Проза Словакии

Антон Гикиш

«Наслаждения давних времён»
(Отрывок из нового романа)

«Господин Гибеш... Слышите меня?.. Проснитесь!»

Белая фигура. Тёплая рука на щеке.

«Зачем?»

«Они здесь...»

«Это вы, медсестра?»

«Они здесь. Русские здесь».

Медсестра подбежала к открытому окну.

Чехословацкие карманные часы PRIM на тумбочке показывали без нескольких минут пять утра. Через час медсёстры начнут разносить по палатам градусники. Андрей Гибеш прижался к раме больничного окна и выглянул на улицу. На углу Безручевой и площади Шафарика со скрипом двигалось кафковское тёмное чудовище с белой полосой. Оно пыталось развернуться в узкой улочке в противоположном направлении. На мостовой засверкали искры. Раздался треск. Большой жук безуспешно пробовал изменить направление. Где-то над зданием больницы гремел вертолёт, звёзды зажигались и гасли, будто бы хотели упасть прямо на крышу.

«Посмотрите на мост!»

С моста со стороны Петржалки катились один за другим чудовища с белой полосой. На пустом перекрёстке нерешительно остановились, не зная, куда идти. Наконец двинулись по разным направлениям.

«Вы должны вызвать главного врача!»

«Они здесь... Да, конечно, главного врача!» Отошла от окна и нерешительно шагнула к двери, всё ещё глядя на мост, полный стальных жуков с белыми надкрыльями.

Андрей вернулся к тумбочке, где стоял транзистор. Советский транзистор СЕЛГА, купленный в позапрошлом году во время командировки в Москву: кожаный футляр, широкий диапазон коротких волн, зарядное устройство для батареи. Верный спутник пациента, ожидающего операцию. Приглушённый голос сообщил: «Заявление правительства ЧССР – всему народу Чехословакии. Чехословакию 21 августа 1968 года против воли правительства, Национального собрания, руководящих органов КПЧС и народа оккупировали войска пяти государств Варшавского договора. Таким образом впервые в истории международного...»

Внезапно голос из Праги умолк. Неоконченное предложение. Андрей нервно крутил колёсико настройки: раздавались шлягеры, слышались чужие радиостанции, но ни одной чешской или словацкой.

В панике выбежал в коридор. Из палат выглядывали испуганные пациенты. Андрей успел подойти к лестнице, где стоял телефонный автомат. В кармане пижамы звенела приготовленная мелочь. Будет ли автомат работать?

Долгий звонок в квартиру на Штрковце. Наконец Фела сняла трубку...

«Русские... Русские здесь! Они оккупировали нас.»

«Боже мой! Я это предчувствовала... Что будем делать?»

«Следи за детьми! Не пускай их на улицу! И сделай покупки... Соль, сахар!»

«Приду к тебе сразу же утром!»

«Нет, нет, Фела! Останься с детьми... Позвони вашим!»

«Господи!»

Цвак.

Андрей сидел на кровати, и у него кружилась голова. Блуждал по волнам Селги. Ничего, только глупая музыка... И грохот за окнами.

Пробраться в комнату со сданной одеждой и тайком уйти из больницы... Убежать? Куда? Слабый, как муха, и срок операции – пятница? В коридоре слышался топот растерянных пациентов. Постепенно начинался день.

Утром, ещё перед обходом врача, старик с бородавкой на красном носу купил в киоске газеты и разносил их по палатам. Новые лауреаты, Гусак на металлургическом заводе, французы испытывали сверхзвуковой самолёт Конкорд. Ясно! Газета печаталась и доставлялась около полуночи. Она утверждает, что это обычная среда 21 августа. Пражское радио молчит. Андрей вновь вертит колёсико. Вдруг знакомый голос директора словацкого радиокомитета: «Просим соблюдать спокойствие и сохранять благоразумие независимо от того, где вы находитесь. Это приказ дня на данный момент.» Братислава ещё передаёт. Снова текст заявления правительства. «Акт агрессии... Многие члены правительства и партии арестованы... полулегальное чехословацкое радио... постепенно ликвидированное... не позволяйте вводить новое правительство... не организуйте какие бы то ни было стихийные действия против оккупационных войск... обеспечьте снабжение...»

Люди, идущие на работу, студенты перед университетом – все окружают танки и бронетранспортёры, спорят с взлохмаченными солдатами.

«Зачем вам свобода?» – кричит молодой офицер в фуражке. «Зачем, вы дураки?»

«Они голодны. И страдают от жажды.»

C этого момента им никто в этой стране не подал ни куска хлеба, ни стакана воды. Начался бесконечный день, долгий, как год.

Дневное дежурство у Милы. Раньше всегда улыбчивая, сегодня с мрачным лицом.

«Господин Гибеш, быстро соберите вещи!»

Андрей приглушил радио, где начали передачу свободные радиостанции из восточной Чехии, Банской Быстрицы, Остравы. Смущённый, закрыл тетрадь, куда записывал всё, что он слышал в этот день. Его исписанный карандашом за сорок лет дневник (на некоторых страницах с неразборчивой записью) стал хроникой большой драмы. Ещё неделю тому назад он писал в еженедельную писательскую газету: «Что нам остаётся? Преодолеем нашу неохоту создавать большую историю. Используем хоть одно наше национальное качество, которое нам сегодня пригодится, – упрямство.»

Медсестра Милка в спешке берёт с тумбочки сумку Андрея.

«Это Ваша? Господи, сколько книг! И немецкие. Помогу Вам.»

«Куда я иду?»

«Не спрашивайте! Быстро собирайте вещи!»

«Зачем?»

Отчаянно бросил взгляд на одноместную палату, куда попал по блату. Таким образом создаётся история.

«Это распоряжение врача. Вы готовы? Не забудьте взять зубную пасту, она на рукомойнике.»

В больничном халате Андрей шагает за Милкой. Перед кабинетом врача стоят двое мужчин в майках. У одного в руках – портфель Андрея. У Андрея сжалось горло.

«Ну, наконец-то. Садитесь, господин Гибеш!»

Лечащий врач – молодой, волосы ёжиком. У него включён радиоприёмник. «Здание Центрального комитета партии в Праге захватили советские войска. Дубчек и члены правительства арестованы.»

«Измерю Вам давление. Спокойно! Срок операции назначен на следующий четверг. Вас будет оперировать главный врач. Ещё сегодня Вы должны пройти гастроскопию.» Врач качает головой. «Но до тех пор мы должны сохранить Вас для Мира.» Горько улыбнулся. «Тот господин Гибеш…» взял со стола вчерашнее издание еженедельника с заглавием «Какие три личности будут во главе Словакии?» и помахал им: «Этот господин должен исчезнуть из регистрации больницы. Ясно? Мы Вас переселим в другую палату. На другом этаже. Выбирайте фамилию».

«Не понимаю, доктор.»

«Фамилию. Янко Грашко, Йозеф Кулифай», – врач повернулся к медсестре. – «Милка, принесите чистый бланк для истории болезни. Перепишите основные данные.» – Указал газетой на пациента.

«Итак, как Вас будут звать?»

«Бал-... Балак, Ба-...»

«Почему Ба-...»

«Балик, Андрей Балик», – выпалил.

Врач засмеялся: «Да, не очень находчиво. Хорошо.» Снова к медсестре: «Значит, Андрей Балик. Дата рождения... должна остаться та же, от неё зависит идентификационный номер. Чтобы мы документацию нашли после этого сумасшедшего времени. Допишите данные и отведите господина... – усмехнулся, – господина Балика в новую палату. К сожалению, в палате Вы один не будете, понимаете...»

В новой палате был шустрый старик с опухшим носом, который перед завтраком раздавал свежую газету. А у окна – щуплый юноша, электрик из автосервиса Шкода. Кровать Андрея была у двери. Смущённый, он представился своим сообитателям: «Бал... Меня зовут Балик. Не Баник, а Балик...» И на тетради с записью радиопередач написал ручкой свою новую фамилию. Осторожно повернул колёсико на транзисторе. На длинных волнах был слышен голос с русским акцентом. Ругал контрреволюционеров: «Они привели нашу страну на край гибели...» «Говорит радиостанция Влтава». Прозвучали фамилии нескольких чешских писателей и журналистов. Конечно, Плоужека среди них не было. Андрей быстро повернул колёсико. Оба пациента читали чрезвычайное издание дневников. «Первый день оккупации! Мы поддерживаем Дубчека, Свободу, Черника и Смрковского. Требуем ухода оккупантов!»

Старшая медсестра вошла с завтраком.

«Вы новенький?» Раздала две порции и с пустым подносом остановилась перед Андреем. «Господин Балик?» Заглянула в бумаги. «Гастроскопия. Вы пойдёте натощак.» C грохотом закрыла дверь.

В больничном халате и в шлёпанцах Андрея посадили в машину скорой помощи. Рядом сел лечащий врач с волосами ёжиком и с историей болезни в руках. Сестра сидела с водителем. Медлительная шкода со скрипом двинулась.

Исследовательский институт питания народа в старом обветшалом дворянском дворце недалеко от ратуши находился в сотне метров от клиники, если ехать напрямую. Машина должна была попасть на улицу Штура, затем на площадь Восстания и оттуда возле здания главного почтамта нырнуть в улочки Старого города. Этот маршрут она могла преодолеть за несколько минут. Но теперь улицы напоминали хаос, как в Индии. Крики, гудки автомобилей, ругательства. Машина скорой помощи двигалась медленно среди толпы народа, танков, бронетранспортёров и личных автомобилей.

«Может, включите мигалку?» – спросил водителя Ёжик.

«Не хочу рисковать. Они могут начать стрельбу.»

«В машину скорой помощи?» – покачал головой врач.

«Эти сумасшедшие способны на всё», – ответил водитель и несколько раз включил гудок. Люди медленно расступились. У стены молодёжь развернула транспарант «Ленин, проснись! Брежнев сошёл с ума!» Рядом – надпись на русском языке: «Иван, иди домой! Наташа ждёт тебя!»

«Мы могли бы пройти пешком», – заметил Андрей.

Ёжик снова покачал головой: «Гастроскопия – не очень приятное дело. На обратной дороге Вы могли бы...»

Они очутились на главной площади, где стояла скульптура Сталина. Сверху валила толпа народа. Медсестра опустила стекло, чтобы лучше слышать друг друга.

Люди идут от здания радио. Утром Милка видела, как народ собрался перед зданием и требовал снова начать передачи. Выступал там и Татарка. Писатель. Взобрался на автомобиль Татра 603 вместе с директором радиокомитета. Чтобы народ их лучше слышал.

У Андрея разболелся желудок, со стиснутыми зубами смотрел, как машина продирается вперёд через толпу народа и тёмно-зелёные чудовища. Итак, один писатель уже преодолел нашу неохоту делать большую историю. А ты сидишь в машине скорой помощи и не станешь легендой. Гастроскопия – это катастрофа.

«Как Вы думаете, чем это кончится? Не поможет ли нам Мир? Запад?»

«Запад? Мир разделён. Вспомните пятьдесят шестой. Венгрию. Мы должны помочь себе сами. Смешно. Президент издал приказ – не стрелять. У русских тоже такой приказ. Безвыходная ситуация».

Оба ударились о боковое стекло. Где-то справа раздалась стрельба. Машина начала тормозить. Мотор заглох. После включения стартёра снова завёлся.

«Не волнуйтесь. Тот узкоглазый пулемётную очередь направил в воздух.»

«Лишь бы...»

Они подъехали к главпочтамту и попытались свернуть.

«Это правильно, что мы не сопротивляемся?»

Андрей с удивлением посмотрел на Ёжика. Вспомнил одно воскресное утро, ещё у родителей Фелы, да, недалеко отсюда. Он тогда настроил приёмник на Будапешт и слышал, как венгерский премьер просит помоши. У Имре Надя был хриплый голос, юноши в пальто напрасно бросались на мокрую мостовую и в дрожащих руках держали старые винтовки и автоматы с прыгающими прицелами. Того с хриплым голосом через несколько лет не стало. После тайного судебного процесса его казнили свои. Товарищ премьер не знал, когда можно и когда нельзя защищаться. А сколько молодых людей двенадцать лет тому назад окончило жизнь на мостовой, никого не интересовало.

«Мы – страна без правительства.»

«Но коллаборационистское правительство им не удалось составить, – заметил врач. – От полуночи почти до полудня безуспешно…» – Посмотрел на часы. – «Мы должны туда явиться в десять тридцать.»

Наконец они свернули с площади налево, в улочку между бывшим Татрабанком и главным почтамтом. Там не было ни танков, ни военных машин. Когда оказались в тени, водитель переключил на третью скорость и быстро направил машину в узкий переулок рядом с костёлом францисканцев. Со стороны главпочтамта раздалась стрельба. Традиционные готические окна капеллы святого Яна, похожей на парижскую Сан Шапель, будто бы не воспринимали звуки внешнего мира. Не обращали внимания на то, что у ворот главного почтамта упал на мостовую парень. Первый убитый.

Андрей попытался вспомнть, когда перестал думать о том, какая стратегия остаётся стране с четырнадцатью миллионами жителей в сердце Европы, на которую набросилась полумиллионная армия союзников; причём их командиры должны были следить за тем, чтобы солдаты «по ошибке» не перешагнули бы через границы Австрии и Германии. Помнит только то, что он постоянно задыхался, ему кололи уколы в горло, его сильно тошнило. Женские и мужские руки держали его за плечи, и директор Исследовательского института питания народа доктор Дробны в присутствии главного врача хирургического отделения совал ему в горло смазанную вазелином резиновую кишку с какой-то лампочкой на конце.

«Проглотить! Спокойно проглотить! Будто бы вы съели спагетти.»

«Ещё, ещё! Ещё кусочек. Выдержите!»

Полуоглушённый, зелёно-синий, с вытаращенными глазами, как повешенный, прижатый к стулу. Вокруг нервные люди, тайком прислушивающиеся к тому, не раздаются ли и в дворянском дворце выстрелы из автоматов. Доктор Дробны негромким голосом описывает то, что он видит в глубине человеческого тела: «Ulсus bulbi duodeni».

«Вы рекомендуете операцию, коллега?»

«Да. Срок мы уже назначили?»

«Следующий четверг. Но если чрезвычайная ситуация...»

Главный врач посмотрел на Ёжика.

«Чрезвычайная ситуация? Расписание операций – закон. Между прочим, жизнь врача – это обязанность справиться со всеми чрезвычайными ситуациями, коллега. Или я ошибаюсь?»

Под ироническим взглядом главного врача Ёжик умолк. Главный врач подошёл к пациенту и прошептал: «Доктор Живаго оперировал и во время артиллерийского огня, не правда ли?» – Засмеялся. – «Не волнуйтесь. Мы его поставим на ноги!»

Андрею вытаскивают резиновую кишку из желудка, торопятся, анестезия пока ещё действует. Андрей задыхается, пытается стереть пот со лба.

«Как Вы себя чувствуете, господин?..»

Андрей хочет учтиво ответить: «Ничего». Открывает рот, ему легче дышится без кишки, но никакого звука не слышит. Наверное, выглядит, как гусь, которого насильственно кормят, и задыхается (вспоминает хозяйство Балогов: тётя Вилма держит на коленях миску с кукурузой и мечущегося гуся).

«Вы потеряли голос, раздражились голосовые связки. Через несколько дней Вы будете в порядке.»

Машина с пациентом подъезжает к главному почтамту, что-то происходит у его стены: милиция, машина скорой помощи с тревожным гудком.

«Быстрее отсюда!»

.........................................................................................

«Люди покидают страну», – говорит его Фела.

Они сидят на балконе. Под ними площадь с университетом, на столбах – плакаты, а на ступеньках – цветы, студентки в мини-юбках. Фотографы снимают, прячутся за бронетранспортёрами с начертанными мелом свастиками. Сердитые офицеры элитных гвардейских дивизий хотели бы ещё пострелять, но не могут, потому что в этой стране вооружённые парализованы, существуют только толпы молодых людей в майках и проклятые безнравственные мини-юбки, и по вечерам раздаётся: «Русские, домой! Русские – варвары! Всеславянское братство, большое спасибо!»

«Люди бегут отсюда», – шепчет Андрей. К нему ещё не вернулся голос, шипит воспалённым горлом. К большому количеству лекарств прибавились антибиотики. «Я не могу спать, милая Фела.» Гладит Фелу, спрашивает о детях, не опасно ли привести их сюда. Почему нет? И доктор Живаго оперировал во время чрезвычайных событий.

Австрийцы открыли границы. «Милиция, говорят, выдаёт пропуска, как на конвейере. Наш капитан Летавец подаёт каждому руку и желает счастливого пути к свободе. Люди покидают страну. Хозяин встаёт из могилы. Маршалы Сталина пробуждаются ото сна…» Из отпусков люди из Югославии не возвращаются домой. Машины – шкоды, жигули, дации, вартбурги и трабанты – повернули в Австрию, Италию. На Запад!

«Может, и мы уедем?»

«Ты с ума сошёл, дорогой? Как? Ты слаб, как муха. С двумя детьми?..»

Семья Андрея Гибеша (Антона Гикиша) так и не уехала. Но тех, кто боролся за реформы 1968 года, ожидала нелёгкая судьба. Трудно было найти подходящую работу и обеспечить семью. Гикиш несколько лет не мог публиковаться. Его полная гражданская и литературная реабилитация наступила только после 1989 года.

Перевод Элеоноры Буйновой

Роман «Наслаждения давних времён» получил Премию Литературного фонда Словакии как лучшее прозаическое произведение 2009 года.


[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Словакия»]
Дата обновления информации (Modify date): 27.01.12 21:07