Литературные впечатления
«Современная словацкая литература в потоке времени»*
*Первая часть аналитического материала о словацкой литературе Владимира Петрика была опубликована в предыдущем номере журнала (№ 37 – 40).
Падение коммунистического режима способствовало исчезновению белых пятен на карте словацкой литературы. В нее были возвращены имена писателей-эмигрантов и диссидентов. Литература обогатилась целым рядом произведений Доминика Татарки, Ладислава Мнячко, Мартина М.Шимечки («Военный билет», 1981; «Обращение», 1982; «Жабий год», 1983), Павла Груза, Ивана Кадлечика, Ярославы Блажковой и др. Одновременно для этих авторов (Д.Татарка умер в 1989 г., Л.Мнячко – в 1994 г.) появилась возможность легально публиковать свои произведения. Ситуация в Словакии была особой (например, по сравнению с Чехией): в контекст национальной литературы вернулись писатели, эмигрировавшие в 1945 и 1948 годах** и связавшие свои судьбы и творчество с недемократическим режимом Словацкой республики. Их произведения способствовали подъему в Словакии, и в словацкой литературе в частности, национального самосознания и укреплению христианских традиций. Самой крупной фигурой среди эмигрантов был Йозеф Цигер Гронский (1896 – 1960), который относится к числу наиболее плодовитых словацких писателей ХХ века. Начав с традиционных деревенских рассказов, он постепенно вырастал в современного романиста, близкого к экспрессионизму («Хлеб», 1931; «Йозеф Мак», 1933; «Писарь Грач», 1940). В эмиграции он издал романы «Мастер Андреас Бур» (1948) и «Свет на Трясине» (1960). Первый обращен к событиям прошлого, однако история служит лишь фоном для исследования человеческих судеб на экзистенциальном уровне. Центральный герой романа – сильная личность, готовая самоотверженно помогать ближним, однако люди не принимают его в свою среду, считая слугой дьявола. Действие второго романа происходит в период войны и Словацкого национального восстания. Автор, приверженец Словацкой республики, сателлита нацистской Германии, однозначно осудил восстание, считая его актом, направленным на разрушение независимого национального государства ради восстановления Чехословацкой республики. Герои этого романа, в отличие от прежних произведений Гронского, несут на себе большую идеологическую и даже политическую нагрузку, представляя разные силы военного противостояния. В этом смысле «Свет на трясине» перекликается с трилогией Владимира Минача «Поколение» (1958, 1959, 1961), будучи при этом ее полной противоположностью в идеологическом отношении. Минач трактует Восстание не только как взрыв праведного гнева народа, направленного против фашизма, но и как первый этап социалистической революции. Эти две противоположные позиции в отношении Восстания как значительного события в истории Словакии попытался соединить в упомянутых уже нами романах «Мастера», «Герань» и «Вильма» Винцент Шикула.
**Первая волна эмиграции была вызвана падением в 1945 г. клеро-фашистской Словацкой республики,
вторая – установлением в Чехословакии в феврале 1948 г. коммунистического режима.
Большинство авторов этой волны эмиграции принадлежало к так называемой «Католической Модерне» (поэты Рудольф Дилонг, Карол Стрмень, Коломан Гералдини и др.). После 1989 г. их поэзия также интегрировалась в единую словацкую литературу, обогатив ее своим религиозным спиритуализмом. Наиболее крупным из поэтов, оставшихся после 1945 г. в Словакии, был Янко Силан (1914 – 1984). Еще в 1948 г. он критически реагировал на действия коммунистического режима – аресты священников и закрытие монастырей; стихи, посвященные этой теме, смогли увидеть свет лишь после крушения коммунистического режима («Песни из Важца», 1990). Янко Силан, как и остальные поэты Католической Модерны, основывается в своей поэзии на ценностях христианской веры, открывавшей ему новые идейные горизонты. Даже форма, в которой он осуждал репрессии, направленные против католической церкви, а следовательно, и против самой религии, была обусловлена его христианскими убеждениями: он призывал не к мести, а к смирению.
Иной тип поэзии протеста (также отправляемой в ящик письменного стола) представлен в творчестве Яна Смрека (1898 – 1982). Стихи, написанные им во «внутренней эмиграции», были опубликованы лишь в 1993 г. (сборник «Против ночи»). Я.Смрек создавал их в период с февральских событий 1948 г. до середины 50-х гг., вкладывая в них критический пафос обличения злодеяний коммунистического режима. При всем этом протест Смрека имел под собой иную почву по сравнению с «критической» поэзией Силана. Смрек по своей природе был стихийным демократом, его возмущало то, что коммунисты ликвидировали демократию. Он изначально понимал, что речь идет отнюдь не о «светлом будущем», а о диктатуре, которая сделает невозможным любое свободное творчество. Поэтические комментарии Смрека по поводу общественно-политических деформаций времен социализма вошли в литературный контекст с известным опозданием. Однако благодаря им была существенно уточнена картина послевоенной словацкой поэзии и литературы в целом, поскольку они однозначно опровергали утверждение о том, что вся словацкая литература после 1948 г. «стройными рядами» перешла на социалистические позиции. Прозвучал сильный, художественно убедительный поэтический голос «против ночи» тоталитаризма, чье наступление многие принимали за новое утро.
Текущая литературная ситуация после 1989 г. долгое время не поддавалась анализу. В ней сразу же проявилось множество противоречий, что создавало напряженность в идейном плане, вызывало кризис. Он еще более усугубился после распада механизмов, обеспечивавших функционирование литературной жизни, закрытия журналов и издательств, хаоса в книготорговле. Из этой неразберихи постепенно начали выделяться и формироваться некоторые тенденции, ставшие знаковыми в новой общественной и литературной ситуации. Возрождалась поэзия духовно-религиозной направленности (Милан Руфус, Вильям Турчани, Михал Худа), национально-ориентированная проза (Ладислав Тяжкий, Иван Гудец, Петер Штрелингер, Мария Баторова, Петер Вало и др.), пробуждавшая, в частности, интерес к историческим мифам и легендам (Милан Ферко: «Великоморавские загадки», «Древние повести словацкие», «Новые повести словацкие»), появлялись произведения, смело отбрасывавшие табу на тему секса (Иван Коленич: «Молчать», «Крушение рая»). Необходимо подчеркнуть, что всплеск литературы с национальной тематикой был подкреплен провозглашением в 1993 г. независимой Словацкой республики.
Все перечисленные тенденции оказались относительно недолговечными и постепенно отодвигались на второй план или трансформировались (прежде всего, национальная тема) в публицистику, нередко полемически заостряясь. Это относится и к темам, знаменовавшим собой расчет с тоталитарным прошлым (Антон Балаж: «Но, сталинские кони», 1992; «Лагерь павших женщин», 1993) – такие книги пользовались большим читательским успехом. Более сильная и продолжительная по времени струя представлена документальной прозой, авторы которой обличали преступления и перегибы коммунистического режима (Рудольф Лесняк: «Письма из подземелья» и др.). Произведения этой тематической линии достигали высокого художественного уровня в том случае, если писатели не ограничивались натуралистическим описанием сцен страданий, а стремились показать силу внутренних убеждений человека (Рудольф Добиаш: «Темная зелень», 1996; «Секретные люди», 1999; «Колокола и могилы», 2000).
Осмысление писателями недавнего прошлого было, по-видимому, необходимо: оно в известной мере помогло назвать своими словами то, что происходило, дать взвешенную критическую оценку минувшего. Но само по себе обращение к теме тоталитаризма прошлых лет не знаменовало начала новой эпохи в литературе; современность со всей ее хаотичностью, противоречиями и противоборствами еще ждала своего художественного воплощения. Однако авторов сковывала уже упомянутая растерянность перед настоящим. Она коренилась, прежде всего, в резком изменении самого статуса писателя. Если в XIX в. писатель считался совестью нации (в Словакии это продолжалось и в ХХ в.), а при социализме гордо носил звание инженера человеческих душ (и был под защитой народа, рабочего класса, руководимого коммунистической партией), то после 1989 г. он стал частным лицом, пишущим одиночкой, от которого уже никто не требовал выполнения некоей высшей миссии. Его связи с обществом безнадежно ослабли, а то и совсем оборвались. Предоставленный самому себе, он был вынужден вновь заняться поисками собственной идентичности. Потому-то в 90-е гг. так сложно было пробиться на первый план авторам масштабных, обремененных социальной проблематикой романных фресок (из уже упомянутых это Винцент Шикула, Ладислав Баллек, Петер Ярош, Иван Габай, Антон Балаж и др.). Те же, кто изначально обращался к индивидуальным судьбам, к субъективно-чувственной жизни людей своего поколения, опираясь при этом, прежде всего, на опыт собственных размышлений и переживаний (Рудольф Слобода, Павел Виликовский, Душан Митана, Павел Груз, Ян Йоганидес, Душан Душек и др.), рассматривали своих героев вне связей с историей или представляли эти связи на уровне пародии. Они сознательно отказывались от законченности и целостной концепции произведения, отдавая предпочтение жизненным деталям как основному элементу характеристики; взамен идей они предлагали освобождающий смех, фантазийность, лиризм. Такому отношению к жизни и искусству они остались верны и после 1989 г.; в их творчестве сохранилась преемственность развития (в литературном и культурном отношении), несмотря на исторический (и общественно-политический) рубеж, разделивший размеренное течение времени на две совершенно разные эпохи.
Все перечисленные прозаики вступили в словацкую литературу как яркие индивидуальности со своим видением действительности, с собственной проблематикой, в разработке которой каждым из них были найдены и развиты оригинальные принципы поэтики.
Рудольф Слобода (1938 – 1995) с самого начала сосредоточился на анализе перипетий собственной судьбы и поиске смысла жизни («Нарцисс», 1965; «Бритва», 1967). Проблемы, к которым он постоянно возвращался, касались взаимосвязей между мужчиной и женщиной (супружество, сексуальность), отношения человека к религии, к семье, к природе. Особое место занимает мотив самоубийства: Слобода в итоге действительно покончил с собой. Во всех его книгах, в том числе и в тех, что были написаны после 1989 г. («Кровь», 1991; «Осень», 1994; «Актрисы», 1995; «Воспоминания», 1996), эти проблемы встают вновь и вновь, обретая всё большую остроту в рефлексии писателя, в его настойчивом стремлении найти им хоть какое-нибудь решение.
Павел Виликовский (1941) – почти полный антипод Слободы, автор в высшей степени рациональный, ироничный (и по отношению к самому себе), обладающий точным и трезвым взглядом на действительность («Воспитание чувств в марте», 1965; «Первая фраза сна», 1983; «Конь на этаже, слепой во Враблях», 1989; «Неумолимый машинист», 1996; «Последний конь Помпеи», 2001 и др.). Он не выносит громких слов, высокого пафоса, мифов и легенд. Его произведения, отличающиеся интеллектуально четко выстроенным сюжетом, близки к типу литературной модели. Он часто использует «низкие» литературные жанры (например, жанр детективной новеллы, газетного репортажа и др.) и отдает предпочтение таким художественным средствам, как ирония, пародия, пастиш. Убежденность в том, что литература рождается не из образов реальности, а из фраз, возникающих по воле автора (на неё, правда, могут воздействовать его намерения и жизненный опыт), роднит Виликовского с постмодернизмом.
Душан Митана (1946) вложил в свои произведения гротеск, таинственность, игру случая, иррациональность. Его сборники рассказов «Чертово ненастье» (1970) и «Ночные новости» (1976) стали культовыми для молодых читателей. Игра, поэзия, юмор, смешение обыденного и необычного, нормального и патологического (или просто болезненного) – всё это отвечало интеллектуальным запросам молодого поколения. Свободное, раскованное повествование уносило читателя в мир необычных переживаний, открывало перед ним пространство собственного внутреннего мира. На этих принципах построены и более поздние книги Митаны («Словацкий покер», 1993; «Мой родной погост», 2000; «Крещение огнем», 2001).
Душан Душек (1946) погрузился в прошлое, из которого он черпает свои детские впечатления и придает им форму старых открыток, где можно разглядеть все детали. И действительно, книги его рассказов складываются, главным образом, из таких деталей («Календарь», 1983; «Наперсток», 1984; «Чемодан для снов», 1993; «Термометр», 1996 и др.). Вместе с тем при ближайшем рассмотрении мы можем убедиться, что ничего существенного при этом не упущено. Предметность описания сочетается у этого автора с незаурядной образностью и глубоким проникновением в сферу межчеловеческих отношений; в результате возникает оригинальный, в значительной степени поэтизированный образ действительности, вызванный к жизни магией языка искусства. Проза Душека передает очарование миром, схожее с воспоминаниями детства. Из конкретных мелочей возникает нечто вроде жизненной философии, основанной на добре, участии и любви.
Ян Йоганидес (1934) вначале находился под влиянием экзистенциализма («Личное», 1963), от которого затем избавился, хотя и сохранил внутреннюю близость к этому течению. Можно сказать, что экзистенциализм был просто созвучен мироощущению и мировоззрению Йоганидеса, поскольку все его дальнейшие произведения, весьма многочисленные, создавались в том же русле (напр., «Похороны брата», 1987; «Слоны в Маутхаузене», 1985; «Преступление робкой лесбиянки», 1991; «Крик дроздов перед сном», 1992; «Фамильный древоточец», 1998; «Смотри в синие глаза Лондона», 2000; «Пуленепробиваемая женщина», 2001 и др.). В его книгах мы постоянно сталкиваемся с ощущением вины, страха, одиночества и отчуждения. На этих константах он строит все свои сюжеты, несколько их варьируя. Писатель выработал свой стиль, основанный на описательности и интроспекции. Точное и тщательное описание реалий и фактов внешнего мира резко контрастирует у Йоганидеса с нарочитой неопределенностью и неуловимостью человеческих проявлений его героев; их поступки почти всегда лишены мотивации. Действие сведено к минимуму и вообще не имеет большого значения.
Павел Груз (1941), в отличие от многих уже упоминавшихся писателей, с самого начала проявлял интерес к проблемам общества, в котором вынужден был жить. Он трактовал их в ироническом ключе («Документы о видах», 1966), поскольку ясно видел пропасть между ложным общественным сознанием, формируемым официальной идеологией и реальной действительностью. Критика режима еще более усилилась в следующей его книге – «Оккультизм» (1968), в самом названии которой уже зашифровано слово «культ», то есть – культ личности. Выступив против политики «нормализации», он уже не мог публиковаться и стал диссидентом. С возвращением в литературу после 1989 г. он издал несколько книг, в которых отразился опыт человека, выброшенного на обочину не только литературы, но и жизни («Хлев и игры», 1990; «Pereat», 1991; «Хлеб и кусты», 1996; «Спаривание одиночек», 1993 и др.). Он создал свой отдельный литературный мир, заселенный бродягами, отверженными, чудаками, алкоголиками, мелкими мошенниками и проч., противопоставив его миру «высокому», где царят «разум» и «идеи». Груз не строит свой сюжет связно, а разбивает его на фрагменты, чередуя их с фрагментами других фабул, относящихся к другому месту и времени; порой он разворачивает параллельно два сюжета. Это связано, видимо, со склонностью писателя к игре, в том числе – к игре со словами, названиями, понятиями, а также с его писательской индивидуальностью, базирующейся на рациональности. Он до сих пор убежден в том, что мир имеет две формы – истинную и ложную, – и это служит источником его творчества.
Можно назвать имена и других писателей, например, еще одного диссидента – Ивана Кадлечика (1938), который также выступил против «нормализации» и на протяжении двух десятилетий не имел возможности публиковать свои произведения на родине легально. Кадлечик пришел в литературу, уже будучи критиком («На языках низин» издана в самиздате, в виде книги – в 1993 г.), что заметно на характере его творчества, в котором представлена широкая шкала как жанров – от эссе до рефлексивной бессюжетной прозы, так и проблематики – от литературы и культуры до проблем человека в современном мире («Рапсодии и миниатюры», 1992; «Собственный гороскоп», 1991; «Вчера, как сегодня», 1997; «Тароки», 1997; «Маленькие прелюдии», 2002 и др.). Кадлечик выразил свои убеждения в афоризме: «Жить можно только автобиографически». Но эти слова означают и другое – творить тоже можно только автобиографически. По мнению писателя, ценность представляет лишь то, что основано на опыте собственной жизни, судьбы, на личной позиции, выработанной ценой тяжелых испытаний. Кадлечик никогда не делал попыток «критически разобраться» с прошлым режимом, который на долгое время исключил его из общества. Его протест (а возможно – и пренебрежение) вылился в другие формы. Писатель выдвинул на первый план главное – свою глубокую связь с национальными корнями, со словацкой историей и, особенно, со словацкой культурой. Он с гордостью писал о своих предках, осуществлявших культурную миссию на широком пространстве Словакии и Моравии, о своих идейных предшественниках. Чувство общности с ними, преемственности во времени и пространстве, осознание своего места в цепи поколений – вот главная аксиома мировоззрения и творчества Кадлечика. На ее основе он доказывал антиисторизм коммунистического режима, его чужеродность на словацкой почве.
В поэзии после 1989 г. продолжало удерживать ведущие позиции всё то же поколение поэтов (Штефан Моравчик, Иван Штрпка, Ян Бузашши, Иван Лаучик, Штефан Стражай), со временем к ним присоединились и другие (Ян Замбор, Мила Гаугова, Милан Рихтер, Даниэл Гевиер, Дана Подрацка и др.).
Говоря о драматургии, нельзя не упомянуть Станислава Штепку, драматурга и основателя театра («Радошинский наивный театр»), базирующегося на традициях народного представления, творчески переосмысленных и трансформированных в оригинальные формы. Заметный след оставил и авторский и актерский дуэт – Милан Ласица и Юлиус Сатинский, который подвергался суровым гонениям в годы «нормализации». Альтернативными официальным были также театры «ГУнаГУ» (Вильям Климачек) и «Стока» (Благо Углар).
Скепсис по отношению не только к современной реальности, но и к познавательным возможностям искусства – характерная черта авторов нового поколения, прежде всего – прозаиков, которых критика привычно относит к постмодернистам (Томаш Горват, Марек Вадас, Владимир Балла, Павол Ранков, Вацлав Панковчин и др.). Немного в стороне от них стоит Петер Пиштянек, который посредством «низких» жанров пародирует не только литературу времен социализма и саму эту эпоху, но и общественные процессы после 1989 г., когда деньги и власть смогли прибрать к рукам алчные, нечистые на руку люди («Rivers of Babylon», 1991; «Молодой Дуонч», 1993;. «Rivers of Babylon – 2, или “Деревянная деревня”», 1994). Мир, который отражен в произведениях перечисленных авторов (за исключением П.Пиштянека), не имеет уже ничего общего ни с личным переживанием или индивидуальным опытом, ни с переосмысленной реальностью. Это мир ирреальный, виртуальный, мир-паноптикум, не подчиняющийся законам логики, рациональности, морали, это мир вне добра и зла. Излюбленные приемы этих писателей – ирония, пародия, сарказм, абсурд, цитаты, аллюзии, интертекстуальность, – всё, что призвано подчеркнуть убеждение, что литература – всего лишь языковая игра или культурный феномен, не имеющий ничего общего с реальностью и ее познанием. Реальными, однако, представляются состояния, зафиксированные этой литературой и передающие ощущения современного человека: тоска (ничем не мотивированная), страх, неуверенность, невозможность освободиться от сковывающих отношений и осмыслить истинное положение дел в мире, который нас окружает, в мире, где избыток информации не делает человека свободным. В то же время для данной прозы характерны юмор, игровая легкость, беспроблемность, правда, часто лишь имитируемые. За всем этим чувствуется разочарование оттого, что человек (и его разум) в ходе истории постоянно терпит крушение, что в обществе происходит подмена ценностей, обман прикрывается маской высоких идеалов, свободы и братства. В конечном итоге, и для этой литературы важен вопрос о месте человека в мире, куда помещают его авторы, о его возможностях, но главное – о его беспомощности. Шкала авторского отношения к человеку варьируется от антипатии до безразличия и даже жестокости, за которой скрывается всё то же разочарование. Но даже несмотря на читательское неприятие, вес и значимость такого рода литературы постоянно возрастает.
Молодая словацкая поэзия меняется не столь динамично, как проза. Одним из последних заметных явлений стала молодежная поэтическая группа, так называемые «нежные варвары» (Ян Литвак, Андриян Туран, Иван Коленич, Камил Збруж, Роберт Биелик). Правда, существенного влияния на развитие поэзии она не оказала, поскольку этих авторов объединяло, скорее, общее мироощущение, ориентация на восточную философию, а не схожесть взглядов на литературу. Поэтическим аналогом постмодернистской прозы представляется двуязычная поэзия (на словацком и на венгерском языках) Петера Мачовского. Экспериментальные «фигурные» стихи, отражающие восприятие «компьютерной цивилизации», пишет Петер Шулей. Новым течением, возникшим после 1989 г., стал литературный феминизм, который реализуется не только в творчестве (Яна Юранёва: «Дичь», 1993; «Сети», 1996; «Просто баба», 1999; «Страдания старого кота», 2000), но и в издательской деятельности (журнал «Аспект», книжное издательство) и в организационных формах. В новых условиях, когда были сняты идеологические ограничения, больший простор для развития получил жанр фантастики (фэнтези, киберпанк), повлиявший на значительную часть молодой прозы (Михал Гворецкий). То же самое можно сказать и о сатире (Томаш Яновиц, Петер Грегор), которая достигла уровня философской рефлексии.
Как это не покажется удивительным, нужно отметить, что век кибернетики и информатики оказал на молодую словацкую литературу (поэзию, прозу, а частично и драматургию) гораздо более существенное воздействие, чем самые радикальные перемены в структуре общества. Как мы попытались показать в данном кратком обзоре, современная словацкая литература (и литературная ситуация) сохраняет жизненность и развивается, пусть прерывисто и неравномерно, в новых формах. Какие из них окажутся продуктивными, покажет время. Но уже сегодня это стоит читать.
Перевод Людмилы Широковой.
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Словакия»]
Дата обновления информации (Modify date): 02.12.09 19:21