Игор Гохел

«Многообразие – это жизнь»
(Интервью с поэтом, литературоведом и переводчиком Яном Замбором)

Ян Замбор (9 декабря 1947 г. в Тушицкой Новой Веси) выпустил поэтические сборники «Зеленый вечер» (1977), «Неотложное» (1980), «Конь в квартале» (1983), «Полные дни» (1988), «Под ядовитым деревом» (1995) и «Сопрано дождевых капель» (2000). Он автор книжных литературоведческих публикаций «Иван Краско и поэзия чешской модерны» (1981), «Стихи и тишина. 0 поэзии словацких, русских и испанских поэтов» (1997), «Перевод как искусство» (2000) и «Интерпретация и поэтика. О поэзии словацких поэтов XX века» (2005). У него вышли книги переводной поэзии: русской (А.С.Пушкин, М.Ю.Лермонтов, В.Брюсов, А.Блок, В.Хлебников, А.Ахматова, М.Цветаева, Б.Пастернак, Г.Айги), украинской (И.Франко, П.Тычина, Д.Павлычко), испанской и испано-американской (Хуан де Санта-Крус, избранная поэзия испанского барокко «Влюбленная пыль», М.Эрнандес, Ф.Гарсия Лорка, В.Алехандре, Х.Л.Борхес, Х.Х.Падрон) и чешской (Я.Сейферт). Преподает на Философском факультете Университета Я.А.Коменского в Братиславе и частично по контракту работает в Институте мировой литературы Словацкой Академии наук.

– Несомненно, были бы основания спрашивать тебя об отдельных периодах твоей литературной работы, почти сорокалетнее многостороннее присутствие в литературе и приближающийся юбилей дают для этого достаточно импульсов, но давай заострим внимание на последнем периоде. Как бы ты охарактеризовал новые регистры своей поэзии, представленные в последней части твоей книги «Меланхолический жеребец» под названием «Прелесть смеси», а также стихи, недавно опубликованные в «Ромбоиде» (2006, № 10)?

– Один из моментов, которые в моих стихах выходят на первый план, я бы назвал культурализмом. Речь идет о его живом облике, который вырастает из того, что мы переживаем, о встречах с иными культурами, с культурной многослойностью, с мультикультурной средой, с пересечением (креолизацией) культур, о столкновении высокой и бульварной культуры... Уже название «Прелесть смеси» скрывает в себе измерения очарованности и толерантности; не выступаю за растворение меньших или других культур в доминирующей, что связано с ее положением у власти, хотя история дает для этого достаточно примеров, я за осознание культурной дифференцированности. По собственному опыту я знаю, что наша дистанция от другой культуры и предрассудки по ее поводу обычно пропадают, когда мы сталкиваемся с ее носителями – конкретными индивидуумами. На цикл стихотворений «Прелесть смеси» меня подвигло трехмесячное исследовательское пребывание в мультиэтнической среде в Испании и посещение Португалии, притом во время вторжения войск в Ирак, на что испанцы отвечали мощными демонстрациями протеста (я не был только сторонним наблюдателем, я участвовал во всем этом). Встреча и креолизация культур в моем творчестве проявляются не только на тематическом уровне, но и в поэтике. Использование элементов поэтики инонациональной поэзии я воспринимаю как деликатный жест навстречу другой культуре.

Открытие культурной многослойности происходит и в моих стихах на отечественные сюжеты. Меня к этому подтолкнули исторические и археологические книги о Земплине. Экзистенциальный акцент в этих стихах приобретает тем самым новые временные масштабы. Поиск индивидуального примирения, мечта о нем проходят с глазу на глаз с историями отдельных людей, общественных систем и культур в пространстве тысячелетий. В та-ких регистрах я прихожу к представлению о поэзии как утешении, что на сегодняшний день ощущаю в своей работе как один из настойчивых призывов.

– Одновременно ты намекаешь,что не отрекаешься от стихотворения как высказывания...

– Да, как высказывания о ситуации человека, включая высказывания о такой ситуации в современном мире, который неохватен и намеренно таким остается. От стихов я ожидаю известий о переживаемой автором жизненной действительности, выражения современных ощущений, попытки ориентации, познания. Естественно, существуют и иные типы поэзии, даже эстетически интересные, но этот я ставлю во главу угла. Мое представление о поэзии связано с опытом и его отражением. Одновременно нужно добавить, что лирика для меня соединяется с эмоциональностью: это способ соприкосновения с вещами, который может вызвать у нас эмоциональный отклик.

– В известных обстоятельствах ты писал о многих видах своей поэзии и о ее «поэтологической многосторонности». Разнообразно и пространство, представленное в твоей поэзии (в «Словаре словацких писателей XX века» есть злосчастная формулировка, которая связывает тебя как поэта только с Земплином). Если искать твою специфику в рамках современной словацкой поэзии, которая, несомненно, является плюралистической системой, нельзя ли видеть ее именно там?

– Конечно. Если у меня можно проследить некоторую склонность к природе и к пейзажу (память о них особенно открывается мне в Земплине, где я вырос, где жили мои предки, где до сих пор живут моя мама и мои родственники), я должен добавить, что это и городские природа и пейзаж. Пространство моей поэзии не ограничено. Кроме различного горизонтального пространства, которое не только родное, поскольку у меня довольно часто бывают стихи путешественника, появляется и пространство вертикальное – метафизическое. Пребывание автора в других странах, в больших городах может привести к заострению поэтического зрения, к более проницательному постижению субъекта и мира. Я при этом не имею в виду, разумеется, погоню за новыми и новыми впечатлениями, ибо творчество предполагает прежде всего одиночество и сосредоточенность. Получив пестрые переживания от нашего и более далекого мира, я замыкаюсь в одиночестве. Большую часть своего времени я провожу в нем.

Как мне представляется, в одной подборке могут сосуществовать рустикальное стихотворение с урбанистическим, чистое – с нечистым (то есть со стихами, интересующимися судьбой мира и человека), «физическое», так сказать, – с метафизическим, минималистское – с «прозаическим» и т.д., многое из этого может перекрываться, и притом всё это, разнородное, претендует на интегральную поэзию с современной оптикой и поэтикой.

Коль скоро речь идет о форме моих стихов, каждое стихотворение хочет быть особенной постройкой. Это определяется материалом, из которого оно вырастает, и тем, какую форму этот материал требует в моем представлении. С этим связана более широкая шкала выразительности, в которой наверняка отражается мой опыт переводчика и литературоведа в общении с различной поэзией. Существуют такие поэты, которые от стихотворения к стихотворению или от сборника к сборнику свой арсенал выразительных средств существенно не меняют, например пишут одним и тем же стихом. Это не мой случай. Я бы сказал, что мое стихотворение возникает и на фоне ревитализации поэтической памяти (ее размах я никак не ограничиваю), причем это оживление стремится быть функциональным. И в этой плоскости здесь обнаруживается связь с борхесовским пониманием поэзии как воспоминания или припоминания. В последнее время в построении моего стихотворения более выразительно участвуют пластические элементы. Важно для меня и звуковое оформление стихов, многими сегодня не используемое, его дифференцированная функциональность.

– Построению ты уделяешь внимание в новой литературоведческой ниге «Интерпретация и поэтика. О поэзии словацких поэтов XX столетия»...

– Названием и главным образом книгой я хотел отметить важность поэтики при анализе поэзии. Притом интерпретацию от поэтики я не отделяю. Для меня речь идет о комплексности интерпретации, которая не обойдется без осмысления поэтологических моментов. Непосредственно это связано с необходимостью естественного литературоведческого характера интерпретации, с ее отражением поэзии как искусства. Меня удивило, что некоторые словацкие литературоведы определяют мои интерпретации, указывающие и на поэтологические моменты, как теоретические. Так материал может видеться с точки зрения словацкого литературоведения, но в более широком литературоведческом контексте это не выдерживает критики.

– О каких словацких поэтах ты в книге пишешь и как их характеризуешь?

– Рядом оказываются символист Иван Краско, теперь как псалмопевец и художник, намекающий на смыслы и звуковой организацией стихотворения, умеренный авангардист и поэт встречного слова Лацо Новомеский, возрождающийся и меняющийся, протеевский Валентин Бениак, спонтанный духовный лирик и поэт антитоталитарного сопротивления Янко Силан, борющийся с трагическим ощущением жизни Павол Горов, Мирослав Валек, который от христианских истоков и камерных стихов первой части дебюта пришел к жанрово отличным комплексным поэмам-монтажам сборника «Притяжение» и к двум сборникам жестокого познания, строгий рефлексивный открыватель правды о человеке, мире, родине и собственном положении Милан Руфус, поэт болезненных усмешек субъекта перед лицом насилия Ян Ондруш и неоавангардный Иван Лаучик, поэт шаткого положения человека и мира, липтовских пейзажей, цивилизационно-экологических измерений и критик несвободного общества. Интерпретацию поэзии словацких авторов я продолжаю, недавно я пополнил свою коллекцию Яном Стахо («Ромбоид», 2006, № 10).

– Частью твоей литературной работы является издательская, ты работал над книгами поэзии Павла Горова и Лацо Новомеского в серии «Золотой фонд словацкой литературы» в издательстве «Словенский Татран» и «Эссе» Франтишка Андрашчика в издательстве «Модри Петер». В чем ты видишь вклад этих публикаций?

– Из поэзии Горова я сосредоточился на той большей части его творчества, которая выдержала проверку временем, по сравнению с предшествующими изданиями я обогатил раннее творчество автора за счет стихов, опубликованных в журналах «Словацкие кальвинистские голоса» и «Луч», а сборник «Подземная река» (1972) дополнил двумя стихотворениями, которые были реакцией на оккупацию Чехословакии в августе 1968 г. и на смерть Яна Палаха, которые вышли как журнальные публикации и исходно были частью рукописи сборника. Издание поэзии Новомеского на сегодня – наиболее полное: в нем число ранних стихотворений увеличилось с 23 до 51, есть ряд других стихотворений и важных вариантов (в части «Различные стихотворения»), уточнена хронология и членение поэзии этого автора, вновь реконструирован цикл «Дом, где я живу» и сделана попытка определить художественно оптимальное звучание стихотворений; частью издания являются и полные переводы автором поэзии Бориса Пастернака. В случае с Новомеским я считаю издательски новым приемом включение обширной вводной статьи, которая, собственно, стала маленькой монографией. Издание эссе Андрашчика, важнейшие из которых возникли во второй половине 60-х годов, может восприниматься как возвращение одного из издательских долгов нонконформистскому словацкому поэту, но также и как открытие. Эссе характеризуют антропологически-экзистенциалистские масштабы, философская оптика, проницательное мышление, удивительная свобода, инспиративность и актуальность.

– Значительное место в твоем творчестве занимает поэтический перевод. В последнее время в издательстве «Словенски списователь» («Словацкий писатель») у тебя вышла книга переводов «Цыганских романсов» Федерико Гарсия Лорки, за которую ты получил премию Яна Голлого. Как бы ты охарактеризовал свои старания в области переводов русской, испанской и испано-американской поэзии?

– В русской поэзии я всегда был ближе к ее камерной линии. Поэты, которых я переводил, не потеряли своей репутации и сегодня. Если в этих переводах мне было важно обогатить и продвинуть наше познание русской поэзии, то в переводах испанской и испано-американской поэзии я стремился к существенному изменению словацкой картины переводов поэтических текстов, написанных по-испански. При этом перевод я почти регулярно соединяю с размышлением о произведении, а часто и о проблематике перевода. К переводу «Цыганских романсов» Лорки я написал предисловие – примечания, а о переводческой проблематике произведения опубликовал статью в «Ревю мировой литературы» и исследование в сборнике, посвященном памяти Яна Кошки. Импульсы переводимой поэзии я порой творчески использую в собственной поэзии. К некоторым авторам я возвращаюсь. Недавно я в «Ромбоиде» и во «Фрагменте» новыми переводами, стихами и статьей вновь отдал дань лирике и личности Геннадия Айги.

– Какие сдвиги ты видишь в нашем художественном, особенно поэтическом, переводе последнего времени?

– Я отмечу только один из них. Перевод всегда колеблется между экзотизацией, то есть сохранением чужого, и доместикацией, то есть местной адаптацией. Открытость, всё больше характерная для нашего словацкого мира, ослабляет потребность доместикации в переводе и развивает упор на сохранение того, что когда-то воспринималось как экзотическое. Это касается не только реалий, но и (особенно в поэтическом переводе) поэтики произведения. У Лорки на данном уровне это касалось главным образом необходимости как можно более адекватно передать структуру метафоры и функциональную непрерывную ассонансность.

– Кажется ли тебе персональная уния поэта, литературоведа, переводчика и преподавателя высшей школы продуктивной?

– Несомненно, импульсивное сотрудничество этих качеств я уже частично определил. Правда, такая уния требует много энергии. Для меня важно организовать свои дела так, чтобы у меня было время на такое сотрудничество.

– И это интервью показало, что твое творчество действительно богато и многообразно.

– Многообразие – это жизнь.

– В нашем обществе тоже стало преобладать потребительство, поэтические сборники выходят малыми тиражами, поэзию читает в самом деле узкий круг людей. Не охватывает ли тебя иногда скепсис, когда ты размышляешь о смысле поэтического творчества?

– Я постоянно работаю, несмотря ни на что. Несмотря на бульваризацию словацкой культуры, которая частично затрагивает и поэзию, прозу и критику. Многие, не зная действительного положения вещей, думают, что Запад – это сплошная бульварщина и что это неизбежно проникает и к нам. И что бульварщина затопляет и Восток. Мой испанский опыт и новейший российский – иной. Не то чтобы там не было бульварщины, но там есть прежде всего огромное многообразное предложение настоящих художественных ценностей и их серьезного осмысления. Публикация поэзии и серьезных критических работ в главных испанских газетах – обычная вещь. Приведу и другие хорошие примеры. В последнее время я практиковал авторское комментированное чтение оригинальной и переводной поэзии и лекции о поэзии в библиотеке Липтовского Микулаша, в Коммерческом училище в Дольном Кубине, в Католическом университете в Ружомберке, в Доме культуры в Сенице, в Прешовском университете, в Лиссабонском университете, в Университете Комплутенсе в Мадриде, на Стружских вечерах поэзии, в Московском университете, в Словацком институте в Москве; и везде была очень приятная атмосфера, я чувствовал резонанс и отмечал его вербальные и иные проявления. В городке Александрове, находящемся в 120 км от Москвы, в Музее Анастасии и Марины Цветаевых ко мне по окончании лекции подошли двое молодых людей, парень и девушка, чтобы подписать у меня собственноручно сделанное издание с моими стихами на русском. Мою поэзию они нашли в русском Интернете – это были переводы Олега Малевича, которые вышли в санкт-петербургском литературном журнале «Нева». Разве это не прекрасное доказательство смысла нашей работы и будущего поэзии?

Ян Замбор председательствует на встрече представителей словацкого Клуба независимых писателей с главным редактором журнала «Меценат и Мир» Левоном Осепяном и куратором раздела «Словакия» в журнале Еленой Тамбовцевой-Широковой. Братислава. 26 мая 2007 года.
Фото Ладислава Ковачика.

Перевод Натальи Шведовой.

Редакция журнала «Меценат и Мир» поздравляет нашего друга, поэта, переводчика, эссеиста, преподавателя, общественного деятеля, постоянного автора журнала «Меценат и Мир» Яна Замбора с юбилеем и желает ему здоровья и новых удачных проектов!

[На первую страницу (Home page)]
[В раздел "Словакия"]
Дата обновления информации (Modify date): 08.08.2008 10:08:45