Имена
Там, где дорога сворачиваетЭпиграф: «Старости нет, есть лишь вечное детство»
Тропинки
Как же трудно и медленно раскручивалась моя жизнь! Правда, сейчас мне, как и любому в моем возрасте, кажется – все пролетело так быстро! Заглянуть в детство для меня – словно попытаться отыскать в траве зерна рассыпанной пестрой фасоли. Ведь я и теперь в душе все тот же мальчишка, да и ума, похоже, не слишком набрался, хотя всегда на это надеялся и успокаивал себя тем, что с годами стану мудрее. И вот перед вами результат! Пророк, гадающий на фасоли, который не смог предсказать даже собственную судьбу. Всё время я занимался чем-то другим, и лишь изредка – тем, что действительно хотелось самому; я то и дело наталкивался на какие-то препятствия, хотя теперь, когда я вспоминаю об этом, они кажутся мне такими мелкими и даже смешными, что порой даже пытаюсь развеселить приятелей, делясь с ними своим внутренним смехом.
Я смотрю на себя, словно на чужого мальчика, которого сразу и не вспомнишь, иногда жалею его, иногда сочувствую ему, хотя знаю, что сегодня это ему уже и не нужно. Я словно говорю или думаю о каком-то бедном сказочном герое, которого, может быть, сам и придумал.
Когда я был совсем маленьким, через наш двор тянулась тропинка. Мы сами ее протоптали. Мы выходили по ней на дорогу, и она вскоре раздваивалась, вместо одной дороги становилось две. Но сейчас я не о дороге, а о нашей тропинке, о знакомой тропке, что выбегала прямо с нашего двора, от самого дома; я шагал по ней летом и зимой. Летом – по лоснящейся на солнце грязи, зимой – по скрипящему снегу и сверкающим колеям. В каждое время года тропинка выглядела по-новому.
Я начал ходить совсем еще карапузом, как только выбрался из колыбели. И если мама, бывало, не оставит мне на столе молока, поскольку корова у нас часто не доилась, я ковылял, спеша и спотыкаясь, через двор по нашей тропинке, а потом припускался бежать по дороге, не зная даже, где надо свернуть.
Сколько дорожек было когда-то в моем родном краю! Некоторые из них, узенькие и неприметные тропинки, отскакивали от главной дороги, другие – короткие, деловитые тропки – бежали к полям, где обычно раздваивались, а иной раз и распадались, словно орех на четыре ядрышка, и каждая бежала потом по-своему.
По утрам трава у нас была почти всегда в росе.
Зябко было моим ногам, топающим по седой от росы тропинке, хотелось разреветься, но я упрямо шел вперед, через колючие лиловые бодяки, туда, вдаль, где моя дорога сворачивала и кружила. От холода и студеной росы на глаза наворачивались слезы. Как часто я повторяюсь!
Концерт для пяти моих братьев
Когда в холодном воздухе звенят первые белые хлопья, я всякий раз думаю: как хорошо было бы нам встретиться; каждый вернулся бы домой по своей тропинке, по своей дорожке. Мы разбрелись во все стороны, а отец скучает по нам, и мама беспокоится – есть ли у детей крыша над головой, всё ли у них ладно, ведь люди-то всякие в жизни попадаются.
Я думаю о шести своих сестрах и пяти братьях, вспоминаю, как мы, бывало, собирались вместе, от самого старшего до самого младшего, и всякий раз было шумно и весело. Мы наперебой, каждый по-своему, давали советы тому из нас, у кого дела шли хуже,чем у других, а отец выходил в сердцах на двор и говорил: «У нас не Рождество, а просто ад кромешный!»
Сочельник обычно не задавался, поскольку нас было много, все не помещались в одну комнату, каждый старался перекричать другого, и в результате вспыхивала ссора. Потом всем было неловко из-за испорченных праздников, и с этим чувством мы покидали родной дом, заранее обещая себе, что уж следующее Рождество будет совсем другое, что мы уже не поссоримся, и будет спокойно, радостно и хорошо…
Кларнет
Отец был кларнетистом деревенского оркестра. Это было не совсем обычно, поскольку работал он лесорубом. Пальцы у него были твердые, как молоточки, а кларнет старенький. Он расстроился до слез, когда потерял отломившийся от кларнета металлический клапан: денег на новый не было, да он и не знал, где вообще такие клапаны продаются.
Тогда он сам выстругал себе деревянный клапан, уж и не знаю, из какого дерева, и долго еще играл на этом кларнете; этот клапан служил еще много лет на всех деревенских праздниках, церковных процессиях и на Первое мая.
Кларнет был в нашем доме самой большой ценностью. Порой нечего было есть, но кларнет у нас был. Кларнет со старым немецким механизмом, да еще с таким особенным, не металлическим, а деревянным клапаном…
Лучшие минуты моей жизни…
Лучшие минуты моей жизни связаны с музыкой. От простых песенок, выученных в детстве, до современных любимых мною композиторов и музыкантов – это не просто путь, а тем более дорожка, это скорее – счастье, везение человека, родившегося в кроне большого цветущего дерева. Ведь еще в детстве мне даже не нужно было за песней, как за яблоком или черешнями, руку протягивать.
О родине…
Погасли на виноградниках листья, погасли мои блестящие рубины!
Почернели уже, стали прозрачнее крылышки пчел-работниц, упали от голода на пустошь выгнанные из ульев трутни, словно это не горстку пчел, а пригоршню шершавого шуршащего песку кинули в реку, да и не в реку, а туда, дальше, куда-то, где уже… Боже мой, как горько на душе!
Там, где дорога сворачивает, извивается, ворчит в поворотах – там мой дом, там мой мир, там я вылетел из гнезда, там мои первые шаги! Там слетел с неба ангел, захлопал над моей головой крылами, прочертил над ней круг сверкающим Божьим циркулем и бросил в наш ручей горсть желтых монет, за которые уже никого, даже маму, не смогу отблагодарить.
Я не раз уже говорил, что люблю осень больше других времен года. Не только за многоцветие природы, но еще и за то, что мне в эту пору так хорошо работается. Дни стоят ясные, и в моих мыслях больше света, чем это бывает жарким летом или заснеженной зимой. А еще в нашем краю виноградников возникает особая атмосфера; все напоминает привкус детства, когда виноградарь собирал урожай – награду за долгий и тяжелый труд; осенью всегда бывало весело. И кажется, что я тоже как-то слился с этим ритмом природы; целый год, вроде бы, ничего не делал, только читал книги или собирал материал для своей прозы, зато осенью для меня тоже наступает пора сбора урожая, у меня тоже больше работы, чем обычно, и больше желания за нее взяться.
Некоторые услышанные мною истории, их фабулы, настолько интересны, что просто грех не записать их, как порой подхватываешь красивую мелодию. Но обеднять музыку, сведя ее лишь к одной простой и запоминающейся мелодии, было бы по крайней мере неразумно. Ведь иной раз слушателя захватывает не сама песня, которую он, может быть, слышал уже не раз, а ее исполнение, чувство, оттенки – причем не только человеческого голоса, но и музыкального инструмента. Разные тона и насыщенность звука у скрипки, у гобоя или фагота, по-разному звучат струнный квартет, духовой квинтет или симфонический оркестр.
Точно так же обстоит дело и с фабулой. Литература никогда не сводилась для меня только к пересказу событий. Фабула приходит сама, каждый день приносит с собой массу историй, а уж писатель, если захочет, может выбрать себе любую и пересказать ее. Правда, скучный или неуклюжий по натуре автор может испортить историю, лишив ее свежести и жизненности. А другой, какой-нибудь ловкач, усвоивший законы рынка, отобьет вам вкус к этой фабуле, изрядно облив ее фирменным приторным повидлом, что свойственно некоторым американским фильмам и телевизионным сериалам, слащавым романчикам карманного формата и солидным, крепко сколоченным романам. Но истории не сколачивают, истории происходят сами. А литературу пишут и при этом обычно о многом думают… Литература – не просто фабула! И в прошлом все было точно так же. Фабула – это один из возможных путей, но рядом с ним всегда – рассказ о себе, об авторе, а через него – и о других людях…
Вместо эпилога
Мне всё вокруг интересно, любопытен бывает порой и такой человек, от которого я ничего нового и не узнаю. Правда я могу хоть что-нибудь да узнать от каждого встреченного мною человека, будь то на улице, на железнодорожном вокзале или в корчме. Ведь и там можно услышать какую-нибудь хорошую, иной раз даже мудрую фразу, за которую и золотого дуката отдать не жаль.
Я не слишком долго говорю? Если бы мне удалось стать миссионером, я был бы миссионером или, по крайней мере, проповедником, ведь зачем писать, если можно всё сказать людям прямо? Но монастырь закрыли, и пришлось мне даже самого Господа Бога искать повсюду, как нужного чиновника, пришлось и к Господу Богу, и к людям обращаться в письменной форме… Вот так иной раз человек становится писателем! Хочешь – не хочешь. Ну правда, хочешь – не хочешь…
Перевод Л.Ф.Широковой.
[На
первую страницу (Home page)] [В раздел "Cловакия"]
Дата обновления информации (Modify date): 26.12.07 22:31