Юбилей

Александр Асманов

И что серьёзней может быть, чем это?
(К предстоящему юбилею Григория Эпштейна)

Говоря о поэзии – особенно в наше время – хорошим тоном является принять задумчивый, слегка отстранённый вид, процитировав небрежно что-нибудь из Бродского, из Хлебникова или, на самый крайний случай – из Мандельштама. Набор «хороших поэтов» (ставя это в кавычки я вовсе не имею в виду, что они плохие – просто ими дело не исчерпывается) у каждого времени свой, но суть остаётся неизменной: обыватель, боясь ошибиться и не имея достаточно собственного мнения, заучивает нечто бесспорное. Таким образом, в дыры крупноячеистого сита советского рабочего интеллигента пролетели очень многие имена, очень многие строчки, стихотворения, баллады и поэмы. Интересно, что недавние кумиры довольно быстро попадают в разряд «масскульта» – туда сейчас записали Цветаеву и Ахматову, Гумилёва и Пастернака, а ведь ещё недавно их стихи расходились в перепечатках, выменивались на детективы у спекулянтов и имели все признаки «бестселлеров». Увы… Переменчива мода, переменчив вкус обывателя (если он у него вообще есть).

Но поэзия не является чем-то однородным и раз навсегда выстроенным под единую гребёнку. Пробовали её в своё время загнать в каноны, да только не получилось: мёртвые тексты меннезингеров тому пример. Да и не только их тексты: поэзия, поставленная в любую узду – идеологическую, формалистическую, тематическую – всё это скучно, всё это быстро приедается в своей однородности. Может быть, поэтому я сам не слишком люблю читать сборники стихов, где под одной обложкой помещается ассорти, объединённое неким внятным общим принципом: «поэзия советского периода» или «стихи о любви». Каждое стихотворение (если оно талантливо) заставляет переживать вместе с его автором – каким же запасом прочности и любвеобильности надо обладать, чтобы прочесть сразу 20-30 признаний?

Кроме того, поэзия неоднородна и по настроению своему. Помните прекрасный фильм: «Антон Иванович сердится»? Там спорили два музыканта о том, какая музыка является собственно музыкой, а какая нет. Так и в поэзии – вместе с холодноватыми вершинами чистого стиля прекрасно уживаются весёлые и разнообразные долины стиля народного, где есть место и национальной традиции, и городскому романсу, и чистому шансону… Лиши нас любого из этих жанров, и мы заскучаем, нам станет холоднее и неуютнее в нашем и без того не слишком ласковом мире.

Поэзия Григория Эпштейна в этом смысле – «чистейшей прелести чистейший образец». Она, подобно странствующему музыканту, черпает свою жизнь во всём, что окружает автора. Здесь и узнаваемый домашний интерьер, и простая природа, и городской дождь, и, конечно, прекрасная женщина. Женщина в особенности, так как она окружает Григория Эпштейна на протяжении всей его жизни – более всего. Пожалуй, правильно будет сказать, что женщина и поэзия слились для Григория в одно: обеим он служит постоянно и чистосердечно.

С добрым утром! Отзовись,
окуни сухую кисть
в краски утра, чтоб потом
рисовать могли мы дом,
чтоб могли мы в доме том,
за большим-большим столом,
сочинять красивый стих
про любовь – про нас двоих.

Известно, что стихи, картины, скульптуры – это искусство не сиюминутное. Они должны «отстояться», «отлежаться», «отвисеться», и лишь потом проступает сквозь них и дух времени, и настроение автора, и его замысел. К стихам Григория Эпштейна это относится в полной мере. В чём-то они сродни дневниковым записям – иногда коротеньким, иногда пространным, но всегда рождённым настоящим чувством, настоящим переживанием. И это настоящее с каждым годом становится всё яснее для тех, кто его поэзию знает.

Остановлюсь ещё на одном свойстве стихов Григория Эпштейна, которое также напрямую связано с его личностью. Это их песенность. Эпштейн любой стихотворный текст пробует «на голос». Он – артист. Он – певец. Он – музыкант. И так как этим своим качествам он так-же отдаёт себя беззаветно, они, естественно, сказываются и на его стихах. Честное слово, в нынешней нашей песенной реальности не так уж много авторов, кого приятно просто «мурлыкать» про себя, идя по улице вечером. Часто в нынешних текстах слишком уж много убеждённости, слишком много стилизации – и получается то, что в старом одесском анекдоте метко было названо «саматохой». А ведь хочется-то любви.

А снегопад кружился на заре,
И падал снег, едва земли коснувшись.
А было это в прошлом декабре.
А было это в декабре минувшем.
Тупая слякоть душу обняла,
На душу слякоть хлынула тупая,
Душа в снегу растаявшем плыла,
Захлёбываясь,
Но не утопая.
Когда же грянул в январе мороз,
Она стонала, стыла, леденела,
И, как Христа, ждала весенних гроз.
А ждать она воистину умела…

Любовь не бывает громкой. Громкой бывает показуха. Даже во времена великих трагедий, когда любить можно было только как «сорок тысяч братьев», люди умели ценить сказанное вполголоса. И потому песни менестреля и шансона, трубадура и скальда всегда были рядом, создавали тот культурный фон, в котором вырастали потом имена единичные. К сожалению, История далеко не всегда благодарна тем, кто закладывает фундамент общественной доброты, благородства, умения любить, наконец. И её приходится поправлять, останавливать, привлекать внимание.

Многие строчки Григория Эпштейна звучат во мне годами – они уже нашли такое место в моём мировосприятии, которое не может быть занято ничем другим. Таково стихотворение «А без любви мне плохо, плохо, плохо». Такова «Песня для шёпота». Да и много их, этих текстов – уникальных, тёплых, почти родственных. И как может быть иначе – мы не раз вместе выступали на всяких невеликих концертных площадках, у которых есть одно главное преимущество перед площадками великими: с них видны глаза слушателей. Я видел глаза тех, кто слушал стихи и песни Григория Эпштейна, и, думаю, многие из «звёзд первой величины» нынешней эстрады в душе согласились бы расстаться с доброй долей своей известности, лишь бы хоть раз увидеть такие глаза на своих выступлениях. И, повторяя строку Григория, спрошу: «Что серьёзней может быть, чем это»?

[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Юбилей»]
Дата обновления информации (Modify date): 09.01.11 14:24