Имена
Всё о моих родителях, или Гимн поколению «семидесятников»
...Я думаю о своих родителях. И об их поколении – благородном и незащищенном, настрадавшемся и верящем в высокие идеалы.
– Я слышал, что они вместе еще с института?
– Да, с 60-х! Тогда на светлую романтическую юность их поколения выпало время хрущевской оттепели. Какие идеалы! Какие герои! Например, Урбанский в “Коммунисте” или Инна Гулая в “Когда деревья были большие” – истинная мужественность и и стинная женственность! Жерар Филипп (мамуське казалось, что батяня очень на него похож, особенно улыбкой) и Ив Монтан, приводящие страну в ликование! И тут же – “Шербургские зонтики” – и все влюбленные плачут от любви друг к другу. А в семидесятые, когда я родилась, над ними, – еще такими молодыми! – надвинулись брежневские «брови». На всех праздниках-застольях среди друзей батяня пародировал речи вождя о «“многосисячных” коллективах». “Ржа” стояла неимоверная! Слово “сиськи-масиськи” означало “систематически”, а уж что говорить о брежневском эквиваленте слова “пессимистически”! Итак, у вождя еле язык ворочается, а тут – такая любовь, понимаете ли, вокруг! Целое поколение умнейших, читающих, культурных, обаятельных россиян, да и других народов! И все эти народы как-то стесняются друг друга открыто поливать грязью и ненавидеть. Да и ненависти-то как таковой друг к другу нет. Только к существующему строю. И это чувство, наоборот, всех сплачивает в молчаливом сопротивлении, сближает духовно. И всем о чем-то мечтается, и всем верится, что когда-нибудь наступит счастливое будущее. А пока оно не наступило, все с жаром выхватывают друг у друга свежие публикации “Иностранной литературы”, “Нового мира” и других “умных” журналов, и все обмениваются впечатлениями от прочитанного, – и артисты, и инженеры, и водители, и рабочие, “Вы не читали еще новый роман Астафьева в таком-то номере и новый роман Айтматова в таком-то?” – и “непрочитавший” густо краснеет. И бежит наверстывать упущенное, а то – не дай Бог – “дебилом” прослывет. На концерты классической музыки не попасть! “Закрыли” спектакль Эфроса или Любимова? – Событие, захватывающее всех и обсуждаемое на каждом углу! Лоно природы – лес и деревня, – кажется, как в “Невыносимой легкости бытия” Кундеры, оплотом свободы и радости, прибежищем от коммунистического партийного произвола. Поскольку рядом с Питером – тогда Ленинградом – всегда была Фннляндия – “Фильяндия”, как говорил потом другой вождь, – то мамуська с батяней, где-то на Карельском перешейке, идя, обнявшись, по лесной тропинке, придумали звать друг друга по-чухонски – Люкка и Юкка.
Юрий Мамин и Людмила Самохвалова
– И как же Люкка и Юкка, то есть, простите, Людмила и Юрий, поняли, что они созданы друг для друга?
– В то время, когда шли вступительные экзамены, на Моховой у ЛГИТМиКа толпились люди и спрашивали у маленькой пожилой женщины: “Вы не видели здесь случайно девушку в желтом коротком платьице, с осиной талией и длинной косой, ослепительной красоты – она поступает на актрису?” Старушка их смерила строгим взглядом: “Это моя дочь! А вы зачем ее разыскиваете?” Ошеломленные люди залепетали: “Да просто мы приехали из другого конца Ленинграда, чтобы только на нее еще раз взглянуть – так она красива!..” Это не преувеличение – мама была удивительно красива. Благородное славянское лицо, тончайшая талия, ослепительная фигура и толстенная темная коса, которую она заворачивала в высокий кокон на голове, что придавало ее виду стать и царственность! И при этом походка была – мужчины падали! С носка на пятку, и на высоких шпильках!
– Как это?
– А вот так! Ходить так невозможно, это какая-то особая походка, но она ее выработала и ходила так совершенно естественно. В тот год курсы набирали Меркурьев и Макарьев, оба – великие русские актеры. Меркурьев знаменит, и его помнят…
– А Макарьева я тоже помню по старому фильму шестидесятых “Операция “Трест” – там такие актеры играли – целая эпоха!
– Совершенно верно, он там ведущего рассказчика играл, красивый изящный интеллигент. Ну так вот, мама пошла к Макарьеву – это тогда был все равно как сейчас Табаков. Очень сильно читала монолог истерзанной войной молодой женщины из “Овечьего источника” Лопе де Вега. Обращалась ее героиня со всем жаром к ничтожным и мелкотравчатым испанским мужикам и поднимала их “на бой с врагом”.
– А почему она выбрала такой “стенобитный” материал?
– А потому что тем летом ей было ЧТО сказать всем мужчинам этим монологом – она их всех ненавидела!
– Не понял?!
– Она была, как и большинство девушек ее поколения, доверчивой, наивной и чистой в вопросах взаимотношения полов. И в то лето, перед поступлением, за свою наивность жестоко поплатилась. Поехали они вдвоем с бабушкой моей Антониной, которая одна поднимала двоих детей после войны, маму и ее брата, и работала уборщицей на трех работах, отдохнуть в Сочи. Чтобы перед поступлением в театральный дочке восстановить силы, мама весь год помогала бабушке, подрабатывала на каком-то заводе в цеху, и у нее обнаружили малокровие. “Пасла” ее бабушка на курорте, “пасла”, строго поглядывая на респектабельных мужчин, пялящихся на маму, а те досадовали и шутили: “Ах, как бы этой бабушке найти бы старичка!” И один из таких “пялящихся” все-таки вошел в доверие обеих. Очень красиво ухаживал, говорил о литературе, о высоком, показался сверхпорядочным, да и работал не где-нибудь, а ведущим танцором в знаменитом ансамбле Игоря Моисеева. А потом предложил прогуляться в горы. И бабушка маму отпустила. Мама мне рассказывала, что потрясение от того, как благородный с виду мужчина превращается в зверя и насильника, у нее осталось на всю жизнь. Ее тогда спас ее ангел-хранитель, наверное. В тот момент, когда этот мужик срывал с нее платье и орал: “Молчи, сука, не то убью!”, а она рыдала и просила: “Пощадите меня!” – мимо проходили какие-то туристы. Они бросились маме на помощь, а подонок убежал. Избитая, исцарапанная, вся в кровоподтеках, она вернулась к бабушке. Заявлять в милицию не стали – себя бы опозорили. И решили вдвоем отомстить – ночью пошли прокалывать шины у его роскошной машины…
– Ну и как, прокололи?
– Нет, силенок мало было, да и вспугнули их. И вот, после такого драматического, темпераментного женского монолога, Макарьев говорит: “Не могу ее взять! Она так красива, что все парни на нашем курсе просто учиться не будут, только и будут ее обхаживать!” Тут уж другие члены приемной комиссии запротестовали, мол, – надо брать! “А ну-ка, Людмила, распустите-ка Ваш кокон на голове”, – сказал Макарьев, надеясь, что это всего лишь шиньон. Мама вытащила все шпильки из волос, и они густой тяжелой волной упали до колен – все ахнули! Ее все-таки приняли.
– А сколько тогда было юному русскому сатирику?
– Восемнадцать. Он был самым юным режиссером из их актерско-режиссерского курса. Мама старше его на два года, и ей всегда нравились более солидные и серьезные парни. А вокруг Мамина всегда все “ржут”! Несерьезно как-то. Влюблен он в нее был страшно, как и большинство студентов, но, как мальчишка, все время над ней подтрунивал, и это очень ее злило. Но вот прошел год. Вернувшись после студенческих каникул, мама увидела стоящего у окна красивого, загорелого и обросшего благородной бородой моего будущего отца. Настоящего мужчину. Батяня мой в то лето уехал в геолого-разведочную экспедицию в тундру, хлебнул там харчей на выживание, нюхнул пороху и как-то сразу заматерел. Он был всегда атлетически сложен, как на полотнах эпохи Возрождения. Сейчас ему шестьдесят, а сила от него исходит мужицкая, настоящая. И у мамы ёкнуло сердце. А ещё через месяц Макарьев вдруг говорит с пафосом на уроке актерского мастерства: “ Мамин, садитесь за рояль и играйте Скрябина!» Отец заиграл бурный этюд Скрябина, да как заиграл! Тогда Макарьев повелел остальным студентам: «Действуйте!» Потрясенная мама начала “действовать”: она разрыдалась и убежала за дверь. Так началась их великая любовь, любовь на всю жизнь!
– А Юрий Борисович еще и пианист?
– Он ведь не поступил в Консерваторию и не стал пианистом только потому, что палец себе в драке сломал – хулиганистым был. По слуху подбирает абсолютно всё, а фортепианные концерты Рахманинова и других всегда играл превосходно. Словом, мамуське было во что влюбиться! Их любовь обсуждал весь институт, им завидовали, их пытались разлучить. И студенты, и преподаватели, у которых на мою маму свои виды были. Все же думали, что она – по меньшей мере дочь или любовница какого-нибудь генерала, этакая фифа с опытом. Она всегда выглядела, как сейчас говорят, “на миллион долларов”, прекрасно одевалась. Потом сокурсники постепенно узнали, что она – дочь очень бедной женщины и великой труженицы.
Моя бабушка из рабоче-крестьянской семьи. В память о ней я взяла ее девичью фамилию – Ксеньева. Может быть, оттого, что у меня все в семье трудились и духовно, и физически, я сегодня не выношу циничное чванство большинства российских богачей и сочувствую праведному народному гневу столетней давности, ведь все может повториться! Если ты берешь у своей земли нефть, вырубаешь леса, – так вкладывай деньги в ее благополучие, в культуру, в ее стариков и детей, в ее прошлое и будущее.
Так вот, моя бабушка, хоть и получила инженерное образование, после войны вынуждена была работать поломойкой. Из всех ее пятерых детишек выжил только старший мамин брат и мама. Бабушка вернулась в Ленинград из тыла, с мамуськой в животе, а в Свердловске на авиазаводе остался мой дед – единственный бабушкин мужчина на всю жизнь. Он не вынес рутины тыла, рвался на фронт и начал потихоньку спиваться, работая ведущим инженером на авиазаводе. Бабушка его бросила, будучи уже беременной моей мамочкой. Пьяниц не выносила, натерпелась от него. Батяня, когда узнал, что мама из простой бедной семьи и при этом – такая! – проникся к ней глубочайшей нежностью, уважением и сочувствием. Он стал ей и возлюбленным, и отцом, стремился ее защитить и быть ей наставником в жизни.
А сам он, как и она, – тоже безотцовщина. Фамилия его – Мамин – исконно княжеско-татарская, она упоминается в словаре Брокгауза и Эфрона и досталась отцу от его мамы, Маминой Галины Дмитриевны. Она была первой интеллигенткой в рабоче-крестьянской семье, любила богему и всю жизнь находилась “в контрах” со своими родственниками и их ханжеской моралью. Не могла она простить им и предательства ее отца, Дмитрия Дмитриевича Мамина, моего прадеда. Он был Наркомом Речных Путей Сообщения Петрограда. Его расстреляли в 37-м году, а до этого семья бабушки Галины отказалась от него. Он сам так приказал своим родным, в противном случае их бы всех сгноили в концлагерях. Его портрет – он был очень красив – висит в кабинете моего отца. Мой прадед был талантливым весельчаком, балагуром несмотря на свой статус. Его обожали женщины. И баба Галя породой в него – она была блестящим, темпераментным, талантливым театроведом. Дух послевоенной театральной студенческой богемы завладел умом моей дорогой второй бабушки, и мой батяня был рожден по любви, но от неизвестного себе отца. Кто был мой второй дедушка, я не знаю, но, судя по живому музыкальному темпераменту моего отца и его немаленькому носу, он был евреем, и это тоже хорошо.
– То-есть – вот такими сильными личностями были будущие теща и свекровь?!…
– Да! И моим родителям было суждено прожить с ними в одной коммунальной квартире всю свою молодость. Знали бы они, ЧТО это будет за жизнь! Забегая вперед, скажу, что к концу своего земного пути обе бабушки, которые друг друга не выносили и каждая из которых по-своему третировала моих родителей, прониклись вдруг друг к другу сочувствием и любовью. Поздновато, однако, мои дорогие, эти чувства до вас дошли! – А ведь я обожала и ту, и другую, и всю жизнь была с ними со всеми, как на минном поле. Но, когда стихали поистине шекспировские и “достоевские” страсти ленинградской коммуналки и на какое-то время наступало перемирие, тогда все враждующие стороны друг друга мирно терпели. К слову сказать, теща моего отца, работая уборщицей и не зная, что такое музыкальное образование, могла заплакать от музыки Рахманинова или Малера. Когда она умерла на восемьдесят восьмом году жизни, настирав перед этим нам целую ванну белья, у нее на кровати в изголовье лежал томик Достоевского, и мой отец, который закрывал ей глаза, разрыдался. Обеих моих бабушек он увековечил в своем фильме “Окно в Париж” – сцена в трамвае. Они были актерски одаренными натурами, подлинного, народного темперамента. Но эти их качества в семейной жизни оборачивались моим родителям ой-каким боком! Сейчас все вспоминается легко и даже с улыбкой – зато скучно не было, постоянный драйв!
– Представляю! А почему у Людмилы Самохваловой, Вашей мамы, не сложилась актерская карьера? Ведь все так блестяще начиналось, и налицо “совпадение внутренних и внешних данных”, как любят говорить театральные педагоги?
Она сделала выбор в пользу отца и семьи. Надо знать то время, чтобы понять: выйти замуж за молодого и безвестного режиссера означало поставить крест на карьере. Но вначале все действительно сулило радужные перспективы. На спектакле «Любовь Яровая», где у нее была главная драматическая роль, Макарьев кричал: «Людмила! Пять с плюсом!» А почему она так сильно играла тогда? Да потому, что перед этим они с отцом поссорились – ее оклеветал их сокурстник, и отец ее очень сильно ревновал и обвинял в том, чего не было и быть не могло! И вот она говорит какой-то отчаянный монолог на сцене учебного театра, полный зал народу и вдруг она видит своего Юрочку, сидящего на балконе, и в его глазах такая нежность и любовь! И мама так разрыдалась, и так проникновенно в ней соединились подлинные чувства и слова ее героини, что зал замер! Это была победа! После этого сам Акимов пригласил ее в свой театр на все главные роли. И буквально через два дня, после того, как она заручилась его словом, театральная общественность в трауре: великий мастер умер. Она едет в Москву – отец подыгрывал ей в показах к Гончарову, Ефремову, Завадскому. Все эти великие мастера по достоинству оценили ее глубочайший темперамент и драматический талант, да еще она была такая красавица! Конечно, ее брали и в «Маяковку», и в «Современник». Завадский даже их вдвоем с отцом пригласил к себе домой, и его жена – Вера Марецкая! – угощала их чаем! И все эти «мэтры» спрашивали маму: «Людмила, а у Вас есть московская прописка?» Московской прописки у мамы не было, отца срочно вызвали на распределение в Ленинград, а мама осталась в Москве попытаться закрепиться в столице ради работы в театре. «Ты где, Людочка?» – кричал отец в трубку по межгороду. «Юрочка, я прописываюсь в Мытищах и буду работать по совместительству уборщицей в общежитие!» «Что!!! – заорал отец. – Немедленно домой!» Она вернулась в Ленинград и начала штурмовать здешние театры. А здесь у старых режиссеров и худруков театров к ней были уже другие вопросы – совсем не о прописке. «Люда, все дело в тебе!» – учил ее пожилой главреж известнейшего ленинградского театра. «Будет твое решение, будут и главные роли!» Мама мысленно его послала ко всем чертям, потому что очень любила своего мужа! С каким удовольствием сейчас я делаю то же самое, но уже по отношению к тем туповатым нуворишам, которые считают, что наша профессия – актриса – сродни куртизанке. «Катюша, у Вас такие чувственные губы, такая фигура и формы! Особенно сзади! Пропадает добро!» – говорят мне пошлые глупости они, избалованные безотказностью большинства своих женщин. – «Ребята! – говорю,– Вы ничего не понимаете, я ведь актриса, а не проститутка!» – «А разве актрисы не проститутки?» – простодушно спрашивают они. – «Нет», – говорю, мило улыбаясь, а сама думаю: «Скорее, вы – сутенеры, и отношение к женщине у вас, как к своей собственной стране: вы унижаете ее, опустошаете ее природу, выкачиваете из нее все соки, а деньги вывозите заграницу, и плевать вам и на свой народ, и на свою Культуру, и на Бога…» А потом думаю: «Дура я, дура! Мне бы приспособится, прогнуться, подстроиться под них – как было бы сыто и комфортно!» Но, видимо, я действительно – мамина дочка! Себя не обманешь…
– С таким характером в наше время жить нелегко! Зная, как сложна жизнь вашей матери, как вы могли решиться на такой путь?
– Как говорит одна из любимых мною актрис, Кортни Лав – «А кто говорит, что моя жизнь должна быть похожа на праздник?» С детства Бог наделил меня таким качеством, как излишняя эмоциональность: девчонкой я была готова покончить с собой только потому, что нечаянно наступила и тем самым умертвила или покалечила насекомое. Думаю, такая впечатлительность – основа моей профессии. Я всегда чувствовала, что главное – «быть, а не казаться», и знала, что когда-нибудь достучусь до своей внутренней свободы, и заслужу право называть себя «Актрисой», ведь это – ежедневный экзамен, а не набор штампов и приемов. Отец же думал, что раз его дочь – девочка стеснительная, то она – профнепригодна. Но мои бабушки и моя мама всегда верили в меня! Гениальный Левертов – московский педагог, воспитавший не одно поколение блистательных актеров, говорил: «Раз актер стеснителен, а не нагл, значит, ему есть, что сказать другим».
– Что актрисе Катерине Ксеньевой «есть сказать» людям?
– Все, что женщина может сказать о Любви, Боли, Одиночестве, Отчаянии, Вере и Надежде. Я езжу в метро, вижу людей и большинству из них сочувствую. Да и моя жизнь, как у многих достойнейших русских женщин в самой России – это жизнь не королевы, а королевы, низведенной до «ихней прачки». Но это-то обстоятельство и наполняет меня чувством собственного достоинства и внутренней силы. И вот однажды мой критически настроенный отец пришел в театр на мой дипломный спектакль «Санта-Крус» по романтической пьесе Макса Фриша, где у меня была главная драматическая роль Эльвиры. На этот спектакль люди ходили по нескольку раз и першило в горле и у домохозяек и пенсионеров, и у «братков» и бизнесменов. И в тот вечер отец произнес такие слова, что я сказала маме (она тогда все ногти изгрызла, переживая за меня): «Все, теперь можно и умереть спокойно».
– Что это были за слова, помните?
– Помню, но не скажу. Это были слова подлинного профессионального признания, он сказал, что потрясен. Они пришли вдвоем с «великим критиком», соавтором сценария «Окна в Париж», Аркадием Тигаем, – ему вообще никогда ничего не нравится – и у обоих комок в горле стоял. То же самое произошло совсем недавно. Когда погибла подводная лодка «Курск», я в ту страшную ночь сочинила рок-балладу «Колыбельная для Мужчины» и посвятила ее всем мужчинам, способным пожертвовать собою во имя чести и долга. Несколько лет «вынашивала» аранжировку, закончила ее, переехав в Москву. На презентации, где собралась московская мужская элита, отец, ни разу даже ее не прослушав, раскритиковал мое дерзновение как автора и аранжировщика (как певицу-то он меня любит, так как сильный вокальный голос у меня с детства, и я год после школы училась в Консерватории). Мужчины, которые пришли меня поддержать, конечно, возмутились такими речами и потребовали, чтобы песня была обнародована. После того, как она прозвучала, отец крепко выпил и больше не проронил ни слова. Через неделю звонил мне в Москву из Питера: «Доченька, прости меня! Я так виноват перед тобой!» Оказывается, как мама рассказала, он каждый день сидел перед портретом своего погибшего деда и все время слушал мою песню. Я даже за него испугалась!
– Я знаю, что на радиостанции « МАКСИМУМ» за Вашу «Колыбельную для Мужчины» проголосовали благодарные слушатели – у нее был самый высокий рейтинг в одной из программ знаменитого Геннадия Бачинского?
– Да, это так. Значит, я была честна и свою песню выстрадала. Но вернемся лучше к жизни моих родителей. Ей Богу, им было труднее, чем нам с Вами. Мы ведь несмотря на то, что с Вами люди творческие и живем ради идеи, уже все-таки немного бизнесмены и бизнесвумены, ибо наша юность пришлась на девяностые, и мы сполна объелись тогда безвременьем, цинизмом и пошлостью. И приспособились слегка. А наши родители были лучше нас. Давайте же вернемся во времена их молодости.
– Давайте! Почему Юрий Мамин не пошел в театральные режиссеры?
– А он «пошел», буквально сразу же после института. Его распределили в город Великие Луки, местный театр находился на каких-то сероводородных источниках, и батяня рассказывал мне, что человек способен привыкнуть ко всему! Поначалу работать ему в этом театре было невозможно, его подташнивало, но через неделю ежедневных долгих репетиций запах немытого клозета как бы уже не чувствовался! А поручили ему тогда ставить самый его нелюбимый материал – «Недоросль» Фонвизина.
– Да уж! Не шибко современная пьеска, что и говори!
– Да, но только на премьеру маминского «Недоросля» ломилась театральная общественность Москвы, Игорь Владимиров поставил ему за режиссуру оценку «отлично», а на этот спектакль школьникам их учителя строго настрого запрещали ходить, вплоть до вызова родителей на классное собрание! Это был фейерверк его режиссерской фантазии! А все потому, что, когда он ехал в Великие Луки, он впервые в поезде открыл только что вышедшую книгу «Мейерхольд». Эта книга так потрясла его богатое воображение, что он решил поставить эту заунывную пьесу в духе великого Мейерхольда и буквально фонтанировал режиссерскими идеями! Во-первых, он сократил в два раза занудную пьесу. Во-вторых, Митрофанушку он сделал сексуально озабоченным детиной, который тискал по углам всех крепостных девок, щедро введенных Маминым в спектакль, и постоянно ел, сидя на горшке в деревянном деревенском сортире, ведя оттуда диалоги со своими родителями про подовые пироги, которые он съел «не помню – пять, не помню – шесть?». Его дядя, здоровенный жлоб Скотинин, водил на поводке свирепую свинью и высаживал ее вместе с собой за стол – ее тоже играл артист, который бегал на четвереньках и был одет в специальный костюм свиноматки с висящими сосками. А положительные герои тоже были щедро наделены сатирическими чертами. К Милону, который постоянно говорил о любви к Софье, молодой режиссер приставил денщика, и, как только тот начинал разглагольствовать, этот денщик его со всех сторон начинал драить щеткой. А Стародум, все, что говорил, вещал со специальной трибунки, которая каждый раз подъезжала к нему на колесиках. Добавлю, что спектакль этот был музыкальный, и сам Мамин написал к нему музыку – в дальнейшем он был автором музыки ко всем своим фильмам.
В этом театре работал ученик самого Мейерхольда – восьмидесятилетний режиссер Борис Филиппов, который с восторгом подружился со своим коллегой, годящимся ему в правнуки. И вспоминал, как репетировал великий Мейерхольд и как его унижала у всех на глазах Зинаида Райх. Он устраивал публичные репетиции в Ленинграде в Александринке – репетировал тогда «Маскарад» Лермонтова. На эти репетиции собирался полный зал ленинградской и приезжей интеллигенции. Мейерхольд взбегал на сцену, делал какой-то умопомрачительный режиссерский пассаж, гениально показывал тому или иному актеру пластический рисунок и психологически парадоксальный выверт роли и окрыленный спускался вниз под бурные аплодисменты, подсаживаясь к своей обожаемой жене. А она ему говорила манерно: «Ты сегодня плохо работал, Мейерхольд!» «И он тут же сникал, а мы ее ненавидели!»– вспоминал Филиппов.
Забегая далеко вперед, скажу, что в середине девяностых отец поставил в питерском театре «На Литейном» нашумевший спектакль «Кремлевские Куранты» – тоже дань великому Мейерхольду. Публика была в восторге. Но Питер – не Москва, там все быстро сникает и теряет пыл – и спектакли в том числе. Не случайно Петр Наумович Фоменко сбежал оттуда в театральную Москву – и правильно сделал, иначе его бы уже не было на свете, ибо питерские театральные критики – это настоящие упыри.
– То есть, я так понимаю, Юрию Мамину после театрального дебюта была уготована дорога прямо в кинорежиссуру?
– Не совсем так. Сначала – в Советскую Армию, на два года. Он всегда был настоящим мужчиной и не собирался отсиживаться за счет других своих сверстников. Из армии он привез маме полный лексикон матерных слов, от которых с трудом потом отвыкал тоже года два, а также любовь к выпивке. Дедовщина ему тоже была не опасна – он давил своей крепостью и авторитетом, и его боялись. А что касается тех, кого унижали, он всегда вставал на их защиту перед старшими офицерами. Был там такой хилый студент Консерватории, издевались над ним страшно, и только благодаря отцу он не покончил собой. Вообще, если уж говорить честно, для меня как для дочери всегда было важно не то, насколько талантлив мой отец, а то, какой он человек, какой он мужчина. С гордостью могу сказать – настоящий!
Но еще до службы, вернувшись после провинциального успеха в Ленинград, он первым делом взялся помогать маме, чтобы ее актерский талант не канул в небытие и чтобы она могла работать. Представьте себе нынешнюю антрепризу только на очень высоком профессиональном уровне. Это был театр двух актеров под руководством Мамина, он был режиссером. Партнером мамы был и стал им на всю жизнь блестящий Марк Макаренков – Вы помните его по сериалу «Русские страшилки» и его яркой роли партийного функционера Смелова, и другим ролям в фильмах отца. Тогда это был молодой, красивый и талантливый актер такого американского образца, похож и на молодого Джека Николсона, и на Генри Фонда – несмотря на библейское имя абсолютно западной или славянской внешности. Вот такая прекрасная актерская пара стала работать в Камерной филармонии Ленконцерта, ездить по чесам – три-четыре концерта в день и зарабатывать по шесть рублей пятьдесят копеек за спектакль – даже тогда это были очень маленькие деньги! Так что, когда я родилась, моим родителям было на что купить хлеб, колбасу и молоко, да еще рваный диван стоял у них в комнате и книжный шкаф, но зато был светлый задор молодости и честолюбия. Им предстояла тяжелая жизнь, ведь впереди у них была лишь нищета и унижения, но они этого не знали, и слава Богу!
Это была эпоха так называемых «художественных советов», которые вершили судьбы творцов, и знаменитый Леонид Зорин тогда говорил: «После худсовета мужчина не имеет право ложиться с женщиной в постель, потому что его «опустили». Самое яркое воспоминание моего детства – бесконечная очередь в ломбард, и моя мама в промежутках между концертами все стремится туда что-то заложить и перезаложить. А что ей было закладывать-то? Один раз даже мой новый костюмчик была вынуждена заложить – больше уже не на что было жить. Когда однажды бабушка узнала, что мать хочет бежать в ломбард с обручальным тоненьким колечком, то накричала на нее, запретила строго-настрого это делать и пошла устраиваться на две работы – опять поломойкой.
Но вернемся к худсоветам, ведь именно это, а не отсутствие еды, мешало им жить, дышать, творить! Отец в то застойное время находил для них удивительно человечный и живой драматургический материал. Репетировать и создавать спектакли с Маминым было для них счастьем, это была отдушина, стены нашей квартиры сотрясались от смеха – Марк Макаренков был еще феноменальным комедийным актером, и, когда они уставали от серьезного материала, он их смешил на самом высоком голливудском уровне! Они ставили Моэма, Маканина, покупали «Молодую эстонскую прозу» и ставили Вэтемаа – очень смелого по тем временам автора. Был такой замечательный ленинградский писатель Георгий Семенов, который тогда, в семидесятые, говорил о проблемах неустроенности молодежи, о невозможности молодых выразить открыто свой эротизм и первое чувство любви в убогой окружающей жизни. Я помню, уже в начале восьмидесятых, они с мамой вышли на очередную тарификацию – такую унизительную процедуру, когда собирается худсовет, чтобы немного прибавить актерам денежной ставки, в данном случае была речь о восьми рублях за концерт вместо семи рублей пятьдесят копеек. Они сделали спектакль по новелле Семенова о первой любви молоденькой девушки Раи Клеенышевой, которая изо всех сил хотела стать желанной. Однажды в витрине магазина она увидела плакат с ослепительно красивой девушкой и надпись: «Хочешь быть красивой – будь ею!» Этот лозунг ее окрылил, она охмурила того, о ком мечтала, какого-то первого красавца, и в конце концов все произошло в каком-то «клевом парадняке», и первое ее светлое чувство обернулось болью и унижением. Боже мой, что творилось на этом худсовете! Отца обвиняли в пошлости, разнузданности, а бедную маму и ее партнера грозились опять опустить до ставки шесть пятьдесят! Председатель худсовета – главный литературовед Ленинграда, известная «училка» литературы, – орала: «Люда! Вы такая женщина! Как Вы можете играть эту пошлятину, этот позор! Марк! Как Вы можете произносить эти мерзкие слова: «Клевый парадняк!» Юра! Как Вам не стыдно ставить этого бездаря Семенова!» Отец, к сожалению, тогда не мог послать ее на три заветных буквы. А до этого «обсуждения» моя мама, в ожидании прибавления зарплаты, курила с Марком в коридоре, и у нее тряслись руки: от мизерного копеечного прибавления в актерской ставке зависела наша жизнь, и она спрашивала меня: «Доченька, очень было заметно из зала, что у меня на нервной почве подрагивала голова?» – «Что ты, мамочка! Все было блестяще, я ничего не заметила!» А я не лукавила тогда, играли они и впрямь великолепно! С большим скандалом Мамин тогда их отстоял, им повысили ставку на пятьдесят копеек. Но Семенова играть категорически запретили. Такие худсоветы были у них по три раза на год! Отцу после всего этого оставалось только одно – напиться и забыться.
Но были у них гомерически смешные истории! Они же играли на совершенно разных площадках, например, с утра их могли услать на свиноферму, а вечером им предстоял концерт в Доме Ученых или в Таврическом Дворце. Или их отправляли на гастроли куда-нибудь в Читу. Однажды на гастролях в какой-то глубинке их послали на сборный концерт в один из колхозов. Шел проливной дождь. Выяснилось, что выступать перед колхозниками негде, наспех оборудовали под сценическую площадку для артистов Ленконцерта салон старого автобуса. Сельчане расселись, а мама с партнером, она в красивом платье и на каблуках, а он в английском костюме-тройке зашли в автобус – им предстояло разыграть скетч Сомерсета Моэма. Они заходят – и… не могут распрямиться! Потолок автобуса низенький-низенький! Мама согнула ноги в коленях, а голову выпрямить не может! А высокий Марк согнулся почти пополам! Они прыснули со смеху, зрители тоже! Отсмеялись, сели вдвоем на одно сиденье и в таком виде сыграли спектакль! Или однажды выступали на правительственном сборном концерте, посвященном Дню Победы, и Марка попросили быть еще и ведущим. Он – человек ответственный – так переволновался перед высшим ленинградским начальством, что перепутал порядок слов и торжественно объявил переполненному залу: «Дорогие друзья! Начинаем наш концерт, посвященный Дню Победы над Великой Германией!» Потом сидел в гримерке бледный от страха, и мама его отпаивала валокордином. Это было время власти Андропова, но, к счастью, все обошлось.
– А как Ваш отец все-таки пришел в кинорежиссуру?
– Мама очень боялась, что он начнет от такой беспросветной жизни спиваться, и подговорила в середине семидесятых его товарищей-киношников – актера Витю Михайлова и режиссера Виктора Аристова, бессменного второго режиссера на легендарных фильмах у Германа, чтобы они забрали отца на Ленфильм хотя бы ассистентом режиссера. Так что ленконцертовская жизнь мамы и ленфильмовская жизнь отца шли параллельно друг другу, и так – практически всю жизнь. Сердце подсказало ей, что именно кинематографическая среда даст когда-нибудь возможность ее обожаемому мужу проявить себя. «Юрочка! Ты гений! Ты такой талантливый! Давай потерпим чуть-чуть, ты обязательно пробьешься!» – увещевала она. Тем бездарным дилетантам, которые сегодня считают, что они «гении» и им позволительно прийти в режиссуру «от сохи» и с мешком денег, могу сказать, что тогда было Время Подлинных Талантов, и мама была права! Не надо путать орла с коралловым полипом! Отцу было уже тридцать, когда он начал работать ассистентом режиссера, то есть «мальчиком на побегушках», и познать тяжелейшую профессию – Кинорежиссер – изнутри, прочувствовать ее нутром, сердцем, умом, бесценным опытом! Он работал с такими мастерами, как Авербах, Аристов, знакомился с гениальным опытом Алексея Германа. Не могу не сказать, что Аристов фактически стал в режиссерском опыте его «крестным отцом» или «старшим братом». Однажды отец организовал ему сложнейшие съемки – сумел привлечь многотысячную массовку, транспорт, все это было им срепетированно и организованно на высочайшем профессиональном уровне. Он с победой прибегает к Аристову: «Витя! Я сделал то, я сумел сделать это!..» Аристов в это время что-то неспешно обсуждал перед съемками и остановил отца словами: «Я что-то не понял, – у тебя что-то не получилось?» – «Да нет же, наоборот! Я…» – «Ну и отлично, – прервал его товарищ. – Никакого подвига в этом нет, мы тебя для этого и взяли на работу». Отец тогда чуть обиделся – затраты физические и эмоциональные ведь в кинопроизводстве колоссальные! Но потом он всегда с благодарностью вспоминал слова Аристова – действительно, это ведь всего-навсего лишь работа и профессионализм. Сам Аристов был самоотверженным и беззаветно преданным кинематографу творцом. Это он, будучи вторым режиссером у Германа, гениально срепетировал с Алексеем Петренко сцену в фильме «Двадцать дней без войны». Это он нашел уникального Лапшина – актера Болтнева в провинциальном театре российской глубинки для фильма «Мой друг Иван Лапшин». И сам был при этом удивительным и самобытным режиссером-постановщиком. В 1984 году они договорились с отцом, который тогда уже закончил мастерскую Рязанова и готовился к дебюту, что Мамин работает у него вторым режиссером на его фильме «Порох», а Аристов – вторым на дебюте отца «Праздник Нептуна». Так оно и произошло! Но до этих планов тогда было еще очень далеко, и Аристов подтрунивал: «Подкачала тебя фамилия! Вот я понимаю – «Говорит Аристов!» – Звучит! «Говорит Герман!» – Звучит! А представь себе: «Говорит Мамин!» – ха-ха! Что это за фамилия такая? Какая-то она домашняя и нежная, не для режиссера!» «Ну а Пушкин – еще ведь смешнее?» – парировал чуть обиженный батяня. Через пятнадцать лет, в начале девяностых, Аристов никак не мог попасть на премьеру нашумевшего зарубежого фильма, приходит к отцу – «Помоги, старик! Можешь позвонить руководству кинотеатра?» – «Нет проблем! – сказал отец и набрал телефон администрации. – Алло! Говорит Мамин!» – «Ой, здравствуйте! – залепетали на другом конце провода. – Что? Билеты? Конечно-конечно! Для Вас все сделаем! Сколько Вам нужно?» Аристов онемел, а батяня, смеясь, припомнил ему его ерничанье. Но вернемся во времена, когда он еще не был в глазах коллег тем Маминым, которым всегда был для моей мамы! Будучи ассистентом, отец столкнулся на киностудии с тем, что я называю грубым режиссерским произволом!
– Это что, такая форма режиссерского экстремизма?
– Совершенно верно, в самую точку! Например, отец работал ассистентом на картине Арановича «Летняя поездка к морю». Тема – Великая Отечественная Война и судьба подростков, а на их роли были выбраны ребята из колонии строгого режима, потому что как типажи они больше подходили для ролей и были свободными и раскованными. Фильм был основан на реальных событиях Второй Мировой. Съемки проходили в тяжелейших условиях – в Северном Ледовитом Океане, в штормовом Баренцевом море, высота приливной волны – до десяти метров! Пришвартоваться нет никакой возможности, и отцу приходится аппаратуру на гребне каждой новой волны по частям перекидывать на мыс отвесной скалы операторской группе! Моряки тогда отца резко зауважали. Он один сумел преодолеть морскую болезнь, остальных «выворачивало» почти неделю! Качка – та еще! Представляете, что такое – волны, высотою в десять метров и какова амплитуда самой качки? Каждый раз вы поднимаетесь на высоту трехэтажного дома и каждый раз падаете в бездну. На следующий день, когда все вокруг лежали и стонали, он был как огурчик и продолжал «держать штурвал». Знаете, в чем был его секрет?
– Даже не представляю!
– Лайнер у них был – загляденье! Чистые коридорчики (увы, ненадолго из-за эпидемии «морской болезни») с блестящими фурнитурами карнизов, наличников, даже был паркет из редкого дерева! От такой картинки вся группа одурела, и на радостях все пошли бродить по лайнеру и осматривать эти красоты. А отец крепко выпил и лег спать. И во сне, оказывается, человеческий организм адаптируется к другим биоритмам, к другому режиму существования. Ночью он проснулся – вокруг слышатся стоны, оханья, и видны согнувшиеся пополам фигуры. Отец спустился в трюм к морякам, а там – стол ломится от снеди – корабельный кок поработал на славу! Моряки ему: «Юра, как здорово, что хоть ты с нами, мы здесь всего наготовили, а никто из группы не может прийти!»
Однажды на съемках, после того, как отсняли кадры с артобстрелом и взрывами, отец тут же кинулся искать Полкана– дворнягу из съемочной группы, которая снималась в этом эпизоде в ледяной воде. Оказалось, о ней группа забыла, и Полкан продолжал барахтаться в волнах. Отец быстро разделся и бросился в океан – температура воды была градуса три и до этого у них от переохлаждения погиб каскадер. Собаку отец спас! Помимо всей прочей работы, он каждый день взбирался с егерем на отвесные скользкие скалы над океанской бездной и распугивал птичьи базары кайр – это для тех кадров, когда они летали позади крупных или средних актерских планов. Но вообще кайра – птица очень доверчивая, с людской жестокостью не встречавшаяся, и она подпускает людей к себе очень близко. И вот эта птичья доверчивость навела режиссера Арановича и оператора Ильина на мысль – снять «эффектный» кадр: крупным планом голова живой кайры, которая от выстрела разлетается на куски, и все это – в рапиде! Когда они поделились с отцом своей идеей, он сначала подумал, что они шутят! Но когда он понял, что их намерения серьезны, то пришел в ужас и предупредил их: «Я немедленно обращаюсь к директору заповедных островов, чтобы он запретил вам близко к ним приближаться!» – «Если ты это сделаешь, тебя выгонят с Ленфильма!» – пригрозил Аранович. – «Да я сам не буду работать с такими садистами, как вы!» Вечером Аранович подошел к отцу и признал, что был не прав и этот кадр снимать не будут. Поскольку северная киноэкспедиция заканчивалась, Мамина направили в Севастополь готовить южную часть съемок, а сами остались «что-то доснимать». Когда фильм был смонтирован, отец был потрясен: он увидел на экране задуманное «творцами» изуверство! Возмущенный, он подошел к Арановичу и сказал: «Раньше о том, что вы – садисты знали несколько человек из группы. А теперь об этом узнают миллионы зрителей». Как Аранович не требовал отца на свою картину «Торпедоносцы», действуя силовыми методами через дирекцию студии, Мамин категорически отказался с ним работать.
– А каким образом Юрий Борисович оказался в Москве?
– Он уже несколько лет отработал на Ленфильме. А тут был объявлен набор на двухгодичные Высшие режиссерские курсы, и моя мама упросила его послать в Москву свой режиссерский сценарий, посвященный армейской службе, – очень смешной. А курс набирал Эльдар Рязанов, сценарий отца ему понравился, и он допустил его к вступительным экзаменам. Родители вдвоем прыгали от радости! «Не забудь сказать, – сказал мне батяня, когда я его расспрашивала о том времени, готовясь к встрече с Вами, – что часть студенческой стипендии с Высших режиссерских курсов я посылал вам с мамой в Ленинград!» Ну, разве наши родители не чудо?
– Да, действительно, это так!
– Итак, в зрелом возрасте отец получил возможность прожить еще одну студенческую жизнь, целых два года, да с какими Учителями! Лекции по истории искусств вели Эйдельман и Лотман! Тарковский вел диспуты по кинорежиссуре. Батяня задавал ему какие-то глубокие вопросы, и он с интересом отвечал, а потом однажды сказал: «Вы, Мамин, наверное, очень рациональный человек, раз стремитесь так много вопросов задавать!» Отец обиделся и вопросы задавать перестал (уж если говорить начистоту, то рациональный скорее Тарковский, он все заранее просчитывал, даже человеческие отношения). После нескольких следующих лекций о кинематографе, где студенты разбирали и анализировали очередной шедевр мирового кино, Тарковский говорит: «Вопросы есть у кого-нибудь?» Студентам «фиолетово». «Может быть, тогда у Мамина есть вопросы?» – «Есть, Андрей Арсеньевич…» – «Так задавайте!» Сейчас, когда опубликованы лекции Тарковского на Высших курсах сценаристов и режиссеров, отец узнает в тех вопросах «неизвестного» из числа студентов все свои. Практически на них-то и построен легендарный материал диспута великого мастера и учеников. А актерское мастерство преподавали Ролан Быков и Евстигнеев! Атмосфера в те два года с 80-го по 82-й была на редкость радостной. Будущие режиссеры и сценаристы «прикалывали» друг друга, как могли – весело, остроумно, талантливо. Например, у отца был товарищ из Еревана, Георгий Кеворков, сын создателя «Подвига Камо». Шутник тот еще! Один раз к нему приехали друзья, режиссеры из солнечной Армении, навезли коньяков и снеди, сидят-пируют, отец вместе с ними. В комнату врывается другой студент-режиссер – Виктор Бутурлин, который очень похож был на самого Тарковского, и говорит с порога: «Слушай, Жора!..» – «Не мешайте, Андрей Арсеньевич! – перебивает его Георгий. – Не видите – ко мне друзья приехали, что уж и посидеть с ними нельзя? Потом поговорим!..» Бутурлин все понял и с ходу «вошел в роль». «Извините, – говорит приниженно, – я не знал, зайду в другой раз..» Друзья Георгия, люди наивные, обалдели! «Тарковский?!» – «Он», – отвечает им Георгий. «И ты так с ним разговариваешь?! Ну, ты даешь!» – «А что? У нас здесь все по-простому…» Те окончательно оцепенили и с маху коньяка хряпнули от потрясения.
Однажды Георгий так разыграл отца, что тот почувствовал себя полным идиотом. Идут они вдвоем по ВДНХ (Федерико Феллини как-то назвал этот архитектурный ансамбль «Бредом Пьяного Кондитера»). Вдруг Георгий заявляет отцу: «А ты знаешь, что индюшки иногда достигают в весе до полутонны?» – «Ладно, Жора, фигню плести, как это может быть? Ты понимаешь, что такое полтонны? Да она сама себя раздавит собственной тяжестью, ходить не сможет!» – «Клянусь – говорит, – я сам не верил и только недавно об этом узнал!» – «Да иди ты, совсем ты – дурак!» – «А если не веришь, давай у любой специалистки спросим здесь, да вот хотя бы у этой девушки!» – сказал Жора и наугад подошел к первой попавшейся консультантке в том отделе ВДНХ, где была представлена продукция птицефабрик. «Скажите, уважаемая, – вот мы с другом тут поспорили… Он не верит, что индюшки иногда достигают в весе 500 кг. А какие у вас данные по этому поводу?» Девушка ответила, продолжая заниматься своей работой: «Это действительно так. Очень редко, но иногда мы достигаем такого веса у тех инкубаторных индюшек, которых выращиваем…» Отец обалдел, они пошли дальше… «Как же это так? Этого не может быть! Неужели такое возможно!» – пожимал плечами растерянный батяня и пошел покупать другу проспоренные бутылки вина. – «Что – «съел»? Вот так! А ты мне не верил!» – потирал руки Жора. Но, поскольку он был очень горд своим талантом всех разыгрывать, то за распитием этих самых бутылок проговорился отцу, что специально заранее подкупил эту девушку, все подстроил и даже прорежиссировал.
Учитель и Мастер отца – Эльдар Рязанов – буквально спас дебют своего ученика «Праздник Нептуна». Сама история создания этого шедевра просто-таки мистическая. Актер Виктор Михайлов, которого зрители помнят по роли Горохова в фильме «Окно в Париж» и который еще до «Окна» снимался во всех фильмах Мамина, как-то пошел звонить из телефонной будки родным – новые районы тогда, в середине восьмидесятых, еще не были телефонизированы. Подходит, а там – очередь, и он встал за девушкой. Постоял-постоял, и пошел до следующей телефонной будки в квартале от этой. Подходит, а там впереди него – опять очередь, и эта же девушка стоит. «Ну вы даете!» – вскричал чуть обиженный Михайлов, – Вы что, по воздуху летаете, что ли?» Девушка засмеялась: «Да нет, я просто замерзла и решила проехаться сюда на трамвае!» Разговорились. Оказалась, что ее родственник – Владимир Вардунас – молодой начинающий и никому не известный сценарист. Но «очень талантливый», по ее словам. «Надо же! А мой друг Юрка Мамин – кинорежиссер, и ему нужен свежий сценарий для его дебюта!» Так судьба свела выдающегося в будущем режиссера и блистательного сценариста. Московский худсовет разгромил сценарий Вардунаса и Мамина «Праздник Нептуна». Рязанов сказал тогда этому самому худсовету, прочитав сценарий: «Молчите, дураки, вы ничего не понимаете! Материал превосходный, и мой ученик будет снимать именно его!» И Мамин – «снял»…
Я помню эту премьеру в актовом зале «Ленфильма». Я не могла разобрать ни одной реплики, потому что хохот стоял такой, что людям от смеха становилось плохо, они сползали со стульев, и слезы текли у них по щекам. Я тоже плакала, но совсем не от смеха. В тот момент я поняла, что мой отец – гений. Что в этом фильме он воплотил то, что я могу назвать подлинной болью, патриотизмом и любовью к своему народу. Да, это гомерически смешно! Но я-то знаю, как именно мой отец относится к русской деревне! Я помню, когда было мне лет семь, он ночью стоял летом на крыльце какой-то сельской хибарки и вслух цитировал Лермонтова: «Проселочным путем люблю скакать в телеге, И, взором медленным пронзая ночи тень, Искать по сторонам, вздыхая о ночлеге, Дрожащие огни печальных деревень». Настоящий мужик в отличие от других «сомнительных» никогда не заплачет, он всегда сдерживается, но в этот момент у него побелеют и задрожат губы. Я смотрела на него и понимала, что российская тоска, неприкаянность, покосившиеся домики и дрожащие огоньки нищих деревенских очагов – все то родное и жалкое, что есть и всегда было в русских деревнях, что чувствовали Радищев и Некрасов, Пушкин и Гоголь – все это чувствует и мой отец. Для меня и они, и мой отец стоят вровень, они никогда не будут глумиться над нищетой и беспросветным отчаянием русской деревни со словами «в деревне Гадюкино идет дождь, деревню Гадюкино смыло» – эстраднику никогда на угнаться за Подлинным Художником! Да, Юрий Мамин – Художник и Сатирик, и для него невыносимо зубоскальство пошлого кэвээновского юморка! Подлинный Сатирик – это великий санитар запущенного леса, который, как хорошая гончая, устраивает гон больным и умирающим животным, чтобы сохранить все то здоровое, живое, что в этом лесу есть. Или, допустим, если мать умирает, то только подлец будет говорить ей, больной и умирающей – «Мамаша, все о’кей, Вы прекрасно выглядите! Давайте-ка, я Вас подгримирую здесь и здесь, и тогда вообще супер!» Да нет же! Нужно лечить ее, спасти ее, сделать ей животворную инъекцию, встряхнуть и поставить на ноги! Чтобы жила! Так и настоящий сатирик – он болеет за свою страну и очень хочет ее встряхнуть как следует, чтобы болотная жижа рутины, серости, хамства и чванства, жестокости и глупости не застаивалась, а постепенно обросла зелеными свежими саженцами из здоровых деревьев – Человечности, Культуры, Добра, Милосердия.
Сам «Мэтр» – Эльдар Рязанов – смотрел «Праздник Нептуна» один в пустом зале, кроме него были лишь два отцовских приятеля-москвича. Они-то потом и рассказывали, что смотрели даже не на экран, а на самого Мастера – так их потрясла реакция Рязанова на фильм. Вот уж поистине – только бесконечно одаренный, гениальный и свободный человек мог такое выдавать! Он же ведь такой большой, огромный, а вел себя, как мальчишка – хохотал до слез, изнемогал, и в буквальном смысле слова – сполз со стула! И это все один наедине с собой в темном зале! Представляете всю непосредственность его личности?! После просмотра он вышел к отцу и сказал: «Юра, я не видел ничего смешнее этого «героического идиотизма»! Я горжусь, что Вы – мой ученик!»
А потом был горбачевский съезд, и «Праздник Нептуна» был принят «на ура!» изголодавшимися по свободе людьми. Замечательные писатели Быков, Астафьев, Белов признали «Праздник Нептуна» своей, славянофильской картиной, а потом кто-то из депутатов напел, что картина «антирусская»! Зато русофобы радостно потирали руки, видя в этом светлом и пронзительном фильме лишь отражение собственной желчи, мол, «все русские дураки», а «мы», мол, «умные»! И только подлинно талантливые люди – а их немало – признали, что в киноисскуство пришел феноменально одаренный Мастер, что его талант не укладывается ни в одни рамки, что его фильмы будут смотреть многие зрители совершенно разных вкусов, и каждый из них найдет в них свою правду и свой смысл – настолько они многогранны, человечны, и на них можно поставить штамп: «Сделано с болью».
– А что было дальше?
– А дальше… Мама открыла почтовый ящик, достала «Советскую Культуру», и ей попопалась маленькая заметочка – всего три строки: «На международном фестивале в Мангейме Гран-При «Золотой Дукат» получил фильм молодого российского режиссера Юрия Мамина «Праздник Нептуна». Мамину тогда было сорок лет. А мама стояла внизу лестничного прохода и без конца – раз двести – перечитывала эти три строчки, у нее дрожали руки, и она плакала от радости! Это была их общая победа!
А потом был фестиваль в Габрово и Гран-При – статуэтка Чарли Чаплина.
«Ну что же, короткометражка – это не так уж и сложно, всего пятьдесят минут! А вот попробуй-ка делать полный метр, и тогда посмотрим, какой ты режиссер!» – говорили ему коллеги. И он «попробовал»!
Так появился «Фонтан». Трагическую роль в этой «человеческой комедии» – неудавшейся актрисы и неустроенной женщины, мечтающей о счастье – сыграла моя мама. Фактически для нее эта роль и была придумана – это ведь была вся ее жизнь. «Плакать могут многие актрисы – это не трудно, – говорил ей отец. – Но ты должна так рыдать, чтобы «кишки наружу»! Нам надо потрясти зрителя, настроенного на «хиханьки-хаханьки»!» И маме это удалось сполна! Своим выстраданным до этих самых «кишок» монологом она рассказывала про себя и про свою жизнь… В зале плакали не только женщины, но и мужчины! Никто, кроме нее, не мог сильнее сыграть эту роль, она, действительно, потрясает! За эту работу она получила приз на фестивале «Созвездие», а фильму ее монолог придал совершенно новую интонацию особой, «маминской» трагикомедии, которую он с тех пор исповедует.
Результат? – Первый Международный и теперь уже ставший легендой фестиваль «Золотой Дюк», Одесса, 88-й год.
«Юра, поверь мне, ты привезешь мне Гран-При, ты привезешь мне «Золотого Дюка!» – говорила мама отцу. – «Откуда ты знаешь?» – «Знаю, потому что твой «Фонтан» – выдающийся фильм!» И она опять была права! Успех был такой, что сам Жванецкий выбежал из зала и воскликнул: «Покажите мне этого гения! Где этот Мамин?!» А «состязался» в тот год отец с известными мастерами: Михалков приехал туда с фильмом «Очи черные», Захаров привез «Убить дракона», Юрий Кара – «Воры в законе» и так далее. Вокруг Михалкова перед тем, как объявили победителя, толпились длинноногие красивые одесситки – все были уверены, что он будет обласкан жюри. И вдруг объявляют – «Юрий Мамин!» И все красавицы тут же перебегают от Михалкова к отцу и устраиваются возле него. Он стал подлинным народным героем, ему было позволено снимать все, даже «телефонную книгу». И великий Чаплин опять осенил его светом своей славы – в Габрово он опять получил Гран-При за «Фонтан», вторую статуэтку великого Чарли! А потом, на Международном фестивале в Вивее, где похоронен Чаплин, на столетии со дня рождения гениального комика, его жена Уна вручила отцу еще один главный приз – «Золотую Трость» своего мужа! Впоследствии госпожа Миттеран при встрече с отцом в Париже благословила его на создание собственного кинематографического фонда «Фонтан», – она очень любила этот фильм и хотела, чтобы именно так назывался фонд Развития и Поддержки Кинематографии, который бы возглавил отец.
Что же стал снимать Мамин после столь оглушительного успеха? Тот фильм, который до сих пор обожает рок-молодежь и ненавидят конъюнктурщики, фильм про фашизм и про… Пушкина. Я говорю о фильме «Бакенбарды». На главную роль – фашиста-пушкиниста – он пригласил никому не известного тогда Виктора Сухорукова, который так сильно переживал свое актерское бесславие, что с ходу заорал отцу: «Зачем Вы меня позвали на пробы?! Вы все равно не будете меня снимать! Меня никто не снимает! Все отказываются, я никому не нужен, вы все мне только душу выматываете!» – и так далее в том же истеричном духе. – «Вот как раз тебя-то я и буду снимать – в роли этого сумасшедшего, – сказал отец. – Даю тебе честное слово!» – и протянул актеру руку. Фильм получился настолько хлестким, что его можно назвать «пощечиной общественному вкусу», вернее, общественной безвкусице. Вся страна вкусила эту безвкусицу и пошлость в полной мере, когда праздновала в 99 году прошлого века юбилей Александра Сергеевича. И даже «трусы-неделька» с изображением всех его любовниц, по-моему, где-то в метро продавались. А уж что говорить о национал-шовинизме, этом прибежище ущербных и сумасшедших нелюдей! В общем, досталось тогда от отца многим посредством этого фильма. И Мамин стал в России опальным режиссером. Фильм «положили на полку», он даже сейчас нигде не идет и не продается! И, тем не менее, его послали на международный фестиваль, и он получил приз ФИПРЕССИ – престижнейший приз международной прессы, и после этого его закупили многие страны, в том числе Германия и США. Кто-то на этом очень сильно разбогател, но только не мой отец. Зато жив-здоров, и это главное.
– И тут мы переходим к хиту всего его предыдущего творчества – фильму «Окно в Париж»…
– Это действительно – подлиный хит. Недавно поймала в Москве попутку, разговорились с водителем, молодым парнем из Перми, он военный, но вынужден в свободное время подрабатывать извозом. Он расспросил о моей работе. Оказалось, любит кино смотреть. «А вы «Окно в Париж» видели?» – спрашиваю. – «Это про учителя? Когда он по крышам в Париж уходит?» – говорит он. Меня поразило, что слово «учитель» было поставлено этим простым парнем во главу угла. Как сейчас их не хватает нашим тинейджерам таких вот самоотверженных и почти святых учителей, как Чижов в «Окне в Париж»! Ведь у страны, у которой нет Учителей и нет Культуры, – нет будущего! Нашим детям нечем заполнить внутреннюю пустоту, души выхолащиваются тупыми телевизионными программами, идеалов нет, веры тоже. В результате – лишь равнодушие и наркотики, пиво и игровые автоматы. Словом – убожество. И если бы отец не верил, что духовное возрождение России возможно, – он бы умер. Но ему, как сатирику, еще очень много работы, просто непочатый край!
А тогда были девяностые, самое их начало, то есть – рэкет, черный нал, убийства, грабежи. На улицу было страшно выходить. И вот в этом унылом Питере – островок подлинного творчества, одаренности и чистоты – детский актерский кружок Татьяны Ивановны Голодович! Это были такие дети – загляденье! Девочка шести лет произносит слова из монолога Катерины из «Грозы» – у нее слезы отчаяния и подлинной боли. Мальчик танцует, как Барышников и при этом каждый раз импровизирует! Вот эти дети как раз и «зажигают» перед обалдевшими французами на ступеньках парижского собора в фильме у отца. А рядом – неприкаянный Сергей Дрейден, который всю жизнь ищет какие-то новые театральные формы для своего актерского самовыражения. Ему не надо было играть Чижова – он был им! И тут же – Виктор Михайлов, с блеском сыгравший Горохова.
«Юрий Борисович! У Михайлова куры живут на балконе, он их разводит!» – доложили отцу. – «Отлично! Значит, и у Горохова по коридору будут бегать куры и гадить везде!» – обрадовался отец. Однажды мама прибежала домой, запыхавшаяся и взволнованная и бросилась к отцу: «Юра! На моих глазах сейчас один парень размозжил телефонную будку! До основания! Представляешь, шел-шел, а потом как набросится на будку и давай крушить! Я стояла, буквально онемев, – так это было страшно!» – «Великолепно! – вскричал отец. – Этот эпизод войдет в фильм, когда француженка идет по ночному Питеру! Будет знать наших!»
– А как съемки проходили в Париже?
– Чисто по-французски, влегкую и романтично. Очень смешно съемочная группа выезжала туда на «выбор натуры». Мама поехала с отцом, и они прохаживались по Сен-Дени – знаменитому прибежищу всех парижских проституток. Мама шла в обтягивающем платье, и местные проститутки надвинулись на нее, уже готовые поколотить за то, что мужиков отбивает. Тут отец откровенно и даже слегка преувеличенно берет ее за аппетитную попку, при этом, улыбаясь проституткам, что, мол, эта женщина оплачена заранее. Те успокаиваются, и родители спокойно фланируют дальше по злачному месту, выбирая места для съемок.
– Вот Вам и «Шербургские зонтики» начала девяностых! А правда ли, что этому фильму грозил «Оскар»?
– Я с удовольствием предложу Вам документ, где черным по белому президент кинокомпании «Sony Pictures» Майкл Баркер, приглашает именно «Окно в Париж» на соискание премии Американской Оскаровской Киноакадемии. Им очень был важен прокатный успех картины, которая получит «Оскар», а не просто некий политический маневр. А надо сказать, что именно реакция зрительного зала простых американцев на такие картины отца, как «Праздник Нептуна» и «Окно в Париж» заставило руководство «Оскара» думать, что в американском прокате новый фильм отца побьет все рейтинги – ведь в то время интерес к современной России был огромен, а Юрий Мамин всегда говорил именно о нашем времени, не прикрываясь лоском дешевого нафталина. Все равно, когда я смотрю те или иные исторические фильмы, меня не покидает ощущение, что все это – режиссерский произвол и согрешение против Истины. Разве что Тарковский в «Андрее Рублеве», Бессон в «Жанне Д’Арк», Гибсон в «Страстях Христовых», Герман в «Лапшине» или создатели английского сериала «Рим» отчасти выстрадали историческую правду и как будто сами побывали в тех временах.
– Почему он не поехал тогда на конкурс?
– А потому, что председателя нашего российского оскаровского комитета, режиссера Элема Климова, который поддерживал, как Майкл Баркер и Армен Медведев, выдвижение фильма «Окно в Париж» на «Оскар» – срочно изгнали, а на его место председателем комитета ради такого дела срочно был назначен брат Никиты Михалкова Андрон Михалков-Кончаловский... – И этот вопрос уже к нему, а не ко мне. Я думаю, это лишь вопрос человеческой совести или глобального цинизма. Но за все приходится расплачиваться, и за цинизм тоже – отсутствием искры Божьей или потерей таланта. Вот и все. Загляните в Интернет на сайт “The Window to Paris” в системе yahoo, и Вы узнаете, что в США по этому фильму и творчеству Юрия Мамина диссертации защищают в Киноакадемии! Почему Россия начинает «носить на руках» своих самых выдающихся творцов только после их смерти? Или забывает их совсем? И, подобно огромному лакею, раскланивается лишь перед конъюнктурными именами – то есть теми, кто дружен с царями, госчиновниками, госсекретарями, мэрами и президентами? Скучно и убого… Может быть, поэтому и повторяет Россия без конца свой унылый путь, полный пренебрежения к самым самоотверженным сынам Отечества, каждый раз возвращаясь на свое место и никуда не двигаясь, не раскаиваясь за содеянное и все больше увязая в глобальном грехе перед своим народом, своей природой, своей культурой? Может быть, поэтому не могут простить Юрию Мамину его слова, которые школьный учитель музыки Чижов в фильме «Окно в Париж» гневно бросает в лицо циничной бизнесвумен – директору школы: «Раньше вы воспитывали строителей коммунизма, теперь – строителей капитализма, а на деле получается одно и то же: жлоб, невежда и вор...»
Однако для отца всегда был важен только зрительский успех, а не «мышиная возня». И этот успех он всегда получал сполна! Во Франции «Окно в Париж» – «Русскую солянку» во французском варианте названия – не посмотрел разве что ленивый! В Индии во время экспедиции я поинтересовалась в очередной раз об этом фильме у французов разных поколений. Все они видели «Саляд Рюсс!», все они считают этот фильм Великой Комедией – «Гранд Комеди» – даже с точки зрения их французского менталитета. Он полностью окупил себя в прокате у нас и за рубежом – с нашей стороны он снимался на деньги тогдашних криминальных авторитетов, и, если бы этого не произошло, мы бы с Вами здесь не разговаривали. А что касается его французского продюсера Ги Селигмана, то на деньги, вырученные от проката «Окна в Париж» за рубежом, он субсидировал фильм Германа «Хрусталев, машину!», который тот снимал долгих семь лет.
– То есть получается – «Фонтан» как название кинематографического фонда Юрия Мамина полностью оправдывает себя. – «Фонтан» идей, драйва и свежей незастойной воды. Перейдем к новому этапу творчества Мамина.
– «Не думай про белых обезьян»?
– Да, ведь этот фильм ждут многие зрители, те, кто любит Вашего отца не за его регалии, а за подлинный талант.
– Смею сказать с полной ответственностью – ни талант, ни ум, ни чувство времени он не растерял – Бог миловал.
Мой отец возвращается в большой кинематограф после огромного перерыва – десять лет! Все это время он работал на телевидении, на РТР делал авторские программы «От форте до пьяно» и «Хамелеон». Лишь в 97 году он снял фильм «Горько!» – очень изящную комедию, которую мог позволить себе как некий талантливый пустячок. Потом был любимый народом сериал «Русские страшилки» на СТС. Но все это время маму и меня не покидало чувство, что отец создан для того, чтобы снимать только большое, настоящее кино, а не идти на сделку с самим собой.
– Почему у фильма такое необычное название – «Не думай про белых обезьян»?
– Должна признаться, что в Индию мой друг Тенчой взял меня для того, чтобы я получила благословение у самого Далай Ламы для нашего фильма. Ведь название это – чисто буддистское. По той притче, с которой он начинается – на китайском языке в виде компьютерной анимации. К старцу-буддисту в его о тшельническую пещеру приходит молодой странствующий монах с просьбой открыть ему третий глаз. «Нет ничего проще, – говорит ему старец. – Ступай в келью и всю ночь постарайся не думать про белых обезьян». Наутро молодой монах бросается к старцу в ноги: «Что Вы со мной сделали! Я теперь только и думаю, что про этих самых белых обезьян!» – «А вот когда ты перестанешь думать о них, тогда и откроешь в себе третий глаз», – сказал ему старец и прогнал прочь. Это фильм о герое нашего времени – молодом официанте Володе, который хочет стать преуспевающим бизнесменом, такой прообраз Абрамовича. А также о любви и о многом другом. В нем очень интересная компьютерная графика, например, оживающие полотна Босха или откровенные эротические гравюры Эпохи Возрождения. А кроме того, весь фильм идет в таких ядреных, потрясающих стихах и под жесткий ритм! Это завораживает и держит в напряжении! И еще – фильм музыкальный. Поэтому – работы много. Но, – повторюсь: отец прежде всего заботится лишь о зрителях, и поэтому торопиться не будет. Ему важно качество. Могу сказать по секрету, что фильм самому Автору уже нравится, и это – здорово!
– А кого Вы играете в этом фильме?
– Дашеньку, такую артистическую натуру, полунатурщицу, полуактрису, которая вместе со своими двумя друзьями – художником-алкашом Геной и буддистом по прозвищу Ху-Пунь – сбежала из психиатрической клиники. Почему она там оказалась? Вы знаете, каждая из тех, что способна любить без оглядки с полной самоотдачей, и каждая из тех, кого предают в ответ, может там оказаться. В том числе и я сама. Мне просто больше повезло в жизни, чем моей Дашеньке. Вот с этими-то богемцами и встречается наш главный герой. И жизнь его летит кувырком!
– А правда ли, что проект «Не думай про белых обезьян» – еще один жизненный подвиг – теперь уже продюсерский – вашей мамы и жены Юрия Мамина, актрисы Людмилы Самохваловой?
– Надо ли говорить, что только самый близкий человек может помочь подлинному таланту воплотить самые дерзкие его замыслы, особенно после столь долгого перерыва? И как важно в этой ситуации стараться «Не Думать Про Белых Обезьян»! Когда-нибудь я обязательно Вам расскажу уникальную, детективную, страшную и смешную, пронзительную историю создания этой картины! Просто «Граф Монте-Кристо»! Какие будут новеллы, какие характеры, и все это – не вымысел, а наша жизнь! В назидание тем людям, которые вступают на сложный и самооверженный путь кинопродюсера! Историю подлинного героизма моей мамы, когда она жила впроголодь в Москве, и каждый день бегала по инвесторам, унижалась перед банкирами, которые вечером деньги на кинопроизводство обещали, а с утра про все забывали! Как нарывалась на откровенных мошенников! И в результате вот таких беганий в течение двух лет все-таки сумела найти средства на производство фильма выдающегося комедиографа современности! Как верные соратники и товарищи по кинопроизводству, почувствовав, что запахло большими деньгами, превращались в воров и лихоимцев, предавая и фильм, и режиссера Мамина, и свою совесть. Как я просыпалась ночью и подходила к маме в Москве на ватных ногах, потому что мне казалось, что дыхание ее остановилось и что ее больше нет… Помните, как в песне: «Устала скрипка, – хоть кого состарят боль и страх…»? В этом случае боль и страх – за то, что фильма не будет, что производство остановится, и тогда актеры и съемочная группа разбегутся, и те, кто не верил, что возвращение Юрия Мамина в большой кинематограф возможно, будут праздновать победу, и жизнь уже не будет иметь никакого смысла! Как я понимала в тот момент тех людей чести, которые не выдержали страшных испытаний судьбы, и один за другим уходили в небытие – Пушкин, Толстой, Лермонтов! И я, видя все это – тоже «бросалась на амбразуру», стремясь защитить моих родителей, дело их чести и жизни, и тоже убеждала инвесторов, и боролась с теми, кто стремился причинить зло матери и отцу, и гнев мой был беспределен! И все-таки мы победили, мы выстояли! Нам помогли четыре человека из очень богатых и влиятельных людей Питера и Москвы, которые хотят, чтобы режиссер Мамин смог еще своими фильмами порадовать и удивить благодарных зрителей. Это своего рода – Саввы Мамонтовы, Морозовы и Третьяковы нашего времени! Нам помогли даже работники милиции! Однажды, защищая мою маму от лихоимца, который угрожал ей, требуя выдать ему деньги от кинопроизводства, я помчалась в один из московских РУБОПов по месту его проживания! Примчалась туда под мокрым снегом, как кошка дворовая, вид был тот еще! Правда была на моей стороне, и ребята-милиционеры настолько прониклись сочувствием к нашей киношной ситуации, что предложили нам посильную помощь и защиту – это при их-то адской, сумасшедшей работе!
Что я могу будущим зрителям сказать в свое оправдание как актрисы, кроме тех слов, что «роль творится из материала творящего»? Я спросила у моей матери – «Довольна ли ты как продюсер тем, как я сыграла Дашеньку?» «Дурочка моя, да ты и есть Дашенька, и роль получилась, как бы это сказать точно… Отчаянная… Да и сам фильм получился – и смешной и отчаянный!» Ну что ж, как говорит мне мой верный друг Тенчой, тибетский монах, – некоторым людям нужно пройти множество испытаний, прежде чем одержать победу. Легкий успех бывает только у однодневок. И я опять возвращаюсь к поколению моих родителей, их великому дару: Верить, Выстоять, Спасти – во имя Любви.
Сейчас я встречаю очень много одиноких, но молодых мужчин и женщин. И те, и другие делают вид, что независимы и счастливы, с головой уходят в бизнес или творческую работу. И те, и другие обзаводятся собачками, кошечками, у кого-то есть дети, но нет семьи или, наоборот, – целая вереница семей, в которой жены и мужья сменяют друг друга, как прошлогодняя листва. Мужчины, обложившись капиталом, упрекают всех женщин, что те хотят их использовать. Женщины упрекают мужчин в сволочизме. И те, и другие глобально одиноки. “Не нужно привязок”, – говорят они. Это очень страшная и лживая формула! Нужны привязки, ой как нужны! Без них жизнь теряет смысл! Да, это трудно – жить вдвоем долго-долго, любить, доверять, прощать и терпеть друг друга – всю жизнь “и в горести, и в радости”. Погибать, проходя через мытарства и искушения, и опять возрождаться, чтобы еще раз простить и продолжать вместе земной путь, когда любовь – уже не страсть, а глубокая духовная близость и когда два человека становятся одним существом и не огут жить друг без друга. Но в этом – великий смысл бытия Мужчины и Женщины, а все остальное – лишь сделка с судьбой.
Да, мои родители – максималисты. Да! – Это поколение страстных, верных, романтичных и порядочных людей, интересных, многогранных, глубоких – в своем большинстве! Я говорю им – Спасибо! И пересматриваю старые фильмы 60–70-х, где живет их поколение молодой горячей жизнью и надеется, что настоящая любовь поможет терпеливо преодолеть рутину и невзгоды. И тогда счастливое будущее обязательно наступит!
С Катериной Ксеньевой беседовал Святослав Гульд.
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел "Кино"]
Дата обновления информации (Modify date): 13.03.12 11:48:45