Литературный спектр

Александр Берман

Память сердца
(Воспоминания*)

* Глава из книги «Эвакуация». Воспоминания о детстве, опаленном огнем Катастрофы.

Для меня и моих близких трагические события, связанные с Холокостом, начались за одиннадцать дней до начала войны. 10 июня 1941 года мои родители, Лев Захарович и Татьяна Александровна Берманы, отправляли меня и мою старшую сестру Лилечку из Ленинграда в Белосток на летние каникулы. Там жила моя бабушка – Фрида Хаимовна Ратновская (в девичестве – Гринберг) и мамина сестра Эстерка с сыном Сашей, муж которой Изя Бойм служил там в НКВД. Подвернулась оказия – ленинградские друзья собрались в те края и согласились доставить нас к родным. Мама с папой должны были приехать туда чуть позже, их отпуск начинался 25 июня.

За несколько минут до отправления поезда папа неожиданно взял меня на руки и вывел из вагона, решив в последний момент, что я еще слишком мал для такого путешествия (мне было шесть лет, а Лилечке – тринадцать). Так я остался жить и не погиб вместе с сестрой, с бабушкой Фридой Ратновской, с тетей Эстеркой и ее сыном, моим двоюродным братом Сашей Боймом, и со многими другими нашими родственниками со стороны как мамы, так и папы: теми, кто жил в Картуз-Березе, Антополе, Ивацевичах. Их фамилии: Берман, Ратновские, Гринберг, Унтерман, Яглом, Файнштейны. Светлая им память…

Белосток был захвачен нацистами на второй день войны. Позже нам стало известно, что 22 июня наши знакомые, те, кто привез Лилю в Белосток из Ленинграда, подъехали к дому бабушки на автомобиле и предложили сестре вернуться с ними в Ленинград, но Лиля ответила, что не может оставить бабушку Фриду. А бабушка Фрида не могла оставить свою дочку Эстерку. А тетя Эстерка должна была дождаться из командировки своего мужа Изю…

Спустя много лет я познакомился и подружился с Владимиром Черноенко, мы были коллегами по работе и друзьями. Его, совсем младенца, та война тоже застала в Белостоке. В первый же день его мать, подхватив сына на руки, пешком ушла из Белостока, и так они спаслись.

В течение всей моей жизни я постоянно возвращаюсь к тем событиям и не могу смириться с гибелью моих близких… Особенно с потерей моей старшей сестры Лилечки – Елизаветы Берман (1927 г.р.) Уже живя в Израиле, я в телефонном справочнике нашел Елизавету Львовну Берман. И год рождения был тот же. Я сразу же позвонил по указанному номеру. Но чуда не произошло: со мной говорила однофамилица и полная тезка моей старшей сестры.

Перед отъездом в Израиль я побывал в Картуз-Березе и в нескольких километрах от нее, на Бронной горе, где нацисты расстреляли еврейских жителей Картуз-Березы и еще около пятидесяти тысяч евреев из окрестных местечек и из различных стран Европы. В Израиле в течение шестидесяти лет собирались бывшие жители Картуз-Березы. Кто-то приехал в Эрец-Исраэль еще до войны, ребенком, другие были участниками восстания в гетто Картуз-Березы и с оружием в руках пробились в партизаны, воевали на фронте в рядах Красной Армии.

Но были и такие, кого советская власть после раздела Польши между Германией и СССР в 1939 году сослала из Картуз-Березы в Сибирь и таким образом спасла им жизнь. Мама рассказывала, что в 1939 году, вскоре после раздела Польши между СССР и Германией, на железнодорожной станции Картуз-Береза стояли теплушки, набитые жителями Картуз-Березы и других окрестных городков, которых советская власть ссылала в Сибирь. Ссылала потому, что после раздела Польши между Германией и СССР эти люди высказали пожелание объединиться со своими родственниками, оставшимися в той части Польши, которая отошла к Германии. Как известно, тогда же и Менахем Бегин, будущий премьер-министр Израиля, был сослан в Сибирь за свою сионистскую деятельность. Среди вывезенных в Сибирь людей было много евреев, и это многим из них спасло жизнь: благодаря ссылке они не были уничтожены нацистами.

Все выходцы из Картуз-Березы собирались вместе раз в году, чтобы почтить память односельчан, погибших в Катастрофе. И эту традицию они поддерживали около 60 лет, до 2006 года. На кладбище в Тель-Авиве есть памятник жертвам Катастрофы из Картуз-Березы, где до войны насчитывалось около двух с половиной тысяч евреев. В живых остались около 300 человек. В Ивацевичах после войны остался жить только один еврей из Картуз-Березы – мальчик, бежавший из гетто в партизанский отряд: Адам Эпельбаум. Сегодня трое его внуков – Адам, Эдуард и Эльвира Эпельбаумы – живут в Израиле. А сын его, Лерик Эпельбаум с женой и недавно родившимся вторым сыном, в 2012 году также репатриировался из Бреста (Белоруссия) в Израиль.

За 22 года жизни в Израиле я познакомился со многими родственниками моей мамы из большой семьи Гринберг, которые спаслись и не погибли от рук нацистов. Среди них – Верочка Серпинская, которая с первого и почти до последнего дня вместе со своей мамой Фридой Бакшанской (урожденной Гринберг) жили в Варшавском гетто и ушли оттуда всего за два дня до начала акции по уничтожению евреев Варшавского гетто. Верочка Серпинская – внучка Израиля Хаимовича Гринберга, жившего с 1934 по 1947 г. в Палестине и только в 1947 году вернувшегося в Варшаву.

Соня Гринберг, двоюродная сестра моей мамы, которая во время войны была разведчицей во Французском Сопротивлении и после победы над нацистами и освобождения Франции была награждена Орденом Почетного Легиона. Будучи еврейкой, она приняла католичество, много лет прожила в подмандатной Палестине, а потом в Израиле и была похоронена в Иерусалиме в монастыре Сионских сестер.

Двоюродные братья мой мамы – Авигдор, Давид и Яков Гринберги жили со своими родителями перед началом войны в Бресте. Их родители владели аптекой, которая до сих пор существует в Бресте как аптека № 1. Старшие братья – Авигдор и Давид – успели бежать на восток, добрались до Ашхабада, сумели перейти границу и попали в формировавшуюся тогда польскую армию Андерса. Там они встретили Менахема Бегина, будущего премьер-министра Израиля, с которым хорошо были знакомы по жизни в Бресте (отец Менахема Бегина был домашним учителем детей в семье аптекарей Гринбергов). В 1942 году Авигдор и Давид попали в Палестину в составе команды Менахема Бегина, которая насчитывала 10 человек. В дальнейшем старший брат Авигдор Гринберг создал фирму, которая проектировала и строила дороги по всему Израилю, а средний брат – Давид Гринберг, стал известным писателем, автором многих романов и режиссером фильмов, посвященных Холокосту. Писал он под псевдонимом Александр Рамати. Младший брат – Яков Гринберг, которому было 13 лет, вместе со своими родителями остался на оккупированной нацистской армией Брестской области СССР, и все время оккупации они прятались в подполье у лесника. После окончания войны Давид Гринберг разыскал их в лагерях для перемещенных лиц и привез в Палестину. Впоследствии Яков Гринберг переехал в США и стал крупным предпринимателем и известным меценатом.

Из Ленинграда мы вместе с мамой эвакуировались в Уфу. Папа оставался в Ленинграде – он был непризывного возраста, но не хотел уезжать, так как надеялся, что Лилечка найдется и вернется в Ленинград. В Уфе мама устроилась работать диспетчером на военный авиационный завод, а я долго жил в круглосуточном детском саду. Когда подрос и мог уже оставаться один дома, мама забрала меня из интерната. Мы жили в деревянном бараке, в котором было много эвакуированных еврейских семей. Наша шестиметровая комната вмещала только одну кровать и стол, я спал на сундуке.

Я рос уличным, беспризорным ребенком. Мама много времени проводила на уфимском авиационном заводе, работа у нее была очень ответственная, опасная, связанная с доставкой грузов военного назначения. Однажды зимой грузовая машина, в кабине которой ехала мама, потеряла управление на обледеневшем спуске (отказали тормоза). Мама, вовремя почувствовав что-то неладное, выбросилась из машины, а когда встала на ноги, то увидела, что грузовик перевернулся вверх колесами, а женщина-шофер, сидевшая за рулем, уже мертва. В другой раз груз по ошибке выгрузили не на той железнодорожной станции. В военное время из-за задержки военных поставок тех людей, кто сопровождал эти грузы и отвечал за их своевременную доставку, могли отдать под военный трибунал. Маме тогда стоило очень больших усилий доставить груз вовремя к месту назначения.

Я был предоставлен самому себе, бегал по Уфе с ватагой таких же беспризорных детей. Несмотря на тяжелое военное время, мы, мальчишки, не чувствовали себя несчастными. Только потом, когда я сам стал отцом двоих сыновей, я стал понимать, как плохо сказывается на детях отсутствие возможности общаться с родителями…

Мы жили впроголодь. На оборонном заводе маме выдали рабочую продуктовую карточку, еды постоянно не хватало. Я мечтал о куске хлеба и часто просил маму дать мне что-нибудь поесть. К счастью, настоящего голода, как у многих других в то время, у нас не было. Я знал по рассказам мамы, что на заводе рабочие часто умирали от недоедания. Однажды у меня украли продуктовую карточку на 10 дней, и это было большой бедой.

По ночам мама плакала – она ничего не знала о судьбе папы в блокадном Ленинграде, о судьбе Лили и других близких в Белостоке. Папу вывезли зимой 1942 года из Ленинграда как дистрофика, переправили в тыл по Дороге Жизни – по льду Ладожского озера. Подлечившись, папа ушел воевать.

Из военного времени у меня осталось несколько светлых воспоминаний. Я научился читать. Меня никто не обучал этому, только показали буквы. Со сказкой Андерсена «Соловей и император» в руках я ходил по общей комнате в детском саду. К моему восторгу буквы сами складывались в слова, и так я прочел свою первую в жизни книжку. Потом чтение стало моим самым любимым занятием. Одной из первых прочитанных мною книг был роман Джека Лондона «Морской волк». До сих пор удивляюсь, как это я, восьмилетний мальчик, мог тогда вполне адекватно воспринимать эту очень серьезную книгу для взрослых. И еще помню счастливый момент: папа учит меня играть в шашки. Перед уходом на фронт он приехал к нам в Уфу повидаться с нами...

Летом 1944 года мы с мамой вернулись в пустынный Ленинград. Оказалось, что наша комната занята соседями по квартире, и мы смогли вселиться в нее только по суду и уже после войны, когда папа на костылях вернулся из госпиталя домой. Осенью 1945 года мама уехала во Львов, чтобы забрать папу из госпиталя. Было мне тогда десять лет, и почти месяц я жил один, без мамы. Я запомнил на всю жизнь, как в сентябре 1945 года я бегу по Зверинской улице (эта улица упиралась в Зоопарк) босиком под холодным дождем с котелком в руках, за обедом в школьную столовую. Босиком, потому что прохудилась обувь. Бегу и вдруг вижу: навстречу по середине улицы идет мой папа на костылях, а рядом с ним мама. Это было как чудо... И я до сих пор вижу эту картину!

С антисемитизмом впервые я столкнулся в 1944 году, когда мы вернулись в Ленинград из эвакуации, и я пошел в школу, в первый класс. Там было много детей, которые приехали в Ленинград из сельской местности. Одноклассники стали называть меня «Сарой» – тогда в моде была такая песенка: «Сара, не спеша, дорогу перешла, ее остановил милиционер...» Я был одним из самых сильных в классе, верховодил, но тем не менее кличка «Сара» прилепилась ко мне на много лет школьной жизни. Возможно, так мои одноклассники мстили мне за то, что я был крепче их, что учился лучше. В школе было много переростков, они по разным причинам не могли или не хотели учиться, многие из них были связаны с уголовным миром, некоторые потом попали в тюрьму.

Когда мы вернулись из эвакуации, наши соседи по коммунальной квартире рассказали, с какими ужасами была связана их жизнь в блокадном Ленинграде. Оказалось, в нашем доме и даже в нашей коммунальной квартире были случаи людоедства: людей убивали и, чтобы не умереть с голоду, продавали человеческое мясо под видом обычного. Когда таких «людоедов» удавалось выявить, их сразу же расстреливали.

Даже после победы, когда летом мы отдыхали в пионерском лагере под Ленинградом, война не раз напоминала о себе: было немало случаев, когда на наших глазах мои сверстники, пытаясь добыть тол из снарядов, разбросанных вокруг пионерлагеря, подрывались и погибали. Я никогда не забуду эти страшные картины и потому хорошо понимаю, какую тяжелую психическую травму на всю оставшуюся жизнь получили дети-беженцы, блокадные дети, на глазах которых погибали люди. Ужасы военного времени, пережитые в детстве, не исчезают из памяти, прячутся где-то в самых темных ее уголках, чтобы потом, в самый неожиданный момент, через много-много лет, напомнить о себе…

Моей жене, Инне Абрамовне Берман, в начале войны было два года. Мама Инны, военный врач Галина Ульяновна Остапенко (Шварцман по мужу), работавшая в Военно-медицинской Академии, решила отправить дочку вместе с сестрой своего мужа Диной Генкиной (Шварцман) в эвакуацию, куда та уезжала из Ленинграда с сыном Зивой. Папа Инны, военврач Абрам Шварцман, служил на полуострове Ханко, попал в плен в начале войны и погиб в нацистском концлагере для военнопленных. Инночка в дороге очень болела, и вся теплушка уговаривала Дину выкинуть больную девочку из вагона – все равно не выживет. Но не уговорили. Дина выходила и вывезла живыми и Инну, и своего сына Зиву. На снимке, сделанном в день отъезда Инночки в эвакуацию 7 июля 1941 года, в глазах испуганной девочки навсегда запечатлелась трагедия расставания маленького ребенка с мамой. И сколько таких трагедий было…

На обороте фотографии, сделанной 2 июля 1941 года в Лениграде, в тот день, когда Инночка расставалась со своей мамой, Галиной Остапенко, написано: “2/VII 1941 г. Моей маленькой миленькой, родной дочуроньке от мамочки. День твоего отъезда. Твоя мама.”

Сколько же пришлось пережить нашим матерям во время войны!

Моя мама потеряла дочь, родную сестру, свою маму. На Колыме погиб в лагере Хаим Ратновский, ее родной брат. Незадолго до войны мама получила от него записку: «Спасай!» и адрес лагеря в Иркутской области. Она оставила нас, двоих детей, на попечение папы, одолжила денег на дорогу у своей тети Раи Файнштейн (урожденной Ратновской) и сумела нелегально, без необходимого разрешения, попасть в пересыльный лагерь под Иркутском, где находился тогда ее младший брат. Добралась туда в бочке из-под омуля, куда ее спрятали за плату – несколько пачек папирос «Беломорканал». Мама пробыла в этом лагере три дня. Ни у кого поначалу не возникло подозрения, что у нее нет разрешения на посещение столь тщательно охраняемого места. А когда это выяснилось, начальник лагеря предложил маме остаться в качестве вольнонаемной и таким образом спасти жизнь брату Хаиму. Но мама не могла на это решиться, не могла не вернуться к детям и мужу. Чего стоило ей принять это решение… Хаим Ратновский через несколько лет погиб на Колыме...

В 1972 году, после смерти папы, моя мама уехала в Израиль, веря, что и я с семьей когда-нибудь приеду сюда. Я увидел маму спустя семнадцать лет, когда приехал к ней в гости в Иерусалим в 1989 году. Первое, что тогда я спросил: «Как ты прожила эти семнадцать лет?». Мама ответила: «Это были самые счастливые годы моей жизни». В Израиле мама в свои шестьдесят восемь лет вышла замуж за ровесника, Моше Илана, который приехал в Палестину в 1936 году. Она счастливо прожила с ним более двадцати лет. Я был свидетелем того, как Моше говорил моей маме (а им обоим в то время было по восемьдесят шесть лет): «Таня, ты самая красивая женщина на свете!» Умерла мама 25 января 1994 года, в день, когда ей исполнилось восемьдесят девять лет.

Все общественные проекты, инициированные и проведенные в жизнь мною в Израиле за последние 15 лет, включая создание общественного Движения «За достойное будущее» («Хазит ха-Кавод»); проекты, содействовавшие успешной профессиональной интеграции нескольких тысяч репатриантов – ученых и инженеров – в израильскую экономику (проекты Союза ученых-репатриантов Израиля); проекты, содействовавшие успешной интеграции детей репатриантов из бывшего СССР (проекты амуты «Шилув-Интеграция») и, наконец, проект «Опаленное детство», частью которого является и издание книги воспоминаний «Эвакуация. Воспоминания о детстве, опаленном огнем Катастрофы. СССР. 1941–1945 гг.» (Иерусалим, 2009), были для меня святым долгом перед памятью тех, кто погиб во время Катастрофы, и среди них – моей сестры Лилечки, бабушки Фриды, тети Эстерки, двоюродного брата Саши Бойма и многих других родных и близких.

Фотографии из личного архива Александра Бермана

Сидят слева направо: моя мама, Таня Берман (урожд. Ратновская), справа от нее, моя бабушка – Фрида Ратновская (урожд. Гринберг), на руках у бабушки, я – Саша Берман, мне здесь 1 год и два месяца;
стоят (слева-направо): мой папа – Лев Берман, моя старшая сестра – Лилечка (ей здесь 9 лет), брат моей мамы, Хаим Ратновский. Лениград, 26 мая 1936 года

Маленькая Инночка прощается со своей мамой, Галиной Ульяновной в день эвакуации из Ленинграда (2 июля 1941 года)

Абрам Вульфович Шварцман, папа моей жены – Инны Берман, служил военврачом на полуострове Ханко (Гангут). Снимок сделан 17 августа 1941 года. Погиб в нацистском концлагере для военнопленных

Инна со своей мамой, Галиной Ульяновной. 27 июля 1964 года

Я – с мамой, Татьяной Александровной Берман, и сыном Денисом. Август 1972 года

Саша и Инна Берман (в центре) со старшим сыном Денисом (сидит во втором ряду), невесткой Катей и внуками – слева направо: Даня, Яков и Митя (2005 г.)


[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Израиль»]
Дата обновления информации (Modify date): 26.03.13 15:27