Памяти Михаила Фридмана

Ирина Шульгина

И катится колесо…

Если найти подходящую палку с гвоздем на конце, вставить гвоздь в колесо от телеги, которое соседу, дяде Ионэ, уже ни к чему, то получится отличная каталка-погонялка. Надо только, чтобы гвоздь не выскакивал из втулки – и гоняй себе вслед за колесом – и по двору, и за калиткой, по деревенской улице. Так и не заметишь, как выбежишь за деревню и понесешься все дальше и дальше от своего дома. Мотя спохватился только тогда, когда завиднелись белые домики соседней деревни. До чего ж хитрое колесо – как далеко может увести человека, а ведь мама Сарра строго-настрого запретила уходить за околицу.

В тот день шестилетний мальчик поспешил домой и мужественно перенес мамины шлепки, даже не подозревая, как далеко прочь от родных стен покатится колесо его еврейской судьбы – сначала по пологим холмам Молдавии, разомлевшим на солнце под ковром виноградной лозы в уютный Кишинев, где проведет он свои первые школьные годы, а потом еще дальше – в лицей, в Бухарест.

Бухарест 30-х годов его обитатели гордо именуют «Маленьким Парижем». Пройдут годы до того часа, когда черным дымом харкнут в небо печи крематориев, но на красивых улицах Бухареста уже слышна хозяйская поступь бравых легионеров Железной гвардии. Крепкие ребята в зеленых рубашках знают, КТО пятнает собой лучезарное величие румынского народа. Это они – пришлые, чужаки, пропахшие чесноком, со своим непонятным Богом, с субботним ничегонеделанием. Пусть убираются с нашей священной земли, а не то – захлебнутся гнилой водой пруда в безлюдном парке, истекут своей паршивой кровью, подвешенные на крючьях городских боен!

В этом городе живет молодой Мирча Элиаде. Ему тридцать лет, он мыслитель, специалист по санскриту, в гималайском монастыре причастился к тайнам индийской философии. Он не состоит в Железной гвардии, не носит зеленой рубашки, не громит еврейских лавчонок, не давит тяжелым башмаком пальцы еврейскому мальчишке, не давая ему вылезти из пруда, в который загнали его одноклассники-лицеисты. Эта грязная работа – для простаков. Дело возвышенного духом философа, не замечая слез и крови, проникнуть в суть вещей, увидеть высший, сокрытый для большинства смысл нового народного движения. В 1937 году он видит в легионерском движении само Спасение, высочайшую христианскую «революцию силы Духа против Греха и слабого тела»: «Я верю в судьбу румынской нации – поэтому я верю в победу легионерского движения»; «Кто не сомневается в участи нашего народа, не может сомневаться и в победе легионерского движения»; «Легионерское движение возникло под знаком архангела Михаила, и будет побеждать Божьей милостью».

Руки Элиаде остались чистыми – во время войны он занимал высокие посты культурного атташе в Лондоне, Париже, Лиссабоне, после войны перебрался в Америку, обрел всемирную славу, награды и почести, и ни на миг не раскаялся в «счастливых грехах юности», напротив, нашел им глубокое философское и историческое оправдание. В 1949 году, всего четыре года спустя после окончания кровавой бойни, когда земля еще дымилась от крови, в своей знаменитой работе «Миф о вечном возвращении», философ находит сакральные причины разразившейся катастрофы. Обобщив огромный исторический материал, он прямо указывает на вину иудео-христианского миропонимания в тех неимоверных страданиях, которые испытывает современный человек под давлением усиливающегося гнета истории.

***

А колесо покатилось дальше, загрохотало по военным дорогам новой родины, оборачиваясь то колесом разбитой полуторки, вихлявшей между воронками от бомб, то скрипучим колесом тачки, нагруженной тульским углем, и, наконец, докатилось до Москвы. Позади, в родной Бесарабии, ставшей Молдавской социалистической республикой, осталась братская могила, с останками обитателей Кишиневского гетто, и среди них – мамы Сарры, отца Бен Зейва, бабушки Лэе, сестрички и братика. Была жизнь, наполненная теплым запахом детства, домашними праздниками и Святой Субботой, любимой едой, где в причудливом хороводе перемешались рыба-фиш и брынза, мамалыга и маца. Но придорожный ров равнодушно поглотил эту жизнь, выплюнув полуистертые буквы имен на неказистую надгробную плиту.

И повзрослевший мальчишка, став мужем и отцом, профессором и писателем, дождавшись званий, внуков и правнучки, в сокровенном уголке своей памяти так и остался стоять у этой плиты в горестном ошеломлении. Он воспринимал свою личную катастрофу, как одну из бесчисленных рек, наполнивших кровью бездонный океан Катастрофы своего народа, и до конца жизни бился над вопросом: «Как ЭТО могло случиться?».

Все его творчество – призыв хранить священную память о жертвах, но не забывать и имена палачей. И не только тех, чьи руки замараны кровью. Еще важнее призвать к ответу и раскаянию интеллектуалов, которым дано было Слово, как великий Дар, но они обратили его в закваску для зеленых, черных и коричневых ядовитых грибов.

***

Михаил Фридман умирал от той же болезни, что и герой его рассказа. Что это – совпадение или предчувствие?

В часы, когда клешни недуга чуть ослабляли хватку, он садился в кресло у окна, из которого открывается вид на огромный, тяжко дышащий город. По его улицам расхаживают группы лихих молодцов. Они не носят зеленых рубах, у них нет блистательных, просвещенных, истинно харизматических вдохновителей. Но они – все те же, что и 70 лет назад, в смрадном ореоле прокисшего пива и тупой ненависти к «хачикам», «чуркам», «узкоглазым» и прочим иным, чужим, пришлым, «не нашим». И человеку, сидящему в кресле перед окном, кажется, что то, от чего он бежал из зазеленевшего, как гнилой пруд, Бухареста, что превозмогал, напрягая жилы, под полыхающим небом Сталинграда, и что, казалось, одолел, вовсе не погибло, а лишь затаилось, и вот теперь подняло голову и настигло его в конце жизни.

«Глаза мои больше не хотят смотреть на этот мир», – были его последние слова…

[На первую страницу (Home page)]
[В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 24.11.08 16:43