Проза Словакии
Воспоминание о Дон Жуане
В один прекрасный день – передо мной как раз открывалась карьера молодого певца в одном захолустном оперном театре – ко мне обратилась судьба. Она задала мне вопрос, на который я и поныне не нахожу ответа. Судьба – штука спокон веку ошеломляющая: у нее всегда в запасе бессчетное сплетение обстоятельств, она всегда в ином убранстве и по-всякому замаскирована. Судьба принципиально бывает незваным гостем. У нее извечно один общий звук, слетающий с ее разнообразных уст: звук дудочки Крысолова из стародавнего и достославного города Хамельн. Судьба разговаривает с вами старинными словами, действие которых сравнимо со сном. Она обращается к вам на чужом языке, который вы нигде не учили, в котором иная грамматика, иной синтаксис, иные существительные, глаголы, прилагательные и союзы, чем в вашей надежной, родной, повседневной речи. Однако судьба требует, чтобы вы понимали ее вопросы и непременно отвечали на них своими поступками, ибо она разговаривает с вами посредством событий.
Моя коллега, примадонна оперы, пригласила меня на празднование своего дня рождения, в котором приняли участие не только вся наша труппа и многие драматические актеры, но и целый полк незнакомых, весьма представительных и напыщенных поздравителей. На протяжении всего торжества, искрившегося смехом и озорством, среди ароматов множества цветов, я вел себя, точно Золушка: изредка прожевывал крупицу чего-то съестного, медленно потягивал вино и в меру своих сил старался приумножить веселье. Я не помню, когда точно у меня заболел живот, но примерно через полчаса боли стали невыносимыми, и я испугался, что в любую минуту могу грохнуться в обморок. Заикаясь, я извинился перед хозяевами, поцеловал дамам руки и поплелся в лечебницу. Поначалу мне там пришлось туго. Дежурный врач утверждал, что я пьян и пускаю в ход руки, тогда как я всего лишь пытался убедить его, что скорей всего отравился мясом. Врач, всё более раздражаясь, стал угрожать мне полицией, и я, поняв, что он просто хочет любой ценой избавиться от меня, ухватился за соломинку: напоследок со злобным упорством я спросил его, не может ли он под мою ответственность вызвать главного врача Г., с которым я знаком лично. А познакомился я с ним после премьеры «Дон Жуана» – он тогда поздравил меня с успехом и предложил выпить по рюмке коньяка. «Жуан в вашем исполнении был великолепен» – эти его слова запомнились мне навсегда. С тех пор мы время от времени встречались за шахматами.
Дежурный врач сперва колебался, хотя я успел ему даже представиться, но в конце концов всё-таки позвонил главврачу домой. Потом велел взять у меня кровь и отослал ее в лабораторию. Боли не утихали, и я впервые подумал о смерти.
Главный врач, который, как он выразился, «прилетел ко мне на машине прямо с постели», без устали допрашивал меня, кто из этого «карманного атласа высшего света» (невесть почему он именно так величал это общество) был приглашен к госпоже Александре, не забыв, однако, упомянуть, что он тоже послал ей цветы и телеграмму. Присутствующие поздравители, по меньшей мере половина из них, были, как выяснилось, и его знакомыми. Выдающийся терапевт, специалист по желчному пузырю, печени и поджелудочной железе, он был желанным гостем у служителей Мельпомены и близко знал не только актеров, но и местных политиков и членов райкома коммунистической партии. Между тем, в который уж раз он спрашивал меня, съел ли я чего-нибудь этакого, и странная улыбка не сходила с его лица.
– Доставьте мне удовольствие, признайтесь, что после несвежей колбаски, ломтиков телятины, приготовленной по рецепту, скажем, Маренго, и вина вы проглотили еще кусочек чего-нибудь, ну хотя бы половинку соленой палочки…– засмеялся он. – А как насчет маринованных грибков госпожи Александры? Вот и задумайтесь над хрупкостью человеческой памяти! – Главврач говорил, просматривая результаты поданного ему сестрой анализа. – Коньяка не было? Да, скаредничает госпожа Александра. Ваш ангел-хранитель наверняка получит особую премию. Вы, хотя и бледны, как наши сухари, но жить будете! Не волнуйтесь! – Затем, повысив голос, спросил: – А столов там было достаточно? Или только один большой круглый стол? Вы что, сидели в кружок? Гости за столом образовывали круг? Что-то, понимаете ли, вроде венка? – Его ласковый, но шельмовской смех показался мне куда более печальным, чем его голос.
– Тенор! Баритон! Бас! Меццо-сопрано! Альт! Мне бы сейчас пригодился хороший патологоанатом! А не какой-нибудь потрошитель, гадающий по кишкам, – таких патологов у нас тринадцать на дюжину! Но почему вы вообще стали певцом? Расскажите мне хотя бы один порядочный анекдот, уж коли ради вас меня вытащили из постели. Представьте: госпожа Александра решила отравить соперницу или соперника, но перепутала колбаску. Неужто у отравленного певца нет чувства юмора? Ну ладно, приступим к делу. Один великий муж как-то сказал: торопись не спеша!
Когда мне его впервые представили, я заметил, что он умеет владеть своим лицом и манерами, но сейчас он вел себя совершенно раскованно, с какой-то озорной оживленностью, с какой я менее всего хотел бы встретиться в эти рассветные часы – ведь боли мои не проходили. Правда, создавалось впечатление, что главврач смеется над своей собственной подозрительностью, без которой он вообще не мог бы позволить себе жить.
– Потерпите немного! Вы же не в Военном художественном ансамбле! Промывание желудка – вещь необходимая, но еще минуты две-три подождем. Заявляю это с полной ответственностью. А лабораторный анализ на редкость любопытный. – Он говорил со странной полуулыбкой, которая меня крайне нервировала, ибо казалась мне скорее ухмылкой.
– Любопытный анализ?! – вскипел я. – Но что это означает, господин главный врач?
Алису в стране чудес?
– Отравление мясом. Мясом. Мясом. Ботулизм. – Главврач прикусил губу. – Мясом, милейший! Atropa bella-donna, конечно, я понимаю, звучала бы театральнее. Как сказал поэт: «Голодной жаждой крови невинного сазана острит клинок безжалостный убийца!» Сестричка, приготовьте мне одну убойную инъекцию! (Сестра как раз поливала сухой, серый, как грязь, чернозем в цветочном горшке, и я мысленно держал пари, что ее действия имели иную подоплеку.) «Высокими наградами шаркун мечтает окаймить подол своих роскошных одеяний», не так ли, любезный?
Он сжал голову ладонями и вперил взгляд перед собой: – На стихи у меня всегда была отличная память. Литературу нам преподавал небезызвестный Александр Езевец.
– Не играете ли вы с моей жизнью, господин главный врач? – спросил я его, подавляя в себе ненависть.
– Да полноте! – сказал он; и я, невзирая на боли, не мог удержаться от смеха, когда он певучим голосом и, главное, жестами стал имитировать меня в роли Дон Жуана. – Вы, несомненно, хотели уничтожить кого-то! Вы дали клятву отомстить ему! И за это вам подсунули отраву! По прекрасным телам чужих жен вы карабкались вверх! Вы наносили удары ниже пояса… и какие удары! Вы несомненно соблазнили субретку, которая является государственным имуществом райкома партии! «Петушок прощался с курочкой!»… обратите внимание: последняя строфа кончается словом «паприкаш» – ужасное невезенье для патолога. А для вас – удача. Токсикология нынче так же распространена, как и эмансипированное сердце.
Мне казалось, что главный врач снова готовится к театральному действу, и меня обуяло желание встать и схватить его за горло. Но на сей раз он не засмеялся, а сказал, понизив голос: – Иногда правда выглядит злой шуткой. Это я серьезно. Знаете ли вы, что скряга может страдать импотенцией? Коллега-психиатр, вернувшись вчера с международного конгресса, говорил мне об этом. Не верите, Дон Жуан? Потерпите еще минуту. Мои слова ужасны, да? Но то, что порой кажется невероятным, по существу бывает вполне возможным. – Он снова посмотрел на лабораторный анализ. – Не верите, Дон Жуан? Ну тогда я вам докажу, что иногда и невероятное оказывается возможным.
Я вновь почувствовал дурноту и, сжав зубы, оперся о выпуклый подзатыльник кресла. Перемог себя. Главный врач устремил на меня успокаивающий взгляд. Когда сестра вышла, он закурил сигарету и сказал, приглушив голос: – Вам придется немного потерпеть. А я расскажу вам следующую историю: во время войны бывали воздушные тревоги. И разного рода учения ПВО. Подобно теперешним. Я был студентом-медиком. На первом курсе. Были каникулы. Начальство взяло меня в оборот: ты, мол, без пяти минут врач, ты должен стать примером в родном городе и так далее. Короче, мне не хотелось подставлять отца под удар, и я отправился на эти учения. (Подчеркиваю: гардистом1 я не был. И в казарме на Сворадове я не жил.)
1 Словацкая фашистская гвардия Глинки во время Второй мировой войны (1939 – 1945). Сворадов – основное местонахождение гардистов.
На учениях я получил приказ оставаться на одном месте – как раз перед синагогой – и ждать зеленого сигнала карманным фонариком. Вот я и торчал там. Был вечер. Я стоял близ синагоги и думал о своем. Вдруг откуда ни возьмись – гроза. Дождь льет, как из ведра. Хлещет, как полоумный. Не мокнуть же мне попусту, решил я, и отошел к двери синагоги. Дверь была двустворчатой. Успокойтесь, дойдет очередь и до вашего ботулизма. Как сейчас помню – на двери синагоги – замок. Замок и засов. Оперся я об эту дверь, и она сразу поддалась. Замок висел только для виду: вишу, но ты не трогай меня. А дождь хлещет без передыху. Вхожу я внутрь, в эту самую синагогу. Тревога кончилась, это я знал, но идти домой было еще не дозволено. Я посветил фонариком: посреди синагоги – целая гора мешков с цементом. Наверное, сотня, а то и больше. Ага, потому и замок, смекнул я. Огляделся: все окна разбиты, всё вверх дном. Полный разор. В синагоге я был впервые. Рядом с дверью я увидел вроде бы брошенное кресло. Я еще раз прошелся лучом фонарика. Вокруг – всё уничтожено, всё разбито. Сел я в это кресло у двери, дверь оставил открытой, и вперился в нескончаемый дождь. Сидел и думал о разном. Не знаю, как и когда, но под шум дождя я заснул. Вам что, еще не полегчало? Я, видать, притомился, весь день провел в бассейне, вот меня и уморило. И вдруг я просыпаюсь – будто от удушья. Я закашлялся, стал задыхаться. Ужас, как я задыхался. Это был такой приступ кашля, какого ни до, ни после у меня в жизни никогда не случалось. Вы, пожалуй, можете представить себе ощущения тонущего человека? Наверняка, можете такое представить. Зажал я обеими руками уши – как сейчас помню – и пулей вылетел наружу, в дождь. Пытаюсь отдышаться: вокруг меня нормальный воздух, а я всё дохаю и дохаю. Что это был за кашель – я так и не смог себе объяснить ни неделей, ни месяцем позже. Ни даже после войны. Учения были в сорок втором: тогда ни о каких газовых камерах еще и слуху не было – ни у нас, ни в каком другом месте. Почему я там так задыхался? Думал, пришел мой последний час. Не знаю, может, мне там что-то приснилось. Кашлял я еще долго. Помню, сорвал я повязку ПВО, сунул ее в карман – и домой. Под проливным дождем, задыхаясь от кашля. Я и дома кашлял, пока не уснул. Невероятно, да? Нет и еще раз нет! Любопытно – несомненно. Ведь ни о каком гриппозном вирусе не могло быть и речи. Вот и ответьте: почему я вдруг стал задыхаться в синагоге, если дверь была открыта у самого моего носа? Как, вам немного легче?
Его взгляд явно погрустнел, и в нем вдруг вспыхнуло выражение ужаса. Мне почему-то представилось, что именно так он смотрит на всё вокруг. Когда остается один, без свидетелей. Боли меня не отпускали, но я уже не испытывал к нему злобы. А чуть позже мной и вовсе овладело чувство изумления, словно я вдруг увидел открытый перелом у своего друга – и у меня участилось дыхание.
Главврач открыл дверцу шкафчика, вынул наполовину опорожненную бутылку мартеля, достал две рюмки и снова заговорил: – Всегда, когда я в медицине или в жизни сталкиваюсь с чем-то, чего нельзя постичь разумом, я вспоминаю об этой синагоге. О своем удушье. О газовых камерах. Не думайте, что только рассудок помогает мне жить.
Как хорошо, что теперь вы уже можете выпить со мной коньяку! – Он улыбнулся, потом по-отцовски посмотрел на меня и медленно сказал: – Вы вообще ничем не отравились. Да, да! Вот бумажка! Как говорится – черным по белому. – Он поднял лабораторный анализ и помахал им в воздухе. – Видите, да? Вы здоровы, как бык. – Он опять улыбнулся и сказал: Если вы объясните мне мой кашель, то я объясню вам в деталях ваше отравление! Все симптомы вашего ботулизма! Ну как, сумеете? – Тут его глаза посерьезнели, он схватил бутылку коньяка, налил мне и себе по меньшей мере граммов по сто пятьдесят и проговорил деловым тоном: – Ступайте домой, сбросьте всё, что на вас надето, вплоть до несвежего исподнего – и под душ! Постойте под душем эдак с добрый часок! Боли пройдут. Даже полтаблетки аналгетика вам не потребуется! – И помолчав с минуту, прошептал: – И больше не пойте – никогда, понимаете, не пойте Дон Жуана и никого другого в этой опере. – И затем громко добавил: – Но прежде всего допьем эту бутылку коньяка!
Перевод со словацкого Нины Шульгиной
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Словакия»]
Дата обновления информации (Modify date): 15.12.10 19:41