Мемориал Одессы
Допросы академика В.П.Филатова
Фамилия всемирно известного офтальмолога В.П.Филатова встречается в дневниках учителя музлитературы школы имени проф. П.С.Столярского В.А.Швеца неоднократно. В.А.Швец с учениками посещал его публичные лекции, интересовался его медицинскими открытиями и изобретениями (см. серию книг автора «Реквием ХХ века»).
Несмотря на известность в обществе, и В.П.Филатову не удалось избежать ареста по обвинению в соучастии в «контрреволюционной Военно-офицерской организации».
Каждое архивно-следственное дело бывшего ГПУ-НКВД достойно удивления и особой грусти. В случае дела профессора В.П.Филатова можно поражаться тому, что у чекистских «судей» подымалась рука на человека, который их же лечил, оказывал им внимание как врач и своими трудами подымал и прославлял советскую науку и тот советский «социалистический» строй, который их выдвинул.
Допросы профессора В.П.Филатова, о чем повествует архивно-следственное дело за № 435П в 1931 году, могут явиться предметом особого изучения и обсуждения, поскольку в известной мере раскрывают подоплеку логики развития общества того политико-экстремистского, экспериментально-коммунистического времени (см. «Одесский Мартиролог», том 2, 1999).
Профессор Одесского Медицинского факультета Императорского Новороссийского университета с 1911 года, а затем – Одесского Мединститута, заведующий кафедрой глазных болезней, 57-летний Владимир Петрович Филатов был арестован органами ГПУ 20 февраля 1931 года. Пробыл в тюрьме 2 месяца, в течение которых испытал глубокую душевную, моральную и физическую драму, хотя с выдающимся ученым «товарищи следователи» обращались с известной осторожностью. Пребывание под следствием безусловно наложило отпечаток на всю последующую жизнь В.П.Филатова.
В деле В.П.Филатова нет заранее обычных, заготовленных протоколов допросов с полностью признательными показаниями «врага», добытыми пыточными методами. Материалы допросов представлены в виде своеобразных отчетов и заявлений, написанных собственноручно Владимиром Петровичем и могут служить своеобразным материалом для изучения его личной жизни и судьбы.
Из материалов дела следует, что Владимир Петрович Филатов родился в 1875 году в Саранском уезде Пензенской губернии в семье помещика. Отец был по профессии медик. Он работал врачом в выстроенной им же больнице в своем имении. Детские годы В.П.Филатов провел в помещичьей усадьбе. По политическому мировоззрению отец В.П.Филатова (сокращенно В.П.) был интеллигентом либерального направления.
Гимназию В.П. окончил в городе Симбирске, а Медицинский факультет Императорского Университета окончил в Москве в 1879 году.
При заполнении анкеты В.П. отмечает, что он служил и числился в 1905 году в Царской армии в полку, расположенном в городе Одессе. Со дня окончания службы в армии В.П. состоял на государственной службе в Новороссийском Университете. Как уже отмечалось, с 1911 года В.П. – профессор и заведующий кафедрой глазных болезней Медицинского факультета этого университета. Отец В.П. умер в 1913 году.
Войны и революции требовали непрерывной адаптации всей сохранившейся российской интеллигенции. Когда наступили пролетарские мероприятия советской власти, то они казались для более высоких слоев общества непонятными, вызывали тревогу и желание вернуть утерянные «старые добрые времена». В конце концов все это привело к трагедии интеллигенции, отголоски которой чувствуются до сегодняшних дней.
Конечно, ни о каком личном участии в «контрреволюционных заговорах» практически никто не помышлял. Но разговоры о том, уйдут ли большевики, кто и когда придет им на смену – безусловно велись, особенно в среде либеральной интеллигенции.
Вот как описывает В.П. свои взгляды того времени в одном из заявлений, написанном под следствием 27 февраля 1931 года: «К практической политике я был равнодушен, довольствовался лишь литературой. Февральскую революцию я приветствовал, как и Временное правительство. Результаты Учредительного собрания, в смысле установления способа правления, я считал удовлетворительными.
Переход власти к большевикам я не мог охватить моим настроением. Мне казалось, что это слишком сильный сдвиг. Борьба с властью большевиков Добровольческой армии генерала Корнилова вызывала сочувствие.
Когда советская власть окончательно установилась в Одессе, то я принял ее как факт с большой долей тревоги. Так, приблизительно, относилась к ней и вся профессура за отдельными исключениями, и интеллигенция вообще. Борьбу со старым режимом и строительство государственной жизни и быта советская власть проводила чрезвычайно крутыми способами. Я нередко с болью в сердце глядел, с какой быстротой уносятся привычные мне формы жизни.
Особенно тяжела была для меня борьба советской власти с религией и церковью. Материалистическое мировоззрение, проникая в преподавание, грозило настолько сузить работу людей идеалистически настроенных и религиозных, что нередко слышались опасения в их существовании. Я живо ощущал эти тревоги и испытывал известное преимущество от того, что область глазных болезней, в которой мне лично приходилось работать, была столь далекой от влияния мировоззрения большевиков. Мне было жалко и исчезновения земельной собственности (хотя я лично ее и не имел), падающей религии, старого университетского строя, старой интеллигенции.
Такие настроения царили вообще в среде интеллигенции, предчувствующей, что она скоро сойдет на второй план. Мы чувствовали, что нужны лишь временно, до возрастания новых поколений, что мы лишние в потоке этих сил. Перестроиться на новый тон мы частью не хотели, частью не умели.
Сравнение с Западными государствами невольно многим из нас указывало преимущество их перед Союзом ССР в отношении материальной и умственной культуры интеллигентного слоя и общества.
Большинство мероприятий Советской власти – пролетаризация школы, политика на селе и др. – в моем окружении встречало критику.
Нововведения в преподавании и частые перемены встречались нередко неодобрительно, даже с противодействием. Еще труднее теряло дух оставшееся старое офицерство».
То счастливое обстоятельство, что область изучения глазных болезней фактически никак не пересекалась с марксистско-ленинскими идеологическими установками позволило В.П. достаточно активно работать с пользой для дела, некоторое время не испытывая давления и притеснений «сверху». Уже в 1920-е годы В.П. разработал принципиально новые методы лечения глазных болезней.
О своих научных достижениях он писал тогда же в показаниях от 27 февраля 1931 года: «Моя клиника стоит на втором месте в мире по успехам в области пересадки роговицы для возвращения зрения слепым с бельмами. Работа ведется при самом тесном контакте с Наркомздравом. В последнее время я, совместно с Институтом ГЛАВЧЕ, приступил к составлению докладной записки в Наркомздрав об организации через диспансер производства пересадки роговицы слепым с сифилитическими бельмами. Осуществление этого метода даст пример для всех стран и покажет значение диспансерного метода как одного из сторон советской медицины.
Я, вместе с доктором Баккалом, поднял и осуществляю вопрос о замене йода в хирургии бриллиантовой зеленью. Таким образом, страна освобождается от импортной зависимости, получает экономию.
В Наркомздраве принят мой проект обеспечения быстрой и правильной помощью рабочих с осколком в глазу при помощи так называемого «магнитного центра», т.е. комбинации магнитов, операционной, рентгена и своевременной доставки больных.
Я затеял и провожу опыт (в контакте с Наркомздравом) реформы лечения трахомы среди населения Спартаковского района. Успех его может дать громадный сдвиг в лечении трахомы во всем Союзе.
Мои методы и программы обучения аспирантов получили одобрение соответствующих инстанций по подготовке кадров.
Но я не мог бы работать по многим советским программам совершенно. Так, я не мог бы заниматься антирелигиозной деятельностью, так как отношусь к типу идеалистических и религиозных людей. Я не мог бы по той же причине быть учителем в школе.
Пока что программа Советской власти не стесняет деятельность не солидарного с ней ученого в громадной области науки, чистой и прикладной, в области техники и частично в области искусства. Эти области, которые являются одними из источников культуры вообще, могут быть обрабатываемы и при нынешней разнице мировоззрения по сравнению с точкой зрения государства.
Есть и другие области подобного рода, хотя и не столь свободные от ограничений. Такова, например, значительная часть высшего, особенно технического, преподавания. Повышение культуры должно смягчить ход государственной машины и форм осуществления планов власти.
По счастью для меня, у меня есть две области для такой работы в сотрудничестве с властью: это моя специальность окулиста и преподавание офтальмологии. Поэтому я с интересом работаю не только как спецтехник по болезням глаз».
Как видно из написанных профессором В.П. Филатовым откровений, отсутствие категоричности в признательных показаниях свидетельствует о том, что его пыткам, по всей видимости, не подвергали.
Среди знакомых В.П. были и чудом уцелевшие, перешедшие на сторону Советской власти бывшие офицеры Царской армии: Н.А.Радкович,.. В.А.Бернадский, Зеленин, Посохов и др. Бывая друг у друга в гостях, на даче (привычка, с которой не так просто было расстаться!), а также во время посещений В.П.Филатова как окулиста, в его приемном кабинете друзья и знакомые прошлых лет, как и прежде, обменивались мнениями и практически ничего не значащими разговорами, в которых могли промелькнуть и антисоветские ноты. Эти обстоятельства позволили «недремлющему» ГПУ состряпать в 1930 году очередное дело о «Военно-офицерской организации», в состав которой были ими же включены не только бывшие военные, но и ряд профессоров вузов Одессы. Судьба арестованных бывших царских военных, многих преподавателей Артиллерийской школы, остается неизвестной. Тогда же были арестованы под видом борьбы с «Украинской контрреволюционной организацией» многие представители украинской интеллигенции, а также представители организации «Сионистов» и др.
Те же из них, кто был выпущен на свободу, впоследствии в 1937–1938 годах были безжалостно расстреляны (см. очерки, напечатанные в газете «Правое дело» в 2003 году).
20 февраля 1931 года в недрах ГПУ появляется следующий документ: «Ордер № 12342 ... Алешину произвести обыск и арест по ул. Гоголя, 9 кв. 4 Филатова Владимира Петровича». Любопытно, что в этой же квартире в дальнейшем жил как друг семьи композитор Сергей Орлов, написавший 6 симфоний, репрессированный в 1937 году в возрасте 29 лет и погибший в застенках.
На другой день после ареста профессора был произведен в этой квартире обыск, о чем свидетельствует следующий документ: «ПРОТОКОЛ ТРУСУ 1931 р. лютого 21. Зробив трус у примiщеннi Фiлатова В.П.
Пiд час трусу були присутнi Исакович, Арабед…»
В материалах дела есть объяснение В.П. по поводу изъятых у него во время обыска документов. У отца В.П. был друг помещик Круженский Николай Егорович. Будучи арестован красными, незадолго до прихода добровольцев, он был выпущен и, будучи выселен из своей квартиры, поселился у В.П. на улице Гоголя, 9 вместе с женой. Жил он, продавая свои вещи. Вскоре, распродав большую часть их, он уехал в Ялту. В Одессу не вернулся.
Из Ялты сумел выехать за границу. У В.П. остались его вещи – картины, немного мебели, книги. В 1927 году В.П. получил известие о его смерти. Среди книг Круженского были обнаружены документы, заинтересовавшие работников ГПУ во время обыска.
Уже в тюрьме В.П. заполняет анкету:
«Филатов Владимир Петрович, 1875 года рождения, уроженец города Саранск.
Национальность, гражданство: русский, СССР.
Профессия: медицина, преподаватель.
Социальное положение: сын врача.
Семейное положение: холост.
Образование высшее, профессор Одесского Медина».
Арест для профессора В.П.Филатова, занятого по горло работой на кафедре офтальмологии, организационными вопросами, созданием новых методов лечения слепоты был совершенно неожиданным и устрашающим. Конечно, следователь традиционно на первом же допросе постарался настолько запугать В.П. «обличающими» показаниями свидетелей (Радкевич, Бернадский и др.), что он, как и многие, многие подобные жертвы решил «признаться» во всех несуществующих заговорах, причастности к «Военно-офицерской организации», подготовке интервенции извне и пр.
Однако, возможно, банальная неграмотность следователей, а может быть, и известность профессора В.П.Филатова, привели к тому, что протоколы допросов не велись. В других случаях следователи чаще всего составляли протоколы за допрашиваемых, а в случае с В.П. – ему разрешили самому составить свои заявления – «признания» в виде протоколов допросов.
Все документы с показаниями, имеющиеся в деле В.П.Филатова, написаны были им собственноручно, а затем перепечатывались на пишущей машинке.
Свои переживания В.П. описывает достаточно откровенно 27 февраля 1931 года в протоколе допроса, который назывался «Заявление арестованного проф. Филатова начальнику СПО ООС ГПУ Заславскому» (или «секретно-политическому отделу Одесского оперативного сектора Государственного политуправления»): «Когда мне было предъявлено обвинение в принадлежности к Военной Контрреволюционной организации, я был крайне изумлен и напуган этим, так как я совершенно позабыл об обстоятельствах, о которых скажу ниже.
Когда я был наведен Вами, товарищ Заславский, на воспоминания о моей беседе с гражданином Бернадским, то я с большими усилиями памяти кое-что начал вспоминать из того, что говорилось тогда мной и Бернадским. Я изложил, что вспомнилось, в письменном виде. Когда же Вы, приняв скудость моего воспоминания за нежелание отвечать подробно, заявили мне, что целый ряд (!) участников Военно-офицерской организации свидетельствует о моем участии и активной роли в ней, то я был очень взволнован этим.
Когда Вы прочитали мне цитату из показаний Экерле, который якобы участвовал со мною на Организационном заседании вместе с рядом лиц, а также показания еще двух неизвестных мне лиц о том, что меня видели на подобном же заседании Организации, когда указали, что Радкевич, Бернадский и Посохов свидетельствуют обо мне как о члене Организации и прибавили, что «моя виновность вполне доказана», я совершенно пал духом, приняв, что я – жертва оговора.
Простое утверждение мое о том, что ни на каком собрании у «Синько-Поповского» я не был и что согласия на участие в организации не давал, не было сочтено Вами за достаточное, а на Ваши вопросы об Организации я ничего не мог ответить, ИБО ОТВЕЧАТЬ МНЕ БЫЛО НЕЧЕГО.
Вы заявили мне после этого, что я не желаю давать ответы.
Совершенно измученный морально от безысходности положения я избрал такой путь: я РЕШИЛ ПРИЗНАТЬСЯ В ТОМ, В ЧЕМ Я ФОРМАЛЬНО НЕ БЫЛ ВИНОВЕН, и те факты, которые Вы мне подсказали, из показаний свидетелей, признал, как действительно имевшие место. Я делал это в надежде, что, приняв их на себя, я создам достаточно материала для того, чтобы меня можно было бы признать виновным в активном участии в Организации. Я надеялся, что так скорее кончится психологически мучительный для меня процесс следствия, которое, казалось мне, не может иметь конца, если я просто буду отвергать мою виновность.
Я подал Вам мое второе показание, составленное из тех скудных сведений, что я ПОЛУЧИЛ ОТ ВАС во время разговора (Любопытно, что интеллигенцию В.П.Филатов осторожно называет «непролетарским слоем населения», «допрос» – разговором или беседой и пр. – В.С.).
Но после этого мое положение только ухудшилось, ибо Вы пожелали иметь от меня еще больше новых сведений об этой Военно-офицерской организации! В отчаянии от фактической невозможности дать что-либо новое, я Вам заявил, что мое показание – ПОКЛЕП НА САМОГО СЕБЯ.
После беседы с Вами (опять «допрос» заменен словом «беседа». – В.С.) и Вашего указания, что уничтожение показания равносильно отказу отвечать на вопросы следствия, я, воспользовавшись кое-какими Вашими замечаниями фактического характера, попытался развить мое самообвинение в виде второго показания.
Вас оно не могло удовлетворить, так как содержало не более того, что Вы говорили сами, да еще и в испорченном виде. Подавая Вам его вчера (26 февраля 1931 года. – В.С.), я сегодня (27 февраля) категорически решил заявить Вам, что я моими самообвинениями себя совершенно измучил, а дело не ускорю. Поэтому настоящим моим заявлением прошу считать соответствующим действительности мое показание только о разговоре с Бернадским, а от остальных категорически отказываюсь».
В чем же заключались «признательные» показания В.П., в которых он оговорил сам себя? Документы архивно-следственного дела позволяют ответить на этот вопрос и понять то, чего хотели следователи ГПУ. Из показаний, датированных 27 февраля 1931 года, следует: «Из всех настроений гражданской и военной интеллигенции рождались мечты о перемене власти путем интервенции извне. Она представлялась и мне желательной в форме вмешательства тех или иных иностранных держав.
Конкретного содержания эти мысли не имели. Но, встречаясь с бывшими офицерами Н.А.Радкевичем, В.А.Бернадским, а также с С.О.Лозинским, я стал слышать от них не только о реальной возможности интервенции, но и о том, что намечается создание Организации, которая должна произвести переворот и взять власть в свои руки как в Одессе, так и в ряде пограничных городов. Я не могу сказать, кто первый сказал мне об этом. Помнится, что это был В.А.Бернадский.
На организационном заседании (с трудом, преодолевая нервный шок, верующий человек вынужден был лгать на самого себя! – В.С.) я был только один раз в 1926 году в квартире Синько-Поповского. Там же были Зеленин, Посохов, Бернадский, Экерле, Радкевич (отец и сын), Лозинский и Ген.
Я не могу вспомнить деталей заседания, но помню, что говорилось о военной стороне организации и об организации Комитета общественной безопасности для поддержания порядка, медицинской помощи и культурной жизни в Одессе во время переворота.
В структуру военной части организации входили главное командование (Н.А.Радкевич), штаб (Радкевич-сын), тыл (Н.А.Бернадский). Позднее от Бернадского я получил приглашение войти в Комитет безопасности. В нем были, кроме меня, Лозинский и Экерле. Всех членов организации я не знаю, знаю, что в нем состоят перечисленные выше лица и, с более позднего времени, Корнман, Куковеров, Костямин. Предполагаю, что в Организации состояли проф. Балашов (был расстрелян в то время. – В.С.), проф. Николаи.
Я сам, – Филатов В.П., в настоящее время не являюсь противником Советской власти. Обдумав всю тяжесть содеянного мною, я никоим образом не намерен продолжать делать помеху советскому строительству и СОВЕРШЕННО РАЗОРУЖАЮСЬ (какое знакомое для советского человека сочетание слов! – В.С.) перед советской властью. Я вполне и чистосердечно раскаиваюсь и в дальнейшем буду честно работать».
Конечно, после отказа от приведенного выше самооговора В.П. столкнулся с проблемой того, как ему все же умилостивить «товарищей следователей», чтобы они перестали его мучить. Работники ГПУ не могли просто так бросить свою арестованную жертву без признаний с ее стороны в совершении «преступлений», раскрытых ими же, чекистскими работниками.
Здесь уместно вспомнить слова арестованного профессора А.А.Сухова (см. 2-ю часть книги «Реквием ХХ века». – В.С.): «Мы являемся навозом для возвышения этих работников».
Датированные 2 марта 1931 года признательные показания В.П. были представлены в форме обращения в суд, которого в обычном понимании фактически в то время не существовало. Приведем эти показания, в которых уже отсутствует более раннее «признание» в соучастии в заседаниях и собраниях «Военно-офицерской организации»: «Когда мне было предъявлено обвинение в том, что я состою в Комитете безопасности при Контрреволюционной организации, я в первое время был испуган этим, но и удивлен, ибо в памяти моей не выступило ни одного обстоятельства, которое обосновало бы такое обвинение. На самом деле и до моего ареста я не думал, что аресты идут в связи с какой-то историей в Артшколе, как вообще говорили в городе.
Указания товарища следователя Заславского на показания Радкевича, Лозинского о их принадлежности к Организации (В.П.Филатов и тогда еще не мог себе представить, что можно было пытками добыть любые «признательные» показания от его знакомых. – В.С.) и указание товарища Заславского на то, что Радкевич и Лозинский на меня ссылаются, не пробудило в моей памяти ровно ничего по поводу Организации и моего касательства до нее.
Показания Экерле, явно в отношении меня неверные, привели меня к выводу, что я в каком-то безвыходном положении, отвечать мне нечего, а свидетели доказывают, как мне было сказано тов. Заславским, мою вину.
После наводящих вопросов тов. следователя о Бернадском, я вспомнил о разговоре с ним, но не мог восстановить в памяти его содержание. При напоминании тов. следователя я восстановил в памяти разговор с Бернадским: мы сидели с ним в моем кабинете. Я не могу вспомнить всех сторон разговора. Мне кажется, что Бернадский упоминал фамилии Корнмана, Куковерова и, кажется, Гена.
Я нисколько не сомневаюсь, что показания таких лиц, как Радкевич, в отношении меня точны. Но как могло случиться, что я позабыл не только про Организацию, но и про разговор с Бернадским?
Я признаю, что моим отношением к предложениям Радкевича и Бернадского я дал им и членам Организации моральную поддержку в их надежде на сочувствие к Организации известных кругов общества.
Я признаю, что знал о существовании Организации и Комитета (в основном из подсказок «тов. следователя». – В.С.), но эпизодически забывал о них.
Я охотно говорил о возможности интервенции при встречах со знакомыми. Совещания в том виде, как оно указано Н.А.Радкевичем (Но это со слов «тов. следователя». На самом деле никакого «совещания», что можно утверждать с полной уверенностью не было. И поэтому, естественно, В.П.Филатов не мог о нем вспомнить! – В.С.), т.е. в виде заседания, специально созванного у него на квартире в 1927 году, я припомнить не могу. Но много лет назад, когда я жил на даче «ФОТ», где бывали Струев и Дмитренко, я принимал участие в разговорах по вопросу об интервенции. Мое легкомысленное намерение тех лет о формировании Комитета я фактически не привел в исполнение. Я никого не вербовал в Комитет, плана которого я не составлял. Моя забывчивость таких фактов, как разговор с Радкевичем, а потом с Бернадским, не умаляя тяжести моей вины, имеет объяснение в том, что я мало придавал значения Организации. Я не был осведомлен о составе Организации и узнал о ней очень немногое ЛИШЬ ВО ВРЕМЯ СЛЕДСТВИЯ (От следователя Заславского! – В.С.). Я умоляю поверить мне, что я говорю правду. Мое молчание ставит меня в крайне невыгодное положение и перед следствием и перед Судом. Но что мне делать, если у меня нет фактов, о которых я мог бы говорить!
Моя вина несомненна. Мне нечем оправдать ее и мне остается просить у Суда пощады. Я глубоко раскаиваюсь в содеянном мною. Я не прошу об избавлении от наказания, но лишь о смягчении его, дабы я в моем возрасте (мне 57 лет) не потерял трудоспособности.
И ныне, и после отбытия будущего наказания я обещаю РАЗОРУЖИТЬСЯ по отношению к Советской власти и не предпринимать против нее никаких активных шагов.
Относясь по своему мировоззрению к типу людей идеалистически и религиозно настроенных, я не могу в известных случаях следовать идеологии советского строительства. По счастью, область преподавания глазных болезней с подготовкой кадров, а также область здравоохранения дают мне широкий простор для труда по моей специальности.
Я прошу Суд о пощаде и смягчения моего наказания».
При чтении документа возникает вопрос: А кто такие судьи, у которых В.П. просит снисхождения? Но, как видно, даже этим «судьям» из ГПУ стало ясно, что В.П.Филатов – нужен для общества и его следует отпустить.
Вероятно, следователь Заславский по согласованию с начальством пообещал отпустить профессора при условии получения от него признательных показаний, которые позволили бы работникам ГПУ всегда держать В.П. как бы под прицелом, что давало «зеленый свет» для дальнейшего шантажа и возможных арестов. Именно поэтому работники ГПУ потребовали от В.П.Филатова сделать еще одно «Заявление», которое могло бы его достаточно скомпрометировать в случае надобности для компетентных органов.
В документе, датированном 20 апреля 1931 года, сказано: «С самого начала Советской власти я не являлся ее сторонником. Для меня не были приемлемы как главные ее политические основания, так и та крутость мер, которыми она проводила в жизнь свое строительство. Недовольство, которое я испытывал при виде той ломки, которую приходилось переживать близкому мне классу интеллигенции, побуждало меня к мечтам об интервенции.
В таких настроениях я дал Радкевичу в 1923 году согласие на оформление идеи устройства Общественного Комитета безопасности, который должен был взять в свое ведение гражданскую власть в Одессе после переворота.
В 1930 году (или в 1929 году) я получил предложение быть членом Комитета безопасности от В.А.Бернадского, на что я согласился.
В моем преступлении я решительно раскаиваюсь и совершенно разоружаюсь по отношению к Советской власти. Признавая мою вину, я прошу пощадить меня и простить мне мое преступление. Я даю твердое обещание отныне раз навсегда отказаться от политических замыслов и мероприятий против Советской власти и принести все свои знания и опыт на пользу строительства Советского государства».
Так В.П.Филатову все же пришлось оговорить себя. Такой самооговор сродни «признанию» Галилео Галилея в том, что Земля неподвижна. Но как и в том случае ради работы, ради здоровья больных, возвращения зрения слепым В.П. должен был сделать этот самооговор. Но никаких других фамилий в этом документе он уже не называл. Признательный документ давал возможность следователям быть довольными проделанной ими «работой» по «разоблачению» классовых врагов и создавал возможность повторно в любой момент произвести арест профессора.
В тот же день после написания заявления, 20 апреля 1931 года, появилось следующее «Постановление»: «Помощник начальника СПО отдела Одесского оперсектора ГПУ УССР Шерстяков, рассмотрев дело гр. Филатова В.П. в совершении преступлений, предусмотренных Уголовным кодексом и, принимая во внимание, что пребывание на свободе Филатова Владимира Петровича не отразится на дальнейшем ходе следствия, ПОСТАНОВИЛ: содержание под стражей отменить, заменив ее освобождением под подписку о невыезде с места жительства». Подписи под документом: «помощник начальника СПО Шерстяков, «Согласен» – начальник СПО Блюман. Начальник оперсектора ГПУ УССР Перцов».
Далее в деле следует примечательный документ – «Подписка»: «Обязуюсь без разрешения ГПУ не выезжать из города Одессы. Адрес ул. Гоголя, 9, кв. 4. Телефон 2483. Профессор Филатов».
В вышестоящие организации по поводу освобождения В.П. была отправлена реляция в виде «Справки о профессоре Филатове В.П., направленной Одесским оперативным сектором ГПУ в секретно-оперативную часть ГПУ УССР.»
«23 апреля 1931 года. Начальнику СПО ГПУ УССР тов. Леплевскому. Город Харьков.
20 февраля нами по делу Военно-офицерской организации был арестован известный профессор-окулист Филатов Владимир Петрович.
По показаниям членов Военно-офицерской организации Радкевича и Бернадского, они вели (Радкевич в 1923 году, а Бернадский в 1929 году) с Филатовым переговоры об организации в Одессе «Комитета общественной безопасности» на случай переворота в момент интервенции. В задачи этого «Комитета» входила организация власти в Одессе после захвата города интервентами.
Филатов сознался, что он действительно вел беседы на эту тему с Радкевичем и Бернадским и как одному, так и другому дал согласие войти в «Комитет».
Исходя из тех соображений, что Филатов является мировым ученым и что его роль в Организации не являлась активной, мы сочли целесообразным его из-под стражи освободить под подписку о невыезде из города Одессы.
20 апреля он был нами освобожден, причем предварительно от него было получено Заявление с просьбой о помиловании (в чем?? – В.С.).
Копию Заявления и последние показания Филатова при этом прилагаем.
Приложение: копии показаний 3 марта и Заявление Филатова от 20 марта».
Подписи: «Начальник Одесского оперативного сектора ГПУ УССР Перцов. Зам. начальника Одесского Оперативного сектора Галицкий. Начальник СПО Блюман».
Так одесские чекисты «успешно» «обезвредили» деятельность профессора В.П.Филатова не только на два месяца ареста, но и на многие последующие годы.
В деле имеется еще один примечательный документ под грифом «Совершенно секретно»: «Народный комиссариат Госбезопасности СССР. Отдел «А». 22 сентября 1944 года
И.о. начальнику отдела «А» НКВД УССР подполковнику госбезопасности товарищу Захарову (Именно ему писала жена профессора К.Д.Покровского с просьбой о передаче подстилки для спанья! См. 1-ю часть «Реквиема ХХ века», очерки, посвященные профессорам К.Д. Покровскому и П.Г.Часованикову. – В.С.):
«По миновании надобности (!) возвращаем Вам учетное дело без номера, заведенное УНКГБ по Одесской области на Филатова Владимира Петровича.
Приложение: по тексту».
Отсюда видно, что только в сентябре 1944 года отпала необходимость, «миновала надобность» у компетентных органов в компрометирующих профессора В.П.Филатова документах. Так в течение 14 лет В.П.Филатов оказался «под прицелом» новых арестов и репрессий.
Не мудрено, что когда в 1947 году депутат Верховного Совета, академик, заведующий Клиникой офтальмологии, орденоносец и лауреат профессор В.П.Филатов посетил в тюрьме избитого и замученного коллегу-хирурга профессора П.Г.Часовникова, то по этому поводу в «руководящих кругах» органов был целый переполох, и тюремное начальство получило немалую взбучку.
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел "Одесса"]
Дата обновления информации (Modify date): 07.01.10 12:03