Литературный спектр
Два рассказа
Всякий-разный
Ищите смерть за мельницей, у речки. Каждый Всякий-Разный, кто хочет выжить, получит по зубам. Спешите видеть! До смерти четыре шага. А сколько до мельницы – еще не сосчитано.
Всякий-Разный не хотел по зубам. Смерти не искал тоже. Но «спешите видеть!» убедило. И он поволокся на мельницу, зная – смерть за ней, у речки. Думал: пересидит смерть на мельнице, заодно и зубы сбережет. Для потомства.
Зубы у Всякого-Разного были замечательные. Золотые. Лишиться их – это как с жизнью расстаться. А из двух зол выбирают… Что? Жизнь, разумеется. В итоге Всякий-Разный выбрал жизнь, хотя при посторонних сделал вид, что пошел за смертью.
Шел он, шел, считал шаги – сколько до мельницы? Не сосчитаны ведь! А он – ах, какой умный! – сосчитает. Внесет, между прочим, вклад в науку матерь-матику. Шел он, шел, каждую тысячу шагов отмечал вырванным вручную золотым зубом, дабы не ошибиться.
Не ошибся! Тридцать три тысячи шагов вышло – точь-в-точь! – если приплюсовать зуб мудрости.
С голым ртом Всякому-Разному стало на душе чуток легче. Он как бы с жизнью уже распростился, ибо всю сознательную часть оной, до паломничества на мельницу, собирал деньги на драгоценные зубы. Теперь, без золотого запаса во рту, ему и сам черт был не страшен.
Всякий-Разный как бы с жизнью уже распростился, но с умом – нет! – ни в коем разе. Потому все и предусмотрел, размещая в чистом поле зубы. Станет назад возвращаться, соберет свое золото. И в горстях принесет домой: полюбуйтесь, соседи, что нашел, когда искал смерть. Ну и что? А то! Заберут соседей завидки, бросятся по его следу. Но найдут не клад, а… вострую косу в костлявых пальчиках. За мельницей, у речки.
Мельница была пуста, пахла мукой и сваренным в мундире солнцем. Жернова крутились сами по себе, заглушали журчание воды.
Всякий-Разный поискал глазами, куда сесть? И не усек, что коль он ищет что-то глазами тут, в такой близи от речки, то, прежде всего, найдет смерть.
Так и вышло. Всякий-Разный нашел глазами смерть. Имей он для разговора зубы, спросил бы: «Почему ты здесь, когда тебе положено быть по другому адресу – за мельницей, у речки?»
Смерть, умей говорить по-человечьи, ответила бы: «Мои рекламодатели специально для тебя постарались. Скажи тебе, ищи смерть на мельнице, так ты обязательно полезешь в речку. Я, если по-честному, всегда там, где нужно. И время угадываю без ошибки, и место».
Всякий-Разный, отыскав глазами смерть, понял: от нее не уйти. И с душевной тоской подумал о потраченной даром, всего лишь на зубы, жизни.
Смерть уловила его бедные по внутреннему содержанию мысли и отпустила на волю. «Иди, нагуляй жирок, прибавь жизненного опыта, поразмышляй о смысле, истине, своем предназначении, а то тебя всего на один зуб», – будто сказала вслух, хотя говорить не умела.
Осознал Всякий-Разный, что даровано ему спасение, и бух-бух широким, как обух топора, лбом о каменный пол – мозги от усердия перемешал. А перемешав мозги, спутал на обратной ходке пути-дороги к своим золотым припасам. Тырк – туда, тырк – сюда. Где зубы? Нет зубов! Только чистое поле – от мельницы до его избы.
Что делать? Вернуться домой, и от своих ворот вновь пройти по знакомому пути?
Как скумекал, так и поступил.
Вернулся восвояси и отправился в изначальный поиск.
Ищет-ищет, год ищет, наконец, нашел. Зуб нашел, золотой, один-разъединственный на всем белом свете. Один? Почему один? Их, кабы не спутать с ресницами, должно быть по науке, по матерь-матике, ровно тридцать три штуки. Сколько же это получится в переводе на шаги? Стал загибать пальцы, морщить лоб и сосчитал – не ошибся. Сосчитал-обрадовался и давай носом землю ковырять, выискивая в чистом поле свой клад.
Ковырял-ковырял. Изо дня в день. Из года в год. Тридцать три тысячи шагов ковырял, зубы отыскивал и поодиночке вставлял на рабоче-кусачее место. Вот ведь рот полнится-полнится. И скоро, стоит лишь вновь добраться до мельницы, во всю красу заблистает.
Наконец срок пришел – рот заблистал, как царский червонец! Только вот незадача, когда Всякий-Разный все зубы вставил и жизнь захотел прожить – не поле перейти – смерть тут как тут.
И где?
Точно по указанному адресу: за мельницей, у речки.
Здрасте вам, заходите в гости!
Пророки и пороки
Ночь. В отблесках дальнего света скользят Придурки.
Философствуют.
– Ева!
– Чтоб ее!
– Всех породила.
– Я не Каин! Я не Каин! Не Каин я!
Ангельский голосок, в ритме дальних отблесков света:
– Мы не Каины,
Мы не Авели.
Сторожить не привыкли брательников.
Нас охаили
Наши правила,
За евреев нас чтут соплеменники.
Философы-придурки, раздумчивые по натуре, друг другу:
– Ты еврей?
– Я еврей?
– Назвали по паспорту.
– Авраама назвали – Иври, но не по паспорту. А потому что перешел Иордан.
– Отсюда и пляши.
– А во времена Авраама были пляски?
– Что было, то было. Но учти, пляски
тех времен противны духу нашей святой современности.
– Инквизиции?
– Ты уже спрятался?
– Подожди.
– Ну?
– Уже! Ищи! Душу найдешь – одолжишь.
Вспыхивает свет. Яркий. До рези в глазах. Сквозь резь не разглядеть за белым одеянием лиц Придурков. Но главное видится: один Придурок гораздо выше второго, да и в размахе плеч на метр шире. Зато другой, тот, что мозгляк малорослый, с отточенным ангельским перышком. Вот сейчас воткнет его в брюхо гиганту, и прощай матушка-жизнь.
Придурок-гигант затискивается от греха подальше под парковую скамейку, свежеокрашенную, по обыкновению, в зеленый цвет. И оттуда выводит:
– Мы не Каины.
Тщедушный вторит:
– Мы не Авели.
И в унисон вместе:
– Выходите с предками, детки, на погост.
Придурок Гигант:
– Нас бараны славили.
Тщедушный:
– Нас, как бритву, правили.
И в унисон вместе:
– Так поднимем мы за погибель тост.
Тщедушный задирает подол своего белого балахона, да с такой яростью, что сразу понятно: не зря облачился в клеши и тельник морской. Достает из-за пояса флягу, булькающую болотным напитком.
– Хлебнем?
Придурок Гигант, выбираясь из-под скамейки, протянул руку. Принял фляжку и тут же захлебнулся собственной кровью. Ангельское перышко распороло ему живот, как перину, и выпустило потроха наружу.
– Ого! – сказал Тщедушный и посмотрел на небо.
Небо было нарисовано в его глазах голубыми красками, на нем проступала заря, в которой ворочались какие-то неясные звуки. Наконец, они приняли словесные очертания. И выкатилось:
– Как ты посмел?
Тщедушный пожал плечами:
– Все равно живому организму умирать. Добро переводить – себя не уважать.
– Что? Что ты сказал?
– Я и сам не знаю. Но ведь в рифму! А если в рифму, значит, во мне талант прорезался. Побегу в редакцию. Гонорар получу.
– Гонорары придуркам не выплачивают.
Тщедушный:
– Я и бесплатно готов выбивать – будь здоров! –
Строки на голой скале.
Лишь бы приварок из вешних снов
И крепкий, как разум, скелет.
Небесный голос:
– Скелет твой отправлен в починку. Каждое ребро станет девушкой. И ты будешь размножать свое семя, пока не выдохнешься.
– А творения моего гения?
– Изучай мои.
– Где же они?
– Выйди в Иудейскую пустыню. Сосчитай все песчинки в скользящих сквозь века барханах. И прочти, что записано в каждом кристаллике.
– Но я ведь поэт, а не математик.
– Уйди со сцены!
Вспышка света поглотила Тщедушного.
Опять ночь. Опять зеленая скамейка. А на ней… Точно, двое. Внешне вроде бы люди. Значит, и говорят – философы!
Тот, кто с длинной бородой, держит в руке профессорскую указку в виде вытянутого указательного пальца. У того, кто без бороды, на коленях покоится раскрытая книга.
Бородатый:
– Досье?
Безбородый:
– Чин-чинарем, стихи писал.
Бородатый:
– До сих пор прощаем поэтам.
Безбородый:
– Прощаем. А они пишут-пишут…
– Шекспир.
- Кто его видел?
– Но театр, «Глобус».
– А у Него весь Земной шар. И что? Кто видел Его?
Бородатый:
– Мы.
Безбородый:
– Мы не в счет.
– А кто?
– Им и счета нет. Люди. Смотрят, смотрят, и ничего не видят.
– Как Гомер.
– Его тоже никто не видел. А писал-писал…
– Я и сегодня пишу, – послышалось со стороны.
И вдоль скамейки прошел, постукивая палкой, древний старик в хламиде.
Безбородый:
– И не оглянулся.
Бородатый:
– А что ему оглядываться? Он же ничего не видит.
– А писал-писал…
– Где же последняя точка?
– Точка! – сказал Гомер и оглянулся.
На скамейке уже никого не было. Пуста была скамейка. По лучу, как по канату, спустилась на землю женщина. То ли голая была, то ли в трико телесного цвета. На правом боку ребро пририсовано. В руке цветок.
– Только и успела прихватить из рая.
– Дай нюхнуть! – высунулась из-за скамейки мордашка.
– Ты кто?
– Твой благодетель мужского пола.
– А не Змей ли, искуситель, ненароком? Я ученая.
– Спроси у людей.
– Адресом не поделишься?
– Ну и ну! Мать-прародительница! Детей без счета, а кто да где – без понятия.
– Я с понятием. Было у меня два сына. Каин и Авель. Каин убил Авеля, и…
– Продолжай-продолжай…
– Убил человека.
– Ты на верном пути…
– А с ним убил и все не рожденное еще человечество.
– Вот-вот…
– Ау, люди!
– Люди пошли от Каина.
– Не хочу от Каина. Хочу от Авеля!
– Роди заново!
– А заново – это как?
Мордашка выбралась из-за скамейки, протерла губы, чтобы не слюнявились. И потянулся к женщине.
– Мы не гордые, мы научим.
– А не обманешь?
– Как же обманешь, если сама обманываться рада? Иди же, не теряй времени. А то внуки ждут не дождутся, когда ты для них папками разродишься.
Небо расступилось, вспыхнула молния, грянул гром. И двухголосое детское «уа-уа!» заполнило все земное пространство.
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Израиль»]
Дата обновления информации (Modify date): 23.03.13 20:27