Проза

Ирина Баранчеева

Девочка в ожидании поезда
(Рассказ)

Предисловие автора

Рассказ, предлагаемый вашему вниманию, был написан под сильным впечатлением от прочтения сборника Левона Осепяна «Телефонный звонок». Многие из его рассказов настолько сильно эмоционально захватили меня, что детские впечатления, копившиеся в памяти, сразу вылились наружу.

В этом рассказе возникает образ моей мамы Антонины Борисовны Баранчеевой, ушедшей от нас в декабре 2008 года, и сейчас мне хотелось бы сказать несколько слов о ней.

Антонина Борисовна Баранчеева

Мама родилась в Москве и относилась к той породе подлинной московской интеллигенции, которая теперь практически исчезла. Ее отец Борис Иванович Захаркин был прекрасным мастером, который проектировал и шил шубы. До революции он работал в известном меховом магазине купца Михайлова, и его модели посылались в Париж на конкурсы и получали там призы. Среди его клиентов и друзей были ученые, артисты, музыканты, в том числе дирижер Большого театра Л.П.Штейнберг. Ее мама Мария Карповна также была превосходной портнихой. От родителей мама унаследовала безупречный вкус и элегантность.

Большую роль в ее воспитании и формировании сыграла тетя Анна Ивановна Захаркина, работавшая во МХАТе и дружившая со многими актерами. Благодаря ей мама и ее старший брат Владимир пересмотрели весь репертуар прославленного театра и видели на сцене знаменитую «старую гвардию».

Мама была человеком необычайно творческим, талантливым, любящим искусство и красоту. У нее был абсолютный слух, неплохой голос, артистизм. В юности она мечтала быть актрисой, но эти мечты пришлось оставить с началом Великой Отечественной войны. Она должна была начать работать, как только ей исполнилось шестнадцать лет, и она получила паспорт.

Мама начала свой долгий трудовой путь в Главном Военно-морском штабе в годы войны. на работала машинисткой, была допущена к секретной работе, часто за ней присылали машину по ночам, чтобы печатать срочные документы. В 1945 году мама была награждена медалью «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне».

Ей нравились иностранные языки, и она получила специальность переводчика английского языка. Но в 50-е и даже в 60-е годы, когда Советский Союз был отгорожен от мира железным занавесом, работу по специальности найти было трудно, поэтому ей пришлось переквалифицироваться в редактора.

С 1957 года, то есть с момента его основания, по 1996 год мама проработала в Учебно-методическом кабинете при Исполкоме Моссовета, готовила к публикации учебные программы и учебники для средних специальных учебных заведений Москвы. Среди ее авторов были преподаватели и профессора вузов, училищ, Московского университета, которые относились к ней с безоговорочным уважением за ее высокий профессионализм и великолепные человеческие качества.

Уйдя на пенсию, мама много читала и помогала мне в моей журналистской и творческой работе. Она стала первым читателем моей книги «Семейная жизнь Федора Шаляпина». Отредактировала и подготовила к печати книгу Марио Торнелло «Тепло Сицилии», отрывки из которой публиковались на страницах журнала «Меценат и Мир». Участвовала в подготовке и издании сборников стихотворений и воспоминаний ее мужа Николая Ивановича Баранчеева, прекрасного врача и автора «Меценат и Мир». Вместе они прожили сорок пять лет.

Незадолго до тяжелой болезни, поразившей ее в сентябре 2008 года, она как раз делилась со мной впечатлениями от только что прочитанного нового номера журнала, и я уверена, что «Меценату и Миру» будет не хватать этого умного, тонкого и вдумчивого читателя.

Публикуемый ниже рассказ мне хотелось бы посвятить памяти мамы.

И.Баранчеева, 5 февраля 2009 г., Рим

Рано утром в летние месяцы мама уезжала с дачи на работу. С полузакрытыми ото сна глазами я провожала ее до калитки и сразу же возвращалась в постель. Наверное, мама целовала меня на прощание, но этого я уже не помнила. Настоящий день начинался для меня часа через два, ближе к половине одиннадцатого, когда комнату заливало горячее солнце, без труда вторгавшееся в наш дом через легкие голубые занавески в цветочек.

Я была на всем нашем большом участке совершенно одна. Папа уезжал в Москву ни свет ни заря, как говорится, еще до первых петухов. Ближе к восьми меня покидала и мама, дав напоследок кучу советов, которые я, конечно же, не выполняла, и с этого момента я была всецело предоставлена себе самой и, честно сказать, подчас совершенно не знала, как воспользоваться этой неожиданно доставшейся мне свободой.

Распахнув створки окна и отдернув занавески, я снова возвращалась в кровать, слушая шорох ветра в листве деревьев и вдыхая симфонию самых разнообразных запахов – клубники, малины, горячей земли, пионов на клумбе у нас под окном, – которые неразрывно связывались в моем сознании со временем школьных каникул, когда можно было вот так беззаботно – и без присмотра взрослых! – валяться в кровати до одиннадцати часов утра, чего никогда не позволила бы мне мама, и любоваться игрой солнечных бликов на потолке или в пушистой кроне сосны, которая росла перед нашим окном.

Мое одиночество на том большом участке было абсолютным. Мама оставляла для меня на столе тарелку с испеченными утром оладушками, прикрытыми сверху другой тарелкой, и кофе в термосе. На обед я должна была разогреть суп в кастрюльке, второе – на сковороде и выпить компот. Все было предусмотрено, я была автономна и независима, так что не надо было даже обременять соседей, чтобы присмотреть за брошенной на произвол судьбы девочкой.

Но есть почему-то не хотелось. Лениво жуя оладушек и забывая выпить кофе, я выходила на улицу. Солнце пекло нещадно, но его обжигающие лучи, роковые для моей отвратительно белой кожи, смягчались в густой листве деревьев, росших в левой стороне участка. Справа же на совершенно открытом, как на ладони, пространстве, располагался крошечный участок наших соседей, ухоженный и вылизанный, всегда в изобилии засаженный цветами самых разнообразных оттенков и сортов – от нарциссов в июне до свечек флоксов в августе.

Как правило, кто-нибудь из старичков, устроившись на низком табурете и согнувшись, возился под кустами, орудуя щипцами или ножницами. Увидев меня, они радушно улыбались и осведомлялись, не было ли мне чего-либо нужно, приглашая заходить в гости.

В тот момент почти всегда из кустов малины, служивших за неимением забора разграничительной линией наших участков, выныривала большая, черная с проседью голова старого соседского пса, обожаемого взрослыми и детьми нашего поселка. Волчок был его старожилом, поскольку его хозяева постоянно жили в их игрушечном финском домике в отличие от большинства «дачников», приезжавших сюда, как и мы, всего на три летних месяца.

Повертевшись около меня и покрутив похожим на баранку хвостом, Волчок получал несколько оладушков и вновь скрывался в зарослях малины, а я отправлялась бродить по участку.

Большой выкрашенный коричневой краской дом хозяев, у которых мы снимали времянку, пустовал, его окна были наглухо закрыты белыми ставнями, увеличивая ощущение заброшенности и одиночества. С ним у меня были связаны не самые лучшие воспоминания. Внутри он казался мне огромным и холодным, и я вспомнила, как неожиданно и безо всяких объяснений мама оставила меня там одну с чужими людьми.

Я должна была есть на мрачной, покрытой по углам паутиной кухне, спать на поскрипывавшей железной кровати с огромным пуховым матрасом, в котором было приятно тонуть, но все это было тем более странно, что наш бревенчатый домик стоял напротив закрытым, а мама и папа не приезжали из города, как мне казалось, напрочь забыв обо мне.

Мама приехала тогда, когда я окончательно потеряла надежду. Торопливо поцеловав меня в щеку, она скрылась в доме. Я стояла перед крыльцом, не зная, что делать дальше, как мама уже вышла из дому и, поцеловав меня в другую щеку, скрылась среди деревьев. Ее высокая фигура в черной узкой юбке и черно-белой кофточке «шашками» стремительно удалялась по тропинке, заслоняемой березками. Потом калитка быстро распахнулась и захлопнулась. Ослепительно светило солнце, а я снова ощутила вкус одиночества.

Впоследствии, сопоставив факты, я разгадала этот непредвиденный мамин визит. В Москве умерла бабушка, что от меня потом скрывали в течение года, телефонов на даче не существовало, и мама приехала сообщить печальную новость.

В первую половину дня мне даже нравилось быть одной. Закрытая стеклянная терраска хозяйского дома предлагала незабываемый вид. Я усаживалась на теплые, нагретые солнцем ступени крыльца и погружалась в окутывавшее меня воздушное марево. Яблоневые деревья в цвету, в бело-розовой пене кружев переплетались надо мной изогнутыми ветвями, почти касаясь нижних ступенек. Среди медового, головокружительного запаха цветков забывались тревоги мира. Я закрывала глаза и слушала жужжание пчел, доносившееся приглушенно и потому не беспокоившее меня. Темные, похожие на руки ветви яблонь отчетливо выделялись на фоне травы, а их пышные шапки в своей нежной белизне переходили в ослепительную голубизну неба. Это видение отпечатывалось в глазах, оставалось на глазной сетчатке даже и тогда, когда, прикрыв глаза, я отдавалась моим мечтам, грезя о той неправдоподобно счастливой жизни, которой, как я думала, живут взрослые, имеющие возможность ездить по утрам в Москву, и которая, как следствие, должна была рано или поздно наступить для меня.

Была ли я влюблена в кого-нибудь или мечтала о моем идеальном рыцаре, я уже не помню. Но помню, что очень страдала без моей любимой подруги, которая томилась на своей даче, за несколько остановок от меня, а значит, на другой планете. Она писала мне довольно часто, но наш покрытый ржавчиной почтовый ящик, прикрепленный к калитке, почти всегда оказывался пуст. Зато потом почтальон приносил мне целый ворох ее писем, которые я перечитывала целыми днями.

Я могла сидеть часами на том крылечке, положив на колени голову. Издалека доносился приглушенный перестук проезжавших мимо станции поездов. Изредка слышался стук каблуков по асфальтированной дороге рядом с участком. Кто-то проходил мимо. Возможно, отдыхающие из соседнего санатория, куда мы бегали по вечерам смотреть кино. Оживленные мужские голоса и переливы женского смеха создавали ощущение беззаботных, находящихся на отдыхе людей.

Иллюстрация Леа Контестабиле

Неожиданно я открывала глаза. Прямо передо мной на изогнутой ветке яблони сидел котенок, смотря огромными немигающими аквамариновыми глазами. Как он попал сюда? Можно было протянуть руку и погладить его, но я боялась спугнуть. Но он и без этого исчезал через мгновение среди белого благоухающего моря деревьев в цвету.

Солнце уходило и скрывалось за крышей дома. Я неохотно сходила со ступенек, огибала дом, минуя роскошные кусты «золотого дождя». Что было делать дальше? Как убить это время до обеда, которое, казалось, застыло в своей неподвижности?

На моем письменном столе лежал красный том Диккенса, где мама ежедневно отмечала страницы, которые я должна была прочитать, но эта книга вызывала у меня отвращение. Приключения Оливера Твиста в мире лондонских бродяг совсем не привлекали меня. Гораздо интереснее было следить за тем, как распутывает свои загадочные случаи Шерлок Холмс, или путешествовать по всему миру с героями Жюля Верна, а затем на висящей во всю стену карте обоих полушарий, купленной папой, прочерчивать ручкой их маршруты.

Но сейчас мне почему-то не хотелось читать. Лучше было взять ракетку и поиграть в бадминтон сама с собой на лужайке, хотя и это довольно быстро надоедало, и, оставив ракетку с воланом на столе под елкой, где мы иногда пили чай, я начинала без цели слоняться по участку.

Его тишина становилась моим наваждением. Мимо по шоссе иногда проезжали машины и даже запряженные лошадьми громыхающие повозки, направляющиеся в ближайшие деревни, так что после этого ноздри щекотал запах конского навоза, оставленного на асфальте. Были слышны гудки проезжающих поездов. А здесь остановилась жизнь. Шумели в вышине зелеными кронами высоченные сосны, и, если запрокинуть голову, можно было увидеть пропархивающих в голубом небе проворных ласточек. Мама с папой работали в Москве. Туда по утрам их уносил грохочущий поезд, и именно там, как казалось мне, кипела настоящая жизнь, такая будоражащая, привлекательная и необыкновенная.

Но я могла лишь пересекать из конца в конец участок, то по зеленой траве, то по тропинкам, где из присыпанной хвоей земли, неожиданно проступали мощные корни сосен и елей, похожие на вздувшиеся вены.

Время до обеда тянулось нестерпимо, но в конце концов и оно проходило. Я возвращалась в прохладный дом, с открытыми окнами и развивающимися от легкого ветерка занавесками, ставила на огонь кастрюльку с супом и сковородку со вторым. Неожиданно появлявшийся аппетит скрашивал горечь трапезы в одиночестве за круглым дубовым столом, за которым ели еще мои бабушка с дедушкой и за которым мы обычно обедали втроем. На клеенке в ярких, светящихся тонах были нарисованы корзины с яблоками, гранатами и бананами, которые я обводила пальцем, повторяя рисунок, а затем выпивала компот. Что было делать дальше? Одиночество начинало давить на меня своей тяжестью. В конце концов, оно становилось невыносимым.

Ближе к четырем возвращается с работы папа. Его приезд вносил с собой некоторое оживление. Я отправлялась на терраску подогревать для него обед, и мы разговаривали, или, вернее, папа рассказывал казавшиеся мне невероятными истории из его детства и юности. В них всегда присутствовал тяжелый крестьянский труд или суровые испытания войны, описание походов в лес с братьями и сестрами или работа в сибирских поселениях, где мой отец оказался после окончания медицинского училища. Позже эти образы напомнили мне сюжеты чеховских рассказов о монотонной и неблагодарной судьбе провинциального врача, но в тот момент я, немного скучая, воспринимала их как некую странную и по временам непонятную данность, заставляя папу окидывать меня критическим взглядом и сокрушенно покачивать головой по поводу моей полной неподготовленности к серьезной жизни.

После обеда папа отдыхал, а я вновь отправлялась бродить по участку, поедая ягоды малины или ежевики и стараясь любым способом убить время до того момента, когда день начинал клониться к вечеру и на нас спускались прозрачной вуалью легчайшие сиреневые сумерки. Тогда папа вставал и начинал чистить картошку, готовясь к приезду мамы, а я шла на станцию, всегда раньше назначенного времени.

Это было самое восхитительное и ожидаемое событие дня: очутиться на станции в предвечерней сутолоке уходящего дня, среди стольких москвичей, возвращавшихся на дачи с работы, и многочисленных встречающих.

Каждые десять-пятнадцать минут прибывал из Москвы поезд, и рельсы радостно пели, возвещая о его приближении. Я останавливалась в самом начале платформы, под плакатом, изображавшим летящий на скорости поезд, под который падал весьма безответственный гражданин. С этого стратегического места прекрасно обозревалась платформа, и головной вагон с кабиной водителя останавливался совсем рядом со мной.

За моей спиной рельсы по направлению к Загорску сразу же резко сворачивали налево, скрываясь за высокими соснами и елями, а в противоположном направлении линия на Москву тянулась, напротив, прямая, как стрела, теряясь в тумане сужающегося с обеих сторон леса. И вот именно там, в туманной дымке, вдруг образовывалась маленькая зеленая точка, которая начинала расти, расти и, стремительно увеличиваясь на глазах, превращалась, наконец, в маленький поезд. Это превращение очаровывало мой детский ум, и я, стараясь не упустить ни одной подробности, следила за тем, как он приближался, и рельсы в предвкушении начинали постанывать и испускать странные звуки, содрогаясь от грохота колес, и вот уже, дав предупредительный свисток, поезд пересекал перекрытый полосатым шлагбаумом переезд, со стоящим у своей будки железнодорожником с поднятым жезлом, и, замедляя ход, замирал своей чудовищной, зеленой с красными линиями мордой в двух шагах от меня.

Открывались двери, из них высыпали на платформу, в мгновение ока заполняя ее, прибывшие – с авоськами и переполненными хозяйственными сумками, откуда высовывались длинные макароны, запакованные в плотную хозяйственную бумагу, консервы или болтающиеся куриные ноги. Несколько минут поезд стоял с открытыми дверями, затем они с лязгом захлопывались, и, дрогнув и дав гудок, локомотив трогался с места и через считанные секунды скрывался за поворотом.

В прозрачном вечернем воздухе, наполненном стрекотом кузнечиков и другими странными звуками, долго и отчетливо слышался замирающий вдали перестук колес, затихающее пение рельс. Платформа постепенно пустела, дачники спускались по лестницам вниз и на удивление быстро растворялись на близлежащих тропинках среди деревьев. Возвращалась первозданная тишина. Я оставалась на своем месте в ожидании следующего поезда, а затем еще одного и еще на котором должна была приехать мама.

Пассажиры на станции неизменно менялись. Приезжали одни, уезжали другие. Слышался смех, звуки поцелуев, удивленные или радостные восклицания. Только я, неподвижно застыв в начале платформы, не двигалась с места и совсем не обращала внимания на то, что встречаю и провожаю прибывающие из Москвы поезда, возможно, полчаса, а может быть, уже и час.

Мама приезжала ближе к восьми, когда уходящий день окрашивался в печальные фиолетовые тона, а небо над головой становилось лилово-серым. Тревожно шумел лес. Она выходила из первой двери второго вагона, в облегающем платье до колен и в белых босоножках на высокой танкетке, как и все, с тяжелой сумкой с продуктами, и я радостно бросалась к ней. Мама казалась мне сказочно красивой со своими раскосыми серыми глазами и пышными каштановыми волосами. Я смотрела на нее снизу вверх, и, несмотря на то, что время от времени получала от нее по заслугам за мои хулиганства, конечно, обожала ее.

Не помню, каким образом и почему, но однажды я должна была остаться на даче одна на целые сутки. Кажется, у папы было ночное дежурство в больнице, а мама никак не успевала на последний поезд после нудного и невероятно долгого собрания на работе, на котором она непременно должна была присутствовать.

Утром я, как всегда, проводила ее до калитки. «Будь умницей», – сказала она, целуя меня. Я не понимала, что это значит, но думала о том невероятно долгом дне, который мне предстоит пережить в одиночестве и который в моем детском сознании растягивался до бесконечности. Предстояло каким-то образом убить это время, и в тот момент я, кажется, впервые подумала о том, что когда-нибудь и этот день пройдет, когда-нибудь и он станет лишь воспоминанием.

И когда солнце, наконец, склонилось за верхушки деревьев, в очередной раз бросив на землю бледно-фиолетовую вуаль, совершенно не находя себе места, я отправилась на станцию. Я знала, что мама не придет, но ничего не могла сделать, это было сильнее меня. Надеялась ли я на чудо? На то, что проклятое собрание каким-нибудь образом отменят? Наверное, нет. Я научилась не создавать себе прекрасных иллюзий. И все же я встала на своем привычном месте, под предостерегающим рекламным плакатом, и молча наблюдала за прибывающими поездами.

Я не завидовала тем, кто, распахнув объятия, бросался к своим близким, празднуя радость встречи, как бы мне ни хотелось в тот момент оказаться на их месте. Меня больше занимало то, как зеленая точка на горизонте превращалась в отвратительную, бульдожью пасть поезда. Сколько времени я провела на платформе? Час, два?.. Время для меня остановилось. Потом неожиданно зажглись фонари, погружая округу во мрак. Поезда приходили все реже, и народу из них выходило все меньше, а встречающих и вовсе не осталось.

Тогда я медленно спустилась по лестнице и вернулась в пустой дом. Съела холодной ужин, подогревать который не хотелось, и вышла на крыльцо.

Теплый воздух был переполнен странной симфонией ночных шорохов и звуков. Казалось, деревья и кустарник, освобожденные из-под власти злых волшебников, ведут свой таинственный разговор. Я села на крыльцо, подняв голову к горящему бриллиантами звезд небу. Неожиданно среди темных веток деревьев выплыла огромная, с блюдце, розовая луна. Я сидела, как завороженная, боясь пошевелиться, испытывая восторг от красоты момента и боль от того, что мне не с кем было разделить его. И я думала о том, что назавтра пораньше к обеду возвратится из города папа, а вечером, как всегда, я пойду встречать на станцию маму, и когда-нибудь непременно настанет день, когда я смогу кому-нибудь рассказать об этом незабываемом мгновении.

Рим, март 2006 г.

[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Литература»]
Дата обновления информации (Modify date): 11.02.10 23:21