку имя своего дарителя – Ашим, учил поначалу вместе с ней языки народов Африки, выслушивал ее откровения, похожие на перевод с чужих слов, например, что у его сестрички Большой Медведицы семь звезд, как у лучшей гостиницы в мире, потом – признания, нежности, душевные излияния, просьбы, мольбы, упреки и, наконец, долго-долго осушал ее слезы. После института она много ездила по миру и всюду возила его с собой. Устав за день от жары и разговоров, которые ей приходилось переводить по долгу службы, ночью она устраивала его на подушке и переводила ему свои печали с человеческого языка на игрушечный. Перед сном, согреваясь его неживым теплом, шептала: «Эх, Ашим Ашимович, ничего, все у нас хорошо…» И лишь однажды за время командировок оставила его дома. «Я еду на море, мне нужно от всех отдохнуть. Понимаешь? Не скучай без меня». Вернувшись, едва обратила на него внимание, а как-то раз, убирая квартиру, почти машинально посадила его на шкаф и больше оттуда не доставала.
Несколько лет назад она заболела. Поначалу казалось – ничего особенного. Желтые, розовые, белые таблетки выглядели так празднично, так многообещающе. Потом поблекли и смотрели на нее уныло, виновато… Она уже давно не выходила из дома, ни с кем не разговариваривала и только вечерами подолгу смотрела на небо, словно пытаясь разглядеть там что-то давно потерянное.
Должно быть, это был обычный вечер. Один из тысячи тысяч, что видела и увидит еще земля. Когда закат, словно жар-птица, скрылся за горизонтом, комнату затопила удушливая тишина, в окне показалась Большая Медведица, заведенным порядком шедшая по небосводу, и ее звезды, как льдинки, блеснули в застывших стеклянных зрачках.
[На
первую страницу (Home page)] [В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 08.11.07 17:28