Воспоминания

Николай Баранчеев

Страницы жизни
(Отрывок)

От развилки дорог Таруса – Высокиничи, строго с юга на север, на холмистой равнине раскинулась живописная деревня Калиново. До Великой Отечественной войны именно здесь, где в окружении сосен стояли два дома, и начиналась деревня. В настоящее время на постаменте застыл боевой танк «Т-34» как память о тяжелых боях 1941 года, когда были разгромлены немецкие захватчики в Подмосковье, где занялась заря победы.

Когда-то в деревне было более сотни домов. Часть жителей считалась крепостными крестьянами помещика Чильцова. Особняком держались однодворцы Баранчеевы и Токаевы с многочисленной родней, у которых были собственные земли. Народ в Калиново был трудолюбивый, веселый. Семьи были многодетные, и не было дома без музыкальных инструментов. Деревня славилась гостеприимством, и на праздники приходила молодежь из окрестных сел и деревень.

К началу моего повествования нас было в семье уже пятеро детей: три старшие сестры, я и младшая сестра. Мы очень любили своих родителей, и они безраздельно любили друг друга и нас.

Трудолюбие родителей передалось и нам, стремящимся быть полезными им в любом деле. Мы жили в новом, только что отстроенном доме, с запахом смолы, блиставшем чистотой. До сих пор сохранилась голландка, облицованная изразцами (шестиуголка), комнатные перегородки, сделанные папой. В красном углу – иконы с лампадой; зеркало, швейная машинка «Зингер», красивый шкаф для посуды, дубовый массивный раскладной стол, скамейки, венские стулья, папины музыкальные инструменты – валторна, мандолина, балалайка. Папа рос в музыкальной семье. Многие родственники играли на баяне, духовых и струнных инструментах. Два его племянника впоследствии стали руководителями оркестров в городе Серпухове.

Иван Сергеевич Баранчеев – заключенный Таганской тюрьмы. Москва, 1937 г.

Хозяйство наше было единоличное: земли было немало, а также лошадь, корова, овцы, гуси, кролики, куры. Помню в чулане закрома муки, пшеницы, ржи, гречихи, овса, проса, чечевицы, подсолнуха. В погребе было достаточно места для солений. Папа был заядлый грибник, охотник, рыболов; выделывал шкурки, набивал чучела. Увлекался разведением гусей – было большое стадо. Сестрам и братьям дарил по гусю ко дню рождения, а родня была большая.

Папу все очень любили, и по праздникам у нас шумело дружное застолье. Папа владел многими профессиями: оружейный мастер, раклист, прекрасный фрезеровщик. В хозяйстве умел делать любую вещь. Был честным, надежным другом, но многие завидовали ему.

У папы было много охотничьих и рыболовных снастей, различные сети, наметки, невод, удочки, жерлицы, острога, подсадные деревянные утки. Было отменное ружье и «Ройка», прекрасная гончая. Огород у Ивана Сергеевича – так звали нашего папу – всегда был на виду у всей деревни и в образцовом порядке, с диковинными сортами помидор, огурцов, моркови, кабачков, тыквы. Сад был великолепный.

Палисадник окаймлен зарослями сиреневой и белой сирени, с северной стороны дома стояла лоза в два обхвата. Очень нравилось нам итальянское окно на кухне, сени, красивое крыльцо с козырьком желтого цвета. Двор был большой: свинарник, стойка для лошади и коровы, курятник, закутки для овец и гусей.

Дом Баранчеевых в деревне Калиново. На крыльце стоит Александра Геннадьевна Баранчеева

Мама Александра Геннадьевна была родом из соседнего села Дракино, которое растянулось на три с половиной километра. Дом дедушки Геннадия Егоровича Морозова стоял на ближнем краю, от нашего дома было около трех километров пути. А дом «старенького дедушки», то есть прадеда Егора Андреевича Морозова, был на другом конце села, рядом с церковью Бориса и Глеба, построенной на крутом берегу реки Протвы, недалеко от ее впадения в Оку. Рядом находилось село Тишково, а за Протвой открывались просторы Калужской области. Дом прадеда имел отличительные черты: высокие потолки, земляные полы и большую круглую железную печь во всю высоту дома. У Егора Андреевича было несколько коз. Сам он был богатырского сложения. На ранних фотографиях его мужественное лицо с окладистой бородой черного цвета не могло совместиться в моем сознании с седой как лунь головой и узкой бородкой льняного цвета. Прадедушка был человек добрейшей души, очень любил своих детей, внуков и правнуков. Обращаясь ко мне, он говорил: «Пей, дитятко, молоко, кто его не пьет, у того двенадцать жилок в год засыхает». И подливал мне парное козье молоко.

В зимнее время папа устилал сани сеном, затем тулупами, закутывал нас с головой – сажал спиной к лошади. И мы вкатывались в теплый дом дедушки, как пушистые розовощекие колобки. У дедушки не переводились моченые антоновские яблоки, и их запах из чулана разливался по всему дому.

Праздники Рождества, Пасхи, Троицы, вешний и зимний Николины дни были для нас восторгом и торжеством души. Пусть нам не всегда удавалось поститься, но мы ждали эти священные дни с благоговением. Мама старалась сшить сестрам новенькие ситцевые платья, а мне штанишки и красную рубашку.

На Рождество с утра толпы мальчишек приходили в наш дом славить Христа. Отказа никому не было. Мама всех угощала сдобными вкусными пышками, и некоторым приходилось ждать, пока испекутся свежие.

Престольными праздниками в нашей деревне были дни Святителя Николая 22 мая и 19 декабря.

Первой гостьей на любой праздник всегда была дедушкина сестра Наталья Егоровна Щеголева. До самой глубокой старости пешком в любую погоду приходила к нам, принося радость в наш дом.

Майский день Николая Чудотворца предшествовал дню рождения мамы. Весна была в полном разгаре, в растворенные настежь окна вливался аромат цветущих садов, сирени. Слышались соловьиные трели, щебет ласточек, посвист скворцов. Из леса доносился голос кукушки.

В лесу разливался аромат ландышей, радовали фиалки, анютины глазки, колокольчики. После веселого застолья, словно сговорившись, люди выходили на улицу, водили хороводы, танцевали, пели, провожали гостей и, помня о грядущем дне, возвращались домой, окрыленные надеждой на лучшее будущее.

Зимний Никола отмечался вскоре после моего дня рождения и был не менее посещаем родственниками.

Особо отмечался день Рождества Христова. На ночь приезжал папин брат Василий Сергеевич с семьей, и под нашей крышей ко всеобщему удовольствию гремел духовой оркестр. Эта традиция прервалась с арестом папы.

Колхоз, организованный в нашей деревне, получил название «Революция», но руководителями были малограмотные, вороватые люди, и вскоре, казалось бы, приличное хозяйство стало убыточным. Перед войной председателя колхоза за воровство посадили в тюрьму. Приобрели трактор ХТЗ, полуторку, но они быстро вышли из строя. Работали с ленцой, только во время косьбы и жатвы кипела былая удаль. Мы, мальчишки, на лошадях и с помощью веревок подвозили к стогам копны сена. На молотьбе погоняли лошадей, вращавших молотилку.

В конце лета 1934 года умер прадед Егор Андреевич Морозов. Отпевали в Тишкове. Когда везли на кладбище, я сидел рядом с гробом.

С детства запомнились проводы усопших. Гробы несли на длинных широких льняных расписных полотенцах по всей деревне. Основными пристанищами служили Дракинское и Занарское кладбища.

Наша добрая милая мама крутилась, как белка в колесе. Хозяйство было большое, нас пятеро, и присмотреть за нами ей помогала тетя Поля. Небольшого росточка, курносая. Нам нравились ее полусапожки. Папа в то время работал раклистом и страдал фурункулезом. Лечился в больнице. В день выписки к нам приехали с обыском. Все перерыли, но никакой «крамолы» не нашли. Удивились терпеливому обхождению родителей и обилию иллюстрированных журналов «Нива», книг, музыкальной литературы.

Осенью 1936 года папа ушел работать на серпуховской завод «Пресс» фрезеровщиком. Ходил одиннадцать километров пешком. По заводскому гудку иногда мы с сестрой Серафимой ходили встречать папу к мосту через реку Сухменку, чтобы ему было веселей идти через рощу. Нередко он ходил вместе с односельчанином Сергеем Ивановичем Огоровым, тогда мы встречали папу перед рощей.

В эти годы многие селяне перевезли свои дома в Серпухов, чтобы не идти в колхоз. На папу началось давление властей, стали облагать непосильными налогами, пытаясь сломить его волю. До мельчайших подробностей помню момент разграбления семьи: отобрали лошадь, сено, зерно, годовалую телку, да еще папа снял с крюка хомут и сказал: «Он мне больше не нужен. Лучше я сдохну, но в колхоз не пойду».

1937 год был трагичным для нашей семьи. Весна была поздняя, пик половодья пришелся на конец апреля. Уровень воды на Оке в районе Серпухова поднимался на одиннадцать метров, как и в предыдущем году – вода переливала через большую дорогу за Калиновскими Выселками.

Помню, как папа принес две огромных щуки. Когда он шел, их головы лежали у него на плече, а хвосты волочились по земле.

Утром 25 апреля 1937 года папа, сестра Варя и я отправились в Дракино к тете Марии ловить рыбу с наметкой. Через ручей в Иваньковской лощине нас перенес папа. Полноводная река гудела, вызывая восхищение и страх. Муж тети Марии Сергей и его брат Иван служили бакенщиками, у них снесло домик, поймали только у Нары на катерах. Спасли корову на льдине, обезумевшую от страха. Пойма – словно море, в длину около пятнадцати километров и в ширину до пяти. Шум воды, ветер, ледоход.

Это был последний день, когда мы видели папу на свободе. Он остался на ночь ловить рыбу, а мы с Варей с богатым уловом отправились домой и, переходя бушующую лощину по пояс в ледяной воде, естественно, охладились. Папу арестовали 26 апреля на работе. Все тяготы жизни обрушились на маму и старших сестер, но мама мужественно перенесла лишения и часто говорила нам: «Детушки, учитесь!»

Многие друзья отвернулись от нас, а мы теснее сплотились вокруг мамы. С ранних лет сестры Варя, Вера и я научились косить. Серафима была организатором заготовки дров. В ближайшем лесу собирали сушняк, валежник, тушили лесные пожары. В летнее время работали в лесничестве – сажали саженцы по Иваньковской лощине и в Посадском лесу. Несколько лет подряд пололи вокруг комлей, прокашивали междурядья и выпестовали целый лес.

13 сентября в Таганском суде города Москвы по доносу соседа папа был осужден на шесть лет лагерей по 58-ой статье. Серафима с возмущением рассказывала дома, как две его сестрицы Анна и Александра Сергеевны, увидев гармониста перед зданием суда, пустились в пляс с прибаутками.

Умер папа 28 февраля 1942 года в лагере на станции Сухобезводное под городом Горьким. Мама мужественно отстояла свою позицию и только в 1952 году, последняя единоличница, перешла в разряд служащих. Старшие сестры учительствовали, я служил в армии, младшие учились в школе, а мама получила инвалидность.


[На первую страницу (Home page)]
[В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 11.11.2008 18:08:45