Проза России
Агата Хрестик
(Рассказ)
Как она добирается до Оптиной – толком не знает никто. Знают одно: до Калуги едет поездом, а уж оттуда как придется – на попутках, на автобусах, «пешачком». Здесь, в знаменитой Пустыни, все ее кличут польской панночкой. Хотя никакая она не полячка: русская с капелькой белорусской крови. Но кровь кровью, а ухватка ухваткой. По обращению своему – и местным, и странникам – она кажется панночкой безусловной, природной.
Пани Агата долго была горничной в Гродно. Теперь – так она всех уверяет – совладелица небольшой гостиницы. Она любит произносить со значением и чуточку смешной таинственностью свою фамилию:
– Хрестик. Агата Хрестик!..
Светит солнце. Осень, дышать легко. Пани Агата сидит на бревнышке у родника. Сидит, изящно выгнув спину, смотрит весело. Иногда поправляет рыже-красный пышный парик. Никакой скорби, никакого унынья, только предвосхищение встречи, одна радость!
Радостно же ей потому, что сразу за стеной знаменитого монастырского скита, за скитскими, наглухо закрытыми для посторонних воротами – начинается рай. Не умозрительный – натуральный, всамделишний рай! Такой, который можно ощупать рукой, ухватить глазом.
Тысячу раз, во снах и наяву, пани Агата представляла себе, как входит в широко распахнувшиеся скитские ворота, как дотрагивается ладонью до прохладных и ничуть не колющих еловых веток, как из запретного скитского леска выступают ей навстречу и идут, едва касаясь земли, двенадцать Оптинских старцев.
Мелькают над старцами райские птицы, мягко и широко течёт, словно пущенный из превосходного никелированного гостиничного немецкого крана, навсегда отворённый вечный свет...
В конце концов, пласт Оптинской святой земли – вместе с храмами, кладбищем, садами, хозблоками, широко треща обрываемыми корнями, громыхнув падающими заборчиками и покатившимися вдруг колодами – отрывается от поверхности земли и медленными кругами, потеряв, как осенний лист, всякий вес, устремляется к небу.
Мелькание земного рая и его полёт настолько ярки, ощутимы, что пани Агата на минуту-другую зажмуривается.
Ух! Ух!
От восхищения миром и собой на веселую старушечью мордочку ложится недолгая тень величия. Вслед убежавшей тени скатывается по щеке слеза. Пани Агата слезу не смахивает (сама в кожу всохнется), а только шире улыбается. Она хочет, чтобы её похоронили здесь. И тихо говорит об этом. Никому в особенности. А так, всем сразу.
День клонится к вечеру, но солнце не заходит, висит, как на ниточке. Кончились службы, прошли и трапезы, теперь – время историй.
Больше всего пани Агата любит пугать новоприбывших рассказами о том, как совсем недавно – в конце восьмидесятых – здесь, в скитской стене, объявился “красный сатан”.
– Портрет Сталина на стену приколотил! Табак нюхал! Небылицы про коллектив на плакатах рисовал и на дверях вывешивал! Общежитие тут устроил... И, ясное дело, с выпивкой, ясное дело, с блудом. Но вышибли “сатана”. И быстро вышибли – за год, за два!
Рассказы “панночки” действуют сильно: легкий акцент, небывалые образы, острые словечки...
Сильнее всех изумляется рассказам про “красного сатана” дедок-профессор. На самом деле он не профессор, лишь исполнял обязанности профессора: преподавал квантовую механику. И преподавал не абы где – в знаменитом Бауманском. Недавно его уволили, ласково, без скандала: стал стар, потерял научную смелость, да и умён не шибко. Теперь дедок (именно дедок, что слабо вяжется со званием профессора), маленький, поворотливый, остроголовый, поминутно встряхивающий сивой чёлкой – теперь дедок-профессор здесь. Никак не отстанет от места. Живет на частной квартире, деньги давно кончились, пора обратно в Москву, но не хочет.
– Как же позволили? – в который раз с одной и той же интонацией спрашивает и. о. профессора. – Как же “красного сатана” сюда допустили?
– Говорю же Вам: общежитие здесь было. Вот он сквозь стену и прорубился, – пани Агата загадочно улыбается, словно только она одна и знает, как и при чьем попустительстве прорубался сквозь стену “красный сатан”, за чьи именно грехи сюда послан.
Странники с образованием – а такие тоже попадаются – считают: у пани Агаты с профессором роман. И даже возможна свадьба! А что? Оба вдовы, оба в первых браках не венчаны. Почему нет?
Образованные странники начинают прикидывать дальше: во-первых, могут жизнь по-новому выстроить, что-то преподавать, какие-нибудь курсы; во-вторых, частная гостиница – она прокормит; ну и, конечно же, в-третьих, по осени – сюда, в Оптину!
Народу попроще дела ни до пани Агаты, ни до профессора нет. Пускай себе тешатся. Им бы – простым – от погибели уйти, от лютых соблазнов в пустыни укрыться.
Жизнь идет своим чередом. Профессор ест солёный огурец и рассказывает о вреде квантовой механики. Пани Агата капризничает. Солнце – никак не сядет…
Но внезапно просыпается у пани Агаты одна страстишка, о которой все знают, но про которую за прожитый день – из-за жары, служб, питья из родника – все как-то позабыли.
А страстишка эта вот какая: пани Агата, словно бы по контрасту с “криминал-письменницей”, на чьё незримое присутствие не устают кивать образованные странники – до смерти любит прятать и прятаться. То есть любит спрятаться куда-нибудь и не выходить полдня. Все ищут, спрашивают друг у друга. А она сидит себе за кустами или в заброшенном доме и посмеивается.
А ещё пани Агата любит спрятать и не отдать. Не украсть, а вот именно, спрятать. И потом позабыть – куда.
Так поступала она в гродненской гостинице, где в последние тридцать лет служила горничной, и которую – на паях, – по её словам, недавно купила. Пай у пани Агаты маленький, но он есть. Именно исходя из превосходства собственника над неимущим, она страстишку свою изживать не хочет, наоборот, раздувает и преподносит как яркую свою особенность.
Пани Агата может держать вещь или что-нибудь из продуктов долго: день, два, три. Держать, пока ищущий не перекрестится, не плюнет или не всплакнёт тихонько. И тогда...
О, тогда, происходит нечто дивное: появляется со спрятанным крутым яйцом (или с банкой меда, или с календариком здешним оптинским) не бывшая горничная, – появляется настоящая чудесница. Чуть рассеянно глядя вдаль, с медлительным поклоном возвращает она припрятанное: “бери, не теряй”.
Такие “прятки” нравятся не всем. После крупных “уносов” и милостивых дарений, многие на пани Агату сердятся, ворчат. Но потом перестают: она вовремя начинает рассказывать историю про то, как одна из ее родственниц потеряла всё, что могла, а потом Бог ей всё возвратил: “с лихвой, возвратил, сторицей: и деньги, и наряды, и даже автомобиль”.
В такие минуты дедок и. о. профессора как-то по-особому просветляется, тихо шепчет: “Бауманский... квантовая механика... техника и наука... Столько лет жизни – впустую! А ведь всё и без науки ясно!”
Однако вслед за просветлением часто приходит и огорчение. И больше всего профессор огорчается тому, что был и остался – и. о.! “Какое-то издевательство... Ну форменное безобразие...Пигмеи, готтентоты! Не умели понять, про что им сорок лет толковал…”
Профессор шепчет, пани Агата лупит подаренное ей крутое яйцо. Солнце никак не сядет. Всё развивается как по писаному, и вдруг...
Внезапно за панночкой приезжают родственники. Они падают, как снег на голову, и никто ничего не успевает подумать или предпринять.
Пани Агату быстро и ловко уводят: через рощицу, подальше от родника, к машинной стоянке, к автокругу.
Первым вскидывается дедок-профессор:
– Они же даже не предупредили! Пигмеи, готтентоты!..
Квантовая душа срывается с места, на щеках то ли слезы, то ли брызги рассола, от только что укушенного, а потом от неожиданности уроненного в трехлитровую бутыль огурца.
– Взять под руки и увести! Взять и – нате вам, пожалуйста!
За дедком-профессором поднимаются на ноги еще двое-трое странствующих. Поднимаются с ленивым любопытством: как это всё у дедка с родственниками Агаткиными получится? Какой разговор выйдет? Может, кто кого по щекам нахлещет?
После бешеной, с колотьем в боку ходьбы – машинный круг.
Вокруг серебристой иномарки бегает, покрякивая, дедок-профессор. Но даже издалека видно: он обтёр лицо, стал как-то суше, строг, обозлен.
Из серебристой легковушки, – для чего специально опускают стекло, – то и дело выставляется чей-то мясистый кулак. При виде кулака дедок останавливается как вкопанный, а затем театрально раскидывает руки в стороны. Жест этот должен означать: “Нет, вы только гляньте! Засунули любимую женщину, как тряпку, под сиденье, – а он, заслуженный профессор Высшего технического университета имени Баумана, значит, так с носом и оставайся?”
В машине идет своя борьба. Идут переговоры, устанавливаются перемирия, вновь открываются военные действия.
Машина всё никак не может тронуться с места.
Наконец, задняя дверца отворяется, и оттуда наполовину высовывается пани Агата: бывшая горничная, ныне совладелица гостиницы в далёком Гродно. От борьбы и волнений ее красно-рыжий парик съехал на бок. Однако лицо спокойно, даже бесстрастно. Только морщинки у переносицы чуть подрагивают.
– Михаил Акимович! – звонко и весело кричит пани Агата. – Я весной, весной прибуду. Ждите же! – И уже капризней добавляет: – Родственники – родственниками, а я должна позаботиться о своем замке. У меня ведь под Гродно не гостиница, – можно сказать, целый замок!..
От вранья пани Агата молодеет и хорошеет. Машина резко берет с места. Задняя дверца словно бы сама собой захлопывается.
Вечереющий лес, туман. Поверх тумана, посвечивают Оптинские кресты, этой самой полосой тумана, скрывшим и церкви, и другие строения, словно бы отделённые от земли.
Кажется даже, что туман и темень скоро проглотят всё: задние красные огоньки машин, крестики в небесах, кресты вдоль дорог, капризную старушенцию из-под Гродно, которую здесь, скорей всего, больше никто никогда не увидит, но которую едва ли скоро забудут: странная фамилия, претензия быть похороненной близ рая (рядом со спрятанной близ скитских ворот белой лентой, на которой дедком-профессором вкривь и вкось выведено: «Там, за стеной, – рай!»)
– Да, рай, – шепчет профессор, – хоть умрём, а эту ленту вывесим. Он там! За стеной! Рай, рай...
Тут дедок-профессор начинает впадать в тревожную дрёму и уже не видит того, как задним ходом возвращается серебристая иномарка, как, не доехав метров тридцати до автокруга, выталкивает из себя пани Агату, как та, мелко семеня ногами, бежит и что-то ему кричит.
– Дайте мне рай, – шепчет сквозь дрёму дедок-профессор. – Дайте же!
И рай спускается к нему: дедок надолго теряет сознание.
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 09.02.10 18:22