Память
Переделкино
I
Господи! До чего же все были молодые!
И жены у всех — красавицы.
И все — гении. Наверняка, в каждом доме свой считался наипервейшим. Однако это ничему не мешало. Ежевечерне поколения играли друг с другом в волейбол на площадке у Афиногеновых, после чего танцы — у нас или у Погодиных. Папа привез из Англии красный патефон с пластинками, а Погодин коллекционировал радиолы, о которых тогда и слыхом не слыхали.
А ещё собирались семьями на первую читку пьесы, повести, стихотворения.
У каждого, помимо гениальности, была какая-нибудь примечательность:
Веру Инбер отличали две постоянно бегущие впереди собаки — бульдог и такса. Бульдога всегда звали Дарли, а такс — Беней (в честь Бени Крика). Без этих собак Веры Инбер не существовало.
Погодин коллекционировал и автомобили (их больше ни у кого не было). Марки машин немыслимые и по нынешнему времени — кадиллаки, бьюики, а один раз даже линкольн.
У Афиногенова жена — настоящая американка. Она еле доставала его плеча, красила щеки двумя лепешечками, как рыжий на манеже, и говорила с очаровательным акцентом. У самого Афиногенова не было фаланги на одном из пальцев.
У Пастернаков — первый муж жены — Генрих Нейгауз. Его любимым учеником был тогда Эмиль Гилельс, победитель всех международных конкурсов пианистов, а потому приезжавший в Переделкино на ярко-синем форде с сиденьями из желтой кожи.
У Ивановых — больной мальчик Кома (к 10 годам один из культурнейших людей), которого постоянно перетаскивали с места на место в погоне за солнцем.
У Пильняков — ужасно смешной сын Жук.
У Ясенских — веранда, с расписанными дочерью стеклами.
У Леоновых — оранжерея.
Мальчики Нейгаузы — пасынки Пастернака, Сережа Навашин — Паустовского, а Миша Иванов сын Бабеля, но об этом ничего не знает, как и Алена Лидина, дочь собственной тетки. Все детство умирала от страха, что мой отец не мой отец.
А еще в Переделкино жили «немцы» — длинноногие дети немецких антифашистов. Они ходили табунком, без обуви, в одних только цветных замшевых шортах. Кто-то был влюблен в пастерначью жену. В маму боялись — папа очень силен и ревнив. Моя сестра влюблена в «немцев».
Молоко нам приносили местные жители, хлеб покупали на станции, а за продуктами ездили в город с рюкзаками и постоянно кто-то кого-то ходил встречать к прибытию паровика, обычно большой компанией. Одевались, как попроще. Говорили о физике, астрономии, сложно о жизни, речь образная, понять трудно (отец говорил, не объясняя: «Что поняла, то твое»), рассказывали анекдоты, ходили за грибами и земляникой, смеялись много и смачно.
Купались у моста при дороге, ведущей на станцию, в ручье.
Жалкие кустики не скрывали ни совершенно голых купальщиков обоего пола, ни прохожих («Смотри, вон Боренька идет!»).
Мы со Стасиком Нейгаузом все лето изобретали самокат, чтоб к этому ручью пешком не ходить.
Стасик — такой бледненький, тоненький. Ежедневно играет на пианино в затенённой комнате. Всем известно — мать его любит меньше старшего брата — красавца. Стасик очень застенчив, мягко запинается на букве «эль». И пластика — как у прирожденного музыканта.
А погода тогда была неизменно прекрасной.
Как в счастливой Аркадии.
Следующий год был 37-м.
II
Возвратились из эвакуации. Отец, получив кратковременный отпуск, за день до нашего приезда вынужден был снова улететь на фронт.
Неухоженные, заросшие, первобытной красоты сады.
Первый визит — к Ивановым. С трудом узнаем друг друга. Напряжение, неловкость. И категорическая необходимость вернуть прежнее. У Ивановых — сирень и клубника. Если помочь им собрать клубнику, можно принести домой. Вместе с сиренью.
Моя сестра и Нина Федина собираются стать актрисами. Стасик Нейгауз день и ночь играет на пианино и любит девочку Галю со странными глазами.
Олег Погодин, Миша Иванов и я готовимся поступить в художественную школу.
Миша Иванов с длинным лицом, все время как будто куда-то сдвигающимся. Губы широкие, темного цвета, но вроде бы подернуты патиной. Серые глаза смотрят внимательно. Ходят слухи, что маленьким старшая сестра должна была уводить его из дому, чтоб не мешать Всеволоду Вячеславовичу. О том, что он сын Бабеля, Миша узнал в 16 лет от постороннего человека, случайно. Поделился этой страшной тайной только со своей няней, которая уговаривала: «Не тот отец, что родил, а тот, кто воспитывает».
Прощаемся с летом, печем картошку в огромном костре и прыгаем через него. Однажды, не разогнавшись, я упала в огонь и обожглась.
А Миша Иванов после обжег себя сам.
III
Машинами теперь никого не удивишь. Теперь — мотоциклы. Дети нуворишей, возникших недавно в Переделкино, гоняют по всем дорогам с адским треском.
Стариков несколько потеснили — между дачами достроились Соболевы, Марков, в срубе у Серафимовича живет Ольшанский.
Мы переехали на бывшую дачу Веры Инбер, напротив Чуковского.
Корней Иванович прислал нам записку с просьбой убрать собаку, привязанную охранять яблоню с дикими несъедобными плодами.
Все аборигены ходят, как и прежде, в чем похуже. Однако новое население — законодатели мод.
Пастернаки теперь живут на даче умершего Малышкина. Разводят картошку, запас на всю зиму. Копает ее и ухаживает за ней сам Борис Леонидович, в старых бумажных штанах. Вскоре умрет его старший пасынок, и урну с прахом похоронят тут же, на участке.
Вместо Эренбурга в Переделкино поселился Катаев.
На даче Ясенского — комендант городка.
У «немцев» — еще кто-то.
У Леоновых высоченный забор с колючей проволокой. Тем не менее приятели дочери Лены ночью перелезают через него рвать цветы, чтобы наутро преподнести ей же. Вдове Афиногенова разрешено принимать иностранцев. Погодин — пьет.
Заходят к соседям редко и чтоб непременно единственным гостем, «жарким», иначе — занять центр внимания.
Теперь в дружбе, во влюбленности только мои сверстники.
Купаться ходим на пруд. Учимся плавать. Одно страшно — пруд зарос тиной, и в нем водовороты. Тонут там каждое воскресенье, и на каждой неделе — похороны, с духовым фальшивящим оркестром и истошными криками.
Дожди льют почти не переставая. Вспоминаем сорок лысых, записываем на бумажке и кладем под камень на перекресток, чтоб прояснилось. Это помогает мало. Но под дождем хорошо уезжать на медленном поезде далеко от дач, в плащах и резиновых сапогах — за грибами. И сирень пушится сильнее.
Мальчик Кома удивительно нежный и тонкий человек. Читает полное собрание сочинений Макалея и пишет стихи под Пастернака и читает, как он, — в нос и нараспев.Тихий уютный Дом творчества тоже перекочевал к нам по соседству, опоясав себя и нас невиданным забором с кирпичными тумбами, и стал респектабельным. Его обитатели прогуливаются парами, кучками и в одиночку во всем самом лучшем и эффектном. Громко говорят о литературных делах или о возвышенном. Когда-то пустынное Переделкино пользуется успехом — лестно, да и от Москвы близко — 25 минут электричкой. Иметь дачу в Переделкино — почетно. Оно разрастается, как лишай.
Старики не показываются из-за заборов.
Почти все дети новых переделкинцев — журналисты. Очень деловые люди. В свободное время развлекаются свободно.
Купаться уже не ходим вообще. Да и не за чем — у каждого ванна с горячей водой.
На даче у Веры Инбер — всегда осень.
Лето — на поляне, где живут Пастернаки. Его могила — напротив, на другом краю поля, возле трех сосен.
Продукты привозит машина — заказы от гастронома бывшего Елисеева.
Отец совсем больной. Ходит по улицам в шляпе, плаще, из-под которого волочатся по земле полосатые пижамные штаны, и в комнатных кожаных шлепанцах.
Мама — летом в валенках. Ноги болят. Ходит к Зине Пастернак играть в покер.
Больше никто ни к кому не ходит.
Кто умер, а кто разошелся.
[На
первую страницу (Home page)] [В раздел "Art" ]
Дата обновления информации (Modify date): 14.09.07 17:17