Проза Словакии

Дана Подрацка

Из книги «Pani Cogito»

До сих пор я слышу крик Китти Левиной в романе Толстого «Анна Каренина» во время родов: «Мама, снимите с меня серьги, они мне мешают!» Будто бы сама природа в акте своего высшего проявления не хотела быть чем-то инородным, только самой собой — природой, хотя человек рождается не бессознательным животным, ничего не знающим о смерти, а с осознанием всего, что с ним будет. Киттины серьги, которые она получила еще девочкой, может быть при причастии, чтобы её лицо сияло в церкви и позже выглядело как интимная домашняя икона в постели своего мужа, меня преследовали долгие годы. Когда в текстах я наталкивалась на какие-нибудь серьги, вздрагивала, будто бы входила в комнату, в которой спрятано последнее объяснение.

Сколько раз я думала: пока мужчина шепчет на ухо женщины объяснение в любви, ухо это одарено украшением, облагорожено словом. Чтобы то, что в него вошло тихим голосом, преобразовалось в крик роженицы, превратившейся целиком в ухо-брюхо, из которого природа, как из пещеры, выбрасывает детёныша; всё, связанное с цивилизацией, исчезает — женщина становится животным, она не хочет даже иметь на ухе украшение.

Лоно матери было священным местом, где из хаоса мира рождался порядок. Если Сальвадор Дали поместил всемирноизвестную Сикстинскую Мадонну в человеческое ухо, это не только сюрреалистическая идея, но прежде всего картинное изображение того, что имеет глубокую основу в древних представлениях о жизни и коммуникации рождающегося человека как личности уже в брюхе матери. Эмбрион — это миниатюра тела человека. На ухе было найдено 120 акупунктурных точек, через посредство которых лечили и лечат всё тело человека. Ухо — это своеобразная миниатюра тела. Некоторые древнегреческие боги родились из уха матери.

Таким образом, ухо не только слуховой орган, но целое тело может быть ухом, которое слышит, воспринимает другое существо и улавливает все его вербальные и невербальные известия. Когда мы говорим «от души», глубоко искренне, когда говорим правду, чувствуем себя голыми, хотя мы одеты, говорим всем телом, будучи плодом в брюхе матери, составной частью женского тела, голоса, пищи, текущей через пуповину прямо в кровь.

Серьги из ушей снял Толстой, не сама Китти. Интересно, сняла бы их женщина-автор, если бы писала о другой женщине, которая рожает? Снимание женских серёжек постепенно превращается для меня в снятие с креста: правам природы сама женщина присудила большие права, чем правам человеческим. Она приняла своё положение без возражений...

Природа не думает. Природа — стихия.

Женский бунт против укоренившегося хода вещей обычно был социальным и в конечном итоге человеческим самоубийством. Прототипом такого бунта за права женщин была и есть для меня Анна Каренина. Несмотря на то, что действие романа происходит в конце 19-го века, с тех пор в отношении к женщинам мало что изменилось. Парадоксально, что сам Толстой, один из первых литературных борцов за женскую эмансипацию, не разрешает Каренину как литературному персонажу согласиться с разводом и этим держит Каренину под социальной угрозой. Точно так же, как в шахматах, — дама не может объявить мат. Это может сделать только король. Чтобы Толстой «украсил» это и мистически, Каренина в этом убеждает славный ясновидец и знахарь Юлиус Ландау. Тем самым Каренин снимает с себя ответственность за самоубийство Анны, ответственность переносится на звезды и на любовника Анны — Вронского. Но даже в сцене прямо перед самоубийством Анны Вронский, любовник и потенциальный супруг, смеётся над женскими гимназиями, которые, в отличие от Анны, считает ненужными. Он высказываеся с иронией и вообще о женском образовании, заявляя, что Гана, питомица Анны, англичанка, не должна обучаться физике.

Сегодня это кажется смешным; но то, что существует ныне, это — другая проблема. Проблема возвышения мужчины женщиной, её очарования любовью. Очарование возвышением, которое многим женщинам приносит унижение. И что парадоксально, это не должно быть только унижение женщины мужчиной. Сама женщина настолько отождествляется с объектом своей любви, с объектом возвышения, что она ведёт себя как униженная, идёт навстречу всему мыслимому и немыслимому, и таким образом обесценивает себя в глазах мужчин, становится скучной, что прямо толкает мужчину к греху и полигамии.

Об Анне Толстой пишет: «Она привезла в Москву с собой тень Алексея Вронского. Женщины с тенью обычно кончают плохо». Комплекс чувств, внесённых Анной во взаимоотношения, вопреки своему большому количеству,оказался слабым. Мяч кокетливости, брошенный Анной, превратился в механическую игру, хотя и насыщенную любовью. Анна осознала, что очарование возвышением, из которого должно возникнуть объединение, раздваивается, не образуя параллельные, а наоборот — расходящиеся миры. Анна не могла остаться; единственное место, куда она могла уйти, была смерть. Посланника Облонского, которого она отправила к Каренину, чтобы он согласился с разводом, вооружила своей просьбой-притчей, предзнаменовавшей будущую жертву, — уже не просила сына. Вопрос развода стал для неё вопросом жизни и смерти. «Это точно так, как со смертным приговором: осуждённого держат с петлей на шее и обещают ему или смерть, или помилование».

Очарование возвышением, которое не хочет отказаться от объекта-субъекта любви, очарование, которое хочет остаться на вершине без унижения, физически неосуществимо, поэтому предпочитает самоуничтожение упадку своих психических сил, своих представлений о взаимном наполнении.

Целостность должна состоять из двоих.

Когда Толстой отправил Анну, одетую в дорогие кружева, на вокзал под поезд, он прописал себе лекарство для своей собственной станционной смерти в Астапове. Русский граф понял и любовь ко всему живому, и высшую жестокость страдания, в пожилом возрасте отверг всё своё необузданное сибаритство молодости, гордость и жажду — и ушёл в Астапово, чтобы поставить последнюю точку после «Крейцеровой сонаты».

Перевод Элеоноры Буйновой.

[На первую страницу (Home page)]     [В раздел "Cловакия"]
Дата обновления информации (Modify date): 16.12.07 18:40