Проза Словакии
Цветет живокость
Стояла темная ночь, было новолуние – слово, которое я в детстве не понимал, но в календаре оно значилось. Противостояло ему полнолуние. Его я не любил, мне казалось, что в полнолуние нельзя спать, что полная луна побуждает нас выйти из дому и работать.
Да, тогда была темная ночь, я шел, за мной несли гроб. Всю жизнь я боялся гробов, как бы хорошо они ни были убраны. А сейчас хоронят меня – идут меня хоронить в родной деревне, рядом с отцом, уснувшим девять лет назад. Я всегда хотел этого. Будет у нас с отцом общий крест, благо и имена у нас одинаковые.
Временами я впадал в беспамятство. Вокруг полнейшая пустота, ничего. Но осознавал я эту пустоту лишь потому, что, подойдя к Новой Веси, мы не минули по пути ни Загорскую Весь, ни Загор. Мы шли полем, повсюду стояла тишина, но была ли действительно осень – одному Богу известно.
Правда, я слышал плач, причитания, какие обычно бывают на похоронах. Спрашиваю подружку, которая держала меня под руку справа: – Катка, я не очень тяжелый? – Но она не слышит меня. Она живая, и уши ее – для живых. Слева поддерживала меня Зузка, но и она не услыхала вопроса.
Мы подошли к открытой могиле – сейчас, ясное дело, меня станут заталкивать в гроб. Но я вскарабкался на дерево и озираюсь по сторонам. Никто не ищет меня. Мое тело в гробу, а на дереве лишь Я – дух. Начались похоронные речи. У могилы собрались церковные иерархи со всего мира, представители всевозможных организаций и партий, всемирных движений, легальных и подпольных союзов из дальних стран, кто в военной форме, кто в тюрбанах, индианки, китаянки, полуобнаженные женщины с островов Океании. Я спрашиваю себя: – Уж не судный ли день настал?
А похоронному обряду конца-края нет.
Я слез с дерева и ну сновать между живыми. Само собой, никто меня не слышит и не видит.
Пошел я домой, к родному очагу. Там всё в порядке. Была ночь, тьма кромешная, но я-то всё вижу: вот мой полоз, живущий под акацией, собирается на охоту, чуть в сторонке, в траве, шныряет со своим детёнышем ёж, а над головой, шурша листвой, проносится летучая мышь. Мои собаки и кошки спят, но я-то вижу: кошкам про запас налили молока, а перед собачьей будкой белеют завидные кости. Собаки меня не почуяли. Я влез к ним в будку и в дверцу гляжу во двор, куда всегда выходил погулять, где с малолетства играл, а потом сидел за книжками. Вхожу в дом. Кровать уже успели вынести – она стоит во дворе, проветривается. Холодильник работает, а как отключится, – перестает гудеть, и счетчик враз останавливается.
Выхожу со двора, взбираюсь на ближний холм и слышу в кустарнике голос: – Поди сюда!
Оглядываюсь по сторонам – нигде никого.
– Да иди же сюда! – опять голос. Теперь узнаю. Отец. Его голос. Продираюсь сквозь кустарник, иду вслед за голосом, но отца не вижу.
– Где ты, отец? – спрашиваю.
Он отвечает, но я не вижу его, хотя голос совсем рядом: – Тут я!
От радости у меня потекли слезы. Никогда ничего я так не хотел, ни о чем другом так не мечтал – только бы еще разок свидеться со своим отцом! Счастья моему конца нет, мне бы коснуться его, но оба мы бестелесные.
Отец говорит: – Не сердись, Рудо, что я на похоронах твоих не был, тебя бы это только с толку сбило. Я знал, что ты сюда придешь, что любишь это место.
Я оглядываюсь и вижу: мы стоим на красивом лугу, а на востоке светлеет небо. Спрашиваю: – Отец, где мы – на небе или в аду? Ты где живешь?
Отец говорит, и я по голосу чувствую, что он улыбается: – Я здесь, у себя дома. Такой указ вышел! Кто отчий край любил, кто любил свою родину и никогда не предавал ее, тот на одном месте остается навечно. Такой указ вышел!
– А как же я? – спрашиваю.
Отец молчит.
– Ты где, отец? Ты здесь?
И что я вдруг вижу?!
Все мои собачки, кошечки и зверушки, что умерли дома у меня на глазах, все осы, мухи, комары, канарейка – все они в этом кустарнике и все они – духи. Приближаясь, они приветствуют меня звуками – жужжат, плачут, скулят, мяукают. Вот мои любимые собаки – Тарна, Ирис, которую я убил от отчаяния, пес Бояр, эпилептик Уру, пристреленный охотником потому, что он мучился страшными приступами, а вот мои кошечки, с которыми я играл в детстве, и их друг Дунчо. Все, все бегут ко мне.
Я несказанно счастлив: подтвердилась моя теория, что и у зверушек – душа бессмертна. Мы все вместе идем домой, в наш сад, и что же я там вижу: цветет живокость! Метра в два высотой, душистая, нежная, и ее хрупкие синие цветы вызванивают прекрасную мелодию. Она склоняется ко мне – ведь я всегда поливал ее, удобрял и плакал над нею, и вот она живет и цветет пышным цветом.
– Моя чудесная живокость, как я рад, что вижу тебя здесь, ты самый красивый и душистый цветок моих ушедших дней, как я рад, что Бог справедлив и милостив не только к людям, но и всем живым и неживым созданиям дарует вечную жизнь.
На востоке небо уже вовсю разгорелось, через час-другой выйдет солнце. Я уже ощущаю его зной, хотя свет его еще рассеивается.
В большом камне на Сандберге, где много миллионов лет назад разливалось море, я нахожу лунку, которая, возможно, служила убежищем червяку, втискиваюсь в нее и вижу, как там, в камне, мелькают молекулы… И, как в былые дни, я засыпаю в этой лунке тем сладостным сном, какой обычно приходил ко мне на рассвете перед восходом солнца.
Перевод со словацкого Нины Шульгиной
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Словакия»]
Дата обновления информации (Modify date): 15.12.10 19:11