Имена / Поэты России (Леонид Завальнюк)

Ната Холендро

Открыватель иного смысла
(Дневник души)

Лёня, Лёнечка, Леонид АндреевичЛеонид Андреевич Завальнюк.

Таинственная личность. Удивительный самобытный поэт, непохожий на других, живущий обособленно от всех поэтических течений и направлений. Идущий своей собственной дорогой.

Я говорю: «Лёня». И ясно вижу умные строгие глаза и серьезное лицо внимательного собеседника. Я говорю: «Лёнечка» – глаза с лукавым прищуром, сейчас будет смешить, остроумничать, шутить и заразительно хохотать сам. Леонид Андреевич напротив – строг, собран, точен в жесте, смотрит внутрь себя, слышит то, чего не слышат другие – звуки, шорохи, музыку, слова, что потом слагается в стихи необыкновенной духовной наполненности.

Не могу и не хочу писать об этом дорогом мне человеке в прошедшем времени. Не хочу и никогда не стану. И хотя его нет с нами, слово его такого искреннего величия, такого объема, такой силы по-прежнему стучит в мое сердце, как пепел Клааса стучал в сердце Тиля Уленшпигеля.

Строки его стихов, навсегда впечатанные в мое сознание, время от времени совершенно внезапно возникают в моей голове. Вот я еду за рулем своей машины, и вдруг:

…Ты запалил мой дом,
Чтоб греться у огня.
Надежды вытоптал, –
Потраву чем измеришь?!
И все ж спасибо, брат:
Ты не убил меня,
Притом, что ты сильней меня
И ни во что не веришь.

Или сижу на редколлегии в журнале «Мурзилка». Кто-то что-то говорит, что-то обсуждают, скучно, долго, а я вдруг слышу Лёнин негромкий голос:

Что-то говорила, как глухому.
Что-то говорила жизнь моя…
Или вдруг внезапно, откуда-то выскакивает:
Было б две копейки у терьера,
Позвонил бы он подруге старой –
Кривоногой таксе, злой и мудрой,
Крохотная, пахнущая пудрой,
Может быть, она б дала совет…

Стихи Леонида Андреевича преследуют меня. Приходят откуда-то из вне. А, может быть, они просто живут во мне на правах настоящей поэзии, с которой, раз узнав ее, уже не расстаешься никогда.

Я была очень привязана к нему, как можно быть привязанной к человеку близкому тебе по состоянию души.

Почти каждый вечер, где-то в половине десятого, раздавался телефонный звонок.

– Это Лёня, – уверенно говорила моя мама, – это его время.

Я брала трубку и слышала протяжно-растянутое: – Привееет. Ну, как дела? Какие планы?

– Привет, Лёнечка, – отвечала я, – планы такие – к вам собираюсь.

– Понял. После собак?

– После собак.

– Ну, давай, только не затягивай, сразу приходи.

Дело в том, что у меня жили два пса. Рыжий пес – дворник, взятый моим сыном с улицы, и голубых кровей миттель-шнауцер по кличке Мэр. Вот после того, как собаки выгуливались, я и спешила к Завальнюкам, прыгая через две ступеньки с пятого этажа на третий.

Нажимала кнопку звонка, а если не слышали, колотила кулаком в дверь.

– Иду – иду – иду, – пелось за дверью, дверь открывалась, и слышалось привычное – А-а, Шишкин-Мышкин явился (так он шутливо придумал называть меня). Потом жене: – Наташа, наша Наташка пришла, пошли в карты играть.

Да, частенько вечерами мы сидели на уютной кухне дома Завальнюков и под неярким светом настольной лампы резались в преферанс, используя момент игры, как средство общения друг с другом.

Я написала «дом Завальнюков» и задумалась: почему не квартира? Нет. Я написала правильно. Есть и навсегда останется дом Завальнюков – дом особого рода. Это не пространство с мебелью, пусть даже очень старинной и красивой, это – нечто иное. Это особая атмосфера и особое биение ритма творческой жизни.

Бесконечно близкие, сросшиеся сердцами, Лёня и его жена Наташа, моя тезка, являли собой редчайший пример небывалой гармонии в любви. А каждый по отдельности был уникальной человеческой личностью.

Мужественный, крупный талант Лёни и пленительное обаяние умной Наташи притягивали к себе незаурядных людей разных судеб, возрастов и профессий.

Благодаря Наташе, духу этого дома, атмосфера была всегда полна новизны. Там любили принимать интересных гостей, там никогда не было случайных людей. Там пили чай или что-то покрепче, там говорили, спорили, а главное – там читали стихи, Лёня читал свои стихи. А все слушали, слушали…

А читал он необыкновенно хорошо, завораживающе. Голос негромкий, но очень сильный, с глубокой нутряной интонацией. Никто из актеров не смог бы прочесть так, как читал Лёня – ритмически точно, когда каждое слово врезается в сознание:

Снова сильная вьюга опалила леса,
Не имеющий друга – не имеет лица.
Вдоль полоски заката – голубые столбы,
Не имеющий друга – не имеет судьбы…
В этом жизненном море, что не ведает дна,
Одинокость не горе, одинокость – ВИНА…

Не знаю, как у кого, а у меня мурашки гуляли по телу, когда он читал – верный признак того, что я слышу нечто настоящее.

Я Леонида Андреевича про себя называла «открыватель иного смысла». Вот тебе кажется: ты всё про всё знаешь, а он прочтет новое стихотворение, и тебе открывается неведомое доселе, иной смысл обретают знакомые слова. И становится всё ясно и просто, как в детстве.

А сам Леонид Андреевич и в возрасте оставался мудрым ребенком с чистой душой, с первозданностью взгляда на мир, ничуть не испорченный жизнью с ее свирепым утилитаризмом.

Мне кажется, что он и родился под знаком природных сил, которым-то и подвластно подлинное искусство. Вот почему так сильно ощущается в стихах тонкая внутренняя слитность его Я с природой.

Толкну калитку в старый сад.
Она откроется со скрипом.
О Господи, все косо-криво,
Как тыщу лет тому назад…

Через свое сиротство (он рано лишился матери), через свои душевные муки, через свой непростой личный опыт он прошел к чудесному преображению в поэта и художника. Он очень любил жизнь и сохранил в себе и удивление, и восторг перед ней.

Люди, годы, дороги, поля!..
С красотою твоей и уродством
Всем родством, всем несметным сиротством,
Я люблю тебя, матерь Земля!

Лёня жил с наивной верой, что мир как-то можно обустроить, и люди опомнятся и станут совершать только хорошие поступки.

Внешне он казался суровым, но это только внешне. Он носил усы, что сообщало лицу некоторую настороженность. Но на самом деле он был добряк из добряков.

Помню, была зима. Холодно. Ночь, время позднее. Канун Нового года. Я выхожу с собакой гулять. Густо идет снег. Я оступаюсь, падаю. Результат падения – сломанная в запястье рука. Боль невыносимая. Отвести меня в травмопункт некому. А Лёня болеет: лежит с высочайшим давлением…

Через пятнадцать минут мы уже мчимся через снег и плохо видимую дорогу в больницу гипсовать мне сломанную руку. Вот так – встал больной и поехал!

Я сидела с ним в его машине, баюкая свою несчастную руку, и думала сквозь боль: «Какой же он настоящий, какой же он настоящий!..»

А каким замечательным художником был Леонид Андреевич!

Ведь поэты сочиняют стихи, но почти не рисуют, художники рисуют, но редко сочиняют стихи. Лёня соединил в себе художника и поэта, мастера и мастера.

Его живописные работы проясняют то, что сказано словами, то есть: делают стихи зримыми. Происходит волшебное превращение стихов в картины – и то, и другое становятся подлинными художественными произведениями.

Весь колдовской цвет Лёниных живописных работ – то жаркий, то холодный – из действительности. Вот он – напряженный, вот – эмоциональный, а вот – он наполнен образным звучанием. Цвет настроения, цвет состояния души…

Часто вечерами Лёня показывал мне свои новые работы, желая знать, как у него получилось. Ведь художник порой склонен сомневаться. У Лёни получалось. Получалось хорошо, очень убедительно.

Он как будто бы знал, а, может быть, и знал слова родной сестры поэта Велимира Хлебникова, художницы Веры Хлебниковой: «Смотри на мир, смотри на природу, как на плоскость холста, устраняя ощущение перспективы. Водопад красок на плоскости холста есть высшее выражение ощущение мира. Старайся создавать красивые композиции, а не списывать с натуры предметы».

Вот-вот, водопад красок, вот что такое Лёнины картины. Но водопад не случайный, а ясно продуманный и осмысленный.

Мне очень нравились и нравятся его картины. А Лёня все старался совершенствовать то, что уже было хорошо. И продолжал неустанно работать над цветом и формой. И тогда я кричала: – Ну, всё! Хватит, хватит, испортите!

– Ну хватит, так хватит, – соглашался он.

А назавтра я приходила, и он снова говорил: – Ну-ка, посмотри, я там вверху желтого цвета добавил…

Так мы и жили, и были больше, чем соседи, я на пятом, они на третьем этаже.

Моя привязанность к Лёне и Наташе росла год от года. Я не помню вечера, чтобы не позвонила им, и не поинтересовалась, как они поживают. Я одной из первых узнавала его новые стихи, смотрела его новые картины. А еще я слушала его замечательно-занятные сказки для детей про зайца Прошку. Эти сказки я отнесла в журнал «Мурзилка», где по сей день вот уже много лет служу главным художником. В журнале сказки приняли на УРА! Мы в течении года печатали их из номера в номер, чем подняли тираж издания. А редакция была завалена письмами от детей, которые полюбили Прошку всей душой.

Так бы мы и жили… Но случилось несчастье. Лёня, мой любимый Леонид Андреевич, заболел.

Его жена, его ангел-хранитель Наташа, пыталась из последних сил вытащить его из болезни. Она делала все, что только в человеческих силах, все, что возможно сделать в такой ситуации. Я как могла помогала ей. Но…

Но и тогда, в самые нехорошие дни своей болезни, Лёня продолжал непрерывно трудиться. Он работал почти ежедневно, не считая тех дней, когда здоровье, уже не особенно крепкое, держало его в вынужденном безделье, чего он не терпел.

Наташа звонила мне, волнуясь, говорила: – Приходи, Лёня стихи написал, новые. Для детей. Приди, запиши. А то он не может, руки не слушаются. А я, ты знаешь, плохо вижу.

И я летела с пятого этажа на третий, зажав в руке чистые листы белой бумаги и остро отточенный карандаш.

Бегемоту дали бутсы,
И велели в них обуться.
– Мы в футбольную команду,
Бегемот, тебя берем.
Быстро бегать ты не можешь,
Значит, будешь вратарем.

…Диктовал Лёня, хрипловатым голосом, прерывисто и трудно дыша…

В эти последние тяжкие дни, о которых невыносимо больно вспоминать, взгляд его голубых глаз стал совсем детским. А брови приподнялись домиком, как бы вопрошая, что это со мной и почему? Боже, как хотелось ему помочь!

Уже потом, когда его не стало, в «Мурзилке» напечатали его детские стихи про бегемота – последнее, что он написал…

Я думаю, что там, наверху, он знает об этом и он доволен.

Порой мне кажется, что Леонид Андреевич во многом жил таинственной жизнью, больше обращенной во внутрь, чем вне.

Сокровенные воспоминания, бережно хранимые им, ложились в основу его стихов и цветовых видений. Стихи, картины это его разговор с самим собой, это его, мастера, духовное восприятие мироздания.

Вот почему поэзию и живопись Леонида Андреевича я называю «дневником» всей его жизни, «дневником» его души.

Дневник – это откровение человека перед самим собой, но все-таки с надеждой, что когда-нибудь всё, что делается, будет осмысленно и понято другими людьми. Лёня вел «дневник» предельно честно и тщательно.

Он многое знал и многое умел. Он владел искусством быть, жить, любить, писать стихи и создавать картины.

Я вновь и вновь обращаюсь к его стихам, рассматриваю его картины, и только сейчас осознаю, какой это был человек:

Воображение – неистощимое,
Память – цепкая,
Любопытство к жизни – страстное,
Энергия – клокочущая.

Леонид Андреевич по самому большому счету занял свою отдельную нишу в русской поэзии. А в сердце моем живет неизбывная нежность к нему: Лёне, Лёнечке, Леониду Андреевичу Завальнюку.

И мне хочется сказать словами другого русского поэта, Велимира Хлебникова: «Родина творчества – будущее. Оттуда веет ветер богов».

И это чистая правда. За творчеством Леонида Завальнюка – неотвратимо стоит будущее.

Играть всерьез не любят игроки.
И долго ждать не любят: мир не вечен.
На марафонца ставят чудаки,
Которым, кроме сердца, ставить нечего...
Я с ними весь.
Но быть у них в долгу
Не значит ли – терять свою дорогу?
– Нет ставок?
– Нет.
– Ну что ж, и слава Богу! –

«Сам на себя и ставлю, и бегу…» – писал он.

Он поставил на себя и выиграл.


[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Литература»]
Дата обновления информации (Modify date): 06.04.13 21:16