Италия

Ирина Голицына

«Из России в Россию»
(Отрывки из книги известной законодательницы моды)

«Я русская на пятьсот процентов», – отвечала я, когда в разные моменты моей жизни меня спрашивали о том, какие чувства я испытываю к стране, которую была вынуждена покинуть в малолетнем возрасте. Годами я пыталась заглушить ностальгию, которая осталась у меня к моей настоящей родине, хотя я совсем не помнила ее. Я не хотела возвращаться в Россию как обыкновенная туристка. Я ждала официального приглашения, которое было бы обращено именно ко мне. Я хотела, чтобы в России оценили то, чего я достигла за все эти годы.

Бегство из России

Я родилась в Тбилиси, столице Грузии, 22 июля 1918 года. Мои родители – Нина Лазарева и князь Борис Львович Голицын – познакомились за несколько лет до этого в Москве. Отец родился в Саратове, он был офицером царской армии. Мать – грузинка, уроженка Кавказа. Она была красавицей, моя мама, маленького роста, миниатюрная, с белой гладкой кожей, которая не изменилась с годами, поскольку она никогда не загорала. У нее были глубокие черные глаза, нос безупречной формы и тонкие, изящные руки, которые я помню в основном лежащими на клавишах рояля или перелистывающими страницы книги. Нина была наделена огромной силой воли в сочетании с недюжинным умом. Она обожала пение и музыку. У нее был чудесный голос, и тайной мечтой ее было петь в опере.

После революции отец должен был покинуть Саратов и отправиться в свой полк, расквартированный в Тбилиси. Вскоре Нина решила присоединиться к мужу. Ей удалось добраться до Тбилиси, переодетой в крестьянку, с толпами беженцев, которые заполняли поезда, страдая от голода и питаясь тем немногим, что попадалось под руку. Когда же наконец после долгих перипетий Нина прибыла в Грузию и захотела узнать новости о муже, ей ответили, что полк князя Голицына уже находится на театре военных действий.

Полк отца был в составе армии генерала Врангеля, которая насчитывала 260 тысяч человек и имела приличный флот. Но после того как 12 октября 1920 года в Риге большевики подписали мирный договор с Польшей, развязавший им руки, войско генерала Врангеля в три недели было окончательно разбито в Крыму.

Ирина Голицына в молодости

Нина не имела новостей о муже. Условия жизни ухудшались, и то существо, которое она носила под сердцем, конечно, не облегчало ее положения. Жила она у Петра Дена, товарища отца по полку, который на некоторое время приехал домой. Его жена Китиванья и их няня Дуня приняли у моей матери роды. Прежде чем снова отправиться на фронт, Петр стал моим крестным отцом.

Чтобы я не страдала от голода, Нина кормила меня грудью до полутора лет. В то время она работала в госпиталях добровольной сестрой милосердия. Когда она попросила разрешения продать свои драгоценности, чтобы получить хоть немного денег, ей ответили, что они ей больше не принадлежат, что это собственность государства. Однако у нее все же оставалось несколько драгоценных вещиц, которые она зашила в платья и хранила на самый черный день. Китиваньи уже не было в городе. Уезжая из России, она хотела увезти Нину с собой, но мама решительно отказалась. Она все еще надеялась на возвращение мужа и не хотела покидать Тбилиси, где Борис смог бы отыскать ее. А многие вокруг начали уезжать…

С каждым днем ситуация в городе все ухудшалась, и упорство Нины поколебалось. Итальянский консул Францони, ее друг, сказал ей, что было бы безумием оставаться здесь с маленьким ребенком. «Твой муж наверняка уже мертв», – добавил он. Но это была неправда. Отец находился в лагере для военнопленных в Польше, не имея сведений о жене и даже не зная, что у него родилась дочь.

Американский консул тоже подталкивал Нину к отъезду, предлагая ей визу в Соединенные Штаты. Но Нина решила: «В Америку? Это все равно что на Луну. Лучше уж в Италию». На корабле мы прибыли в Стамбул, где ситуация осложнилась тем, что визы в Италию не выдавались по приказу графа Карло Сфорцы, который хотел помешать проникновению в страну эмигрантов из России. Поэтому мы очутились как бы между двумя странами и могли рассчитывать только на те несколько драгоценностей, которые удалось сохранить моей матери. В то время Турция представляла собой настоящий хаос. Некоторые женщины из благородных семей, чтобы выжить, даже кончали тем, что становились проститутками. Впоследствии мама призналась мне, что если бы нам не удалось уехать, она бы бросилась вместе со мной в Босфор.

Такая молодая и красивая, Нина уже привлекала к себе внимание военных… Она совершенно не знала, что делать, как вдруг неожиданно встретила одного молодого атташе итальянской военной миссии, которого знала еще в России. «Но как вы оказались здесь?» – удивился он. Нина рассказала ему обо всем, даже о решении умереть вместе со мной, если ей не удастся попасть в Италию. Видя отчаяние моей матери, молодой Алессандро Бодреро – впоследствии генерал – предложил следующий план. «Каждый день я приношу кучу бумаг на подпись моему командиру, – сказал он. – Напишите прошение о въезде в Италию, я подсуну его к остальным документам. У командира нет времени просматривать все бумаги, будем надеяться, что он подпишет ваше письмо, не глядя…»

Ему довольно быстро удалось убедить Нину, ведь это была ее последняя надежда. В ту ночь ей так и не удалось уснуть, она ходила из угла в угол по маленькой комнатке в гостинице, пока утром не пришел сияющий Алессандро Бодреро: «Получилось! Он подписал!»

Мы – мама, Дуня и я – отправились в Италию и прибыли в Рим в мае 1919 года. Мне было год и десять месяцев.

В Италии Нина сразу же занялась поисками работы. Она хорошо знала французский, английский, итальянский и русский языки, которые, однако, были мало кому нужны, и играла на пианино. Ей предложили сняться в кино, чем она вначале загорелась и даже приняла участие в пробах к фильму «Ben Hur», но сразу же поняла, что этот мир не для нее. Пришлось отказаться от идеи стать кинозвездой и начать давать уроки фортепиано, английского и французского языков.

Когда мама была на работе, я часто скучала. Я даже подружилась с мальчиком-лифтером, который катал меня на лифте вверх и вниз. Однажды вечером, когда няня задремала, а Нина спустилась в ресторан, я, не зная, чем заняться, выбежала из моей комнаты и отправилась на поиски моего друга. Но около лифта его не оказалось, зато там был молодой офицер, который похвалил меня и осведомился, как я оказалась здесь одна. Отличаясь уже тогда завидной храбростью, я взяла офицера за руку и сказала: «Пойдем, я познакомлю тебя с моей мамой». Смеясь, он последовал за мной в ресторан. Мама, будучи уверенной, что я уже давно в постели, была поражена, увидев меня под руку с незнакомым мужчиной. Она отчитала меня и тут же отправила спать. Затем офицер представился: «Курцио Малапарте». «Княгиня Голицына», – ответила Нина. Он остолбенел: «Представьте, ведь я только что приехал из Варшавы. Несколько дней назад к нам в итальянское посольство обратился князь Борис Голицын, который просил помочь ему найти в Италии жену и, возможно, ребенка, хотя в последнем он не был уверен». Моя мать не могла произнести ни слова, ведь она давно уже не верила в то, что ее муж жив. Теперь же она думала только об одном: как устроить его приезд в Италию. Мне было четыре года. Шел 1922 год.

Мать нашла жилище на улице Франческо Криспи. Сюда, наконец, прибыл Борис Голицын, чтобы обнять жену и увидеть дочь. Я не помню нашей встречи. У меня вообще осталось мало воспоминаний о моем отце. Но я помню, например, как он забирал меня домой из детского садика, который содержали английские монахини на улице Сан-Себастианелло.

Нине и Борису не удалось жить дружно. Мама работала целыми днями, отец никак не мог привыкнуть к римской жизни. Я не помню ссор или споров, но также не было и порывов страсти или простого человеческого тепла, которое было бы естественным для двух людей, любивших друг друга и вновь встретившихся после стольких лет разлуки. Несомненно, мама была довольна его приездом, он был моим отцом, да и семья, наконец, воссоединилась. Но они были слишком разные по характеру, по вкусам и интересам, им было трудно вместе. Отец не выносил музыку, которую мама обожала. Он постоянно находился в мрачном настроении, ему, очевидно, было неприятно, что мама смогла как-то устроиться в Риме, тогда как ему здесь нечего было делать. Он был кавалерийским офицером и не знал итальянского языка. Многие его товарищи стали работать таксистами в Париже, поскольку у них не было никакой профессии. Он чувствовал себя неприкаянным. Единственным его занятием, кроме как забирать меня из садика, было ходить на Виллу Ферзен, чтобы встретиться с другими эмигрантами из России.

Отношения между Ниной и Борисом ухудшались. Мать успевала повсюду: она давала уроки музыки и иностранных языков, разрывалась на части, чтобы заботиться обо мне и о муже, который совсем не помогал ей, а только изводил ее своей ревностью.

Однажды мама отвела меня в сторону и сказала: «Знаешь, папа уехал в Тренто к своим племянникам». В Тренто действительно жили родственники Бориса, группа беженцев из России, которые остановились в Италии, прежде чем решить, куда двигаться дальше.

Для меня отъезд отца был шоком, я была очень привязана к нему. Нина мне часто говорила: «Ты пошла в породу Голицыных», и я гордилась этим. Какое-то время отец оставался в Тренто, а затем уехал искать работу в Париж. Он писал мне, но я не понимала причин его разрыва с мамой и много лет не хотела верить, что, увы, это окончательно. Временами я заставляла себя думать: «У меня больше нет отца». Но затем надежда возвращалась, и я долго не могла смириться с тем, что он уехал навсегда.

Каникулы с Кеннеди

Жаклин Кеннеди в гостях у Ирины Голицыной на Вилле Вивара на Капри в 1962 году

Меня охватило беспокойство, и я ответила: «Послушай, Джанни, ты не хуже меня знаешь нравы на Капри. Едва Жаклин сойдет на берег, здесь наступит конец света, и мы уже больше не сможем приезжать сюда». «Нет-нет, не беспокойся, – заверил меня он, – я знаю, что делаю, тем более что у нее есть охрана».

Он уговорил меня. Жаклин приехала на яхте Джанни. Он некоторое время ходил вдоль берега, пытаясь обмануть преследователей, которые каким-то образом узнали, что сама Жаклин Кеннеди должна высадиться на Капри. Все же им удалось проскользнуть к причалу нашей виллы незамеченными, и все они появились перед нами в пляжных костюмах, держа одежду в руках. Я организовала ужин на террасе, которым Джеки осталась очень довольна.

Была восхитительная луна, и поздней ночью Жаклин выразила желание прогуляться по улочкам Капри. Несмотря на присутствие ее телохранителя мистера Хилла, такая перспектива меня пугала.

Я поделилась своими опасениями с мистером Хиллом, но он ответил: «Да нет, все обойдется, мы будем держать ухо востро». С мистером Хиллом мы стали друзьями, хотя в тот вечер мы больше напоминали двух заговорщиков. Я умолила Джанни не двигаться с места и ждать нас дома, а мы с Марио Д’Урсо, моим мужем Сильвио и остальными отправились на главную площадь. Не прошло и трех минут, как зажегся свет, пооткрывались магазины, и обрадованные каприйцы собрались посмотреть, что же у них купит первая леди Америки.

В январе 1963 года спуск перед Дворцом Питти был совершенно белым от снега, который выпал в первый раз за последние восемь лет. Температура спустилась до минус шести градусов, и снег почти повсюду превратился в лед. Но страшный холод не испугал почитателей высокой моды, которых в этом году собралось даже больше, чем в предыдущем…

Ирина Голицына с актрисой Одри Хепберн на открытии своего нового ателье моды на улице Венето в Риме в 70-е годы

… Затем настало время зимней коллекции, которая была показана во Дворце Питти в июле месяце.

17 июля 1963 года я получила письмо от Джеки: «Дорогая Ирэн, я прочла статью о твоей коллекции, и мне показалось, что твои модели необычайно красивы и некоторые из вечерних платьев подходят мне для домашних приемов…» В постскриптуме было сказано: «Этой зимой ты обязательно должна найти время, чтобы приехать к нам!»

23 октября я отправилась в Вашингтон по приглашению Жаклин Кеннеди, захватив с собой платья из новой коллекции. Вечером в день приезда я сидела на кровати в спальне Кеннеди, а моя ассистентка помогала Жаклин примерять платья, когда неожиданно мы услышали свист. «Должно быть, это Джон зовет нас», – сказала Джеки. Меня поразило, что президент вызывает свою жену свистом, это было довольно необычно. Но от них исходила такая легкая, беззаботная атмосфера! Президент вышел из Овального кабинета и присоединился к нам. «А вот и Джон», – представила его Джеки. Президент посмотрел на меня и иронично сказал: «Наконец-то и мне удалось увидеть эту знаменитую Ирэн. Ну, что поделываете?» «Сижу на вашей кровати», – ответила я, и он расхохотался.

Едва я вернулась в Нью-Йорк, как начались звонки от Джеки, которая, узнав, что я уезжаю в Калифорнию, пригласила меня провести с ними уик-енд в Вирджинии.

Подсев на полпути в президентскую машину, окруженную мотоциклами, я почувствовала себя слегка неловко. Мы проехали лес, в котором больше не было ни одного дома, и остановились перед маленьким, очень скромным особнячком. На пороге стоял Джон Кеннеди, один, не было ни горничной, ни охранника, никого. Мне показалось это странным. Вокруг – густой лес, нет ни садика, ни парка. Какая странная организация: я приехала в окружении всех этих мотоциклистов, а они живут здесь совершенно одни в очень скромном доме!

Кеннеди показал мне мою комнату, а Джеки в это время каталась на лошади. Он сказал, чтобы я отдохнула с дороги, а потом приходила на террасу. Едва Джеки вернулась с прогулки, я присоединилась к ним. Джон приготовил «кровавую мэри», которую я очень люблю, и кучу неаполитанских пластинок. Тогда же было сделано несколько фотографий, которые получили потом большую известность…

После обеда мы вместе с детьми отправились кататься на машине. Вокруг были огромные пространства незаселенной местности, но не было ни одного охранника. Меня даже немного восхитило это полное презрение к какой-либо опасности. Но Кеннеди казался настолько беззаботным! «А что если нам съесть мороженого?» – вдруг предложил он. Мы остановились в маленькой деревушке. Джон зашел в бар, он был похож на обыкновенного американца на прогулке. Заказал мороженое, и тут оказалось, что у него не было с собой денег. Не оказалось их и у меня. К счастью, у одного из наших друзей нашлось в кармане немного мелочи.

Вечером мы остались втроем, ужин был очень изысканным. Неожиданно Кеннеди сказал, что он хочет показать нам фильм о нашем круизе на яхте Онассиса. К нашему удивлению, ему удалось все заснять на пленку. Когда мы, развлекаясь, смотрели фильм, он заявил: «На следующий год, когда меня переизберут, Джеки останется дома с детьми, а я поеду в круиз один, и ты, Ирэн, познакомишь меня со своими подругами». Потом предложил посмотреть нам другой фильм, но сразу же предупредил, что если это будет очень скучно, я могу отправляться спать без извинений. Оказалось, что это были последние дебаты между ним и Никсоном. Во время этого фильма Кеннеди начал меняться. Он уже не был тем остроумным и обворожительным плейбоем, как раньше, а напоминал боксера перед выходом на ринг: напряженное лицо, сосредоточенный взгляд. Время от времени он брал мой бокал с шампанским и, не замечая этого, отпивал из него несколько глотков, погруженный в свои мысли…

Ирина Голицына и ее модели на Красной площади в Москве в 1988 году

(Из книги Ирины Голицыной «Из России в Россию», Милан, «Longanesi», 1996г)

[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Италия»]
Дата обновления информации (Modify date): 23.12.09 09:14