Посвящается 30-летию ДООСа
Он знал о нас свою тайну…
Недавно одна немолодая актриса с фиалковыми глазами в размеренном и даже скучном интервью вдруг прокричала на всю страну: «Время не лечит! Наоборот, жизнь становится невыносимей и больней!»
Визажисты телевизионные старались, но лицо, когда-то немыслимо красивое, нервное, породистое, напоминало теперь высохшее русло речки Сетунь в подмосковном Переделкине.
Гуляя как-то по тропинке писательского городка, я встретила Эстер Давыдовну Катаеву – вдову советского классика Валентина Петровича Катаева. В прежние годы я часто видела его, шагающего по кромке улицы Серафимовича – от своей дачи и далеко-далеко – мимо коттеджа Роберта Рождественского и дальше, дальше к Мичуринцу.
Подойти к нему хотелось, но жутковато было, глядя на отрешенное, всегда сосредоточенное лицо. Однажды он сам подошел к нам и стремительно начал объяснять мужу, что такое обратная перспектива. Ее, эту перспективу, по его словам, нужно всегда иметь в виду при создании любого сюжета. Видимо, именно об этом он думал в эту минуту, а с нами просто немного порепетировал и, остановившись на полуслове, прошествовал почти строевой катаевской походкой по знакомой тропинке.
Он был как натянутая струна – худощавый, элегантный в своих бесконечных кепочках в клетку и в какой-то очень стильной одежде. Эстер Давыдовна, как только я упомянула имя ее мужа, в ту же минуту разразилась потоком горестных слез. Ей самой было под девяносто, десятки лет прошли со дня ухода любимого – дочь, внучка, правнучка, экономка, все вроде бы в порядке, но… Именно эти простые, а по сути такие непереносимые слова произнесла она: «Время не лечит».
Я не очень понимала в то время, как это – ведь мой любимый муж Борис Рахманин со своей шутливой фразой, которую он произнес при первом знакомстве – «А где ты была вчера?» – рядом…
И мне казалось, так будет всегда, вечно. Но… Я жестоко ошибалась. А не ошибались они – прекрасная фиалкоглазая актриса и мудрая Эстер. Странно, но я вспоминаю какую-то постоянную влюбленность Бориса, тридцать лет – рядом и смешное: «А где ты была вчера?» – тоже рядом.
И рядом – несколько человек, которых он любил и бесконечно ценил, например, Костя Кедров. Их замысловатые антиутопические беседы до сих пор остро вспоминаются с ощущением, словно они зависли где-то почти в досягаемом пространстве и кружат, кружат над головой, вот только пощупать нельзя, хоть и очень хочется. Так интересно, остро и ни на что не похоже это было.
Кто такой Костя Кедров? Он, например, абсолютно все знает об основах мироздания. К таким людям принадлежали Маяковский, Хлебников, Белый. Изобретенный им, страшно произнести, метакод указывает на единство человека и самой вселенной. Таким образом, неподражаемый господин Кедров призывает нас к вечной жизни. Вот так – не больше и не меньше. Его ближайший друг, Андрей Вознесенский, утверждал, что стихия его языка опережает поэта. Константин утверждает, что живет на расстоянии «от сияния до сияния». Кто еще мог назвать человека изнанкой неба? А он смог, то есть он осмелился сказать – человек не внутри вселенной, а одновременно и внутри, и снаружи обхватывает ее собой. Вот идет он навстречу со своей неизменной улыбкой, и, кажется, сейчас наконец скажет о тебе самое главное, о чем ты даже не догадываешься. Он ведь уже постиг главный код вселенной, а мы еще в пути. К сожалению.
Итак, однажды было решено: пора Борису вступить в нечто под названием «ДООС» – в переводе с неизвестного – «Добровольное общество охраны стрекоз». Поскольку и Костя Кедров, и Борис Рахманин – люди талантливые, неоднозначные и, прямо скажем, странные – решено было избрать местом вступления в это «охранное предприятие» подвал Центрального дома литераторов, где собираются те, кто в ресторан Дома литераторов не ходят – дорого, пафосно, скучно.
Борис тут же за столиком пишет со всей серьезностью момента заявление о вступлении в организацию со столь нежным назначением – рядом нетрезвые, горланящие поэты – как известные тем, что уже написали, так и знаменательные лишь своим постоянным присутствием здесь, в нижнем буфете ЦДЛа.
Сумрак, за соседним столом довольно известный в узких цэдээловских кругах прозаик – гиперреалист лицом в винегрете. Барышня – прямая спина, рыжие кудельки, очки с погнутыми дужками – тщетно уговаривает друга надеть зубы, которые лежат неподалеку в пустой тарелке. «Я искал тебя всю жизнь!» – подбегает ко мне абсолютно незнакомая фигура без возраста с торчащей колом седой бороденкой. Через секунду эта фигура впивается в мою руку своими острыми клыками, и мой муж не без труда отдирает пришельца от моего покрасневшего запястья.
– Сейчас я прочту вам стихотворение из одних палиндромов и оксюморонов, – вместе со стулом подъезжает к нам юноша с очень звонкой в то время фамилией. Здесь уже не выдерживает Костя, и этот стул с его хозяином посредством правой ноги отправляется на место, откуда прибыл.
Уже значительно позже, вспоминая тот вечер, Борис в шутку написал:
Вино тут неизвестно чье
И неизвестно, в чьей посуде…
Бичи? Богема? Дурачье?Да нет, милейшие все люди.
Вот этот выдумал спьяна –
Вина проглочена канистра –
Что будто бы его жена
Никто иной, как сын министра.А этот, он в Кабуле был,
В небезопасной той сторонке,
Жене и детям раздобыл
По замечательной дубленке.А этот – Господи, прости! –
Слюною брызжет, так неистов:
Евреев всех он извести
Мечтает, кроме коммунистов…
В те же времена Борис написал и чисто «доосовское» стихотворение, назвал его «Единство». Оно посмертно вышло в «Журнале Поэтов», у Кедрова, где цветут «палиндромные открытия»…
…И бабочки, летающие маки.
И птица, будто взгляд стыдливых глаз,
И капель восклицательные знаки.
И дождь, как дикобраз.…И маки – будто бабочки слетались.
И взгляд, как птица, юркнувшая в рожь,
И знаков восклицательных капели.
И дикобраз как дождь.
Словом, тогда в ЦДЛ весело проводили время, и теперь, по прошествии энного количества лет я прихожу иногда в ЦДЛ выпить кофе и неизменно взгляд падает на тот самый столик, где сидели Костя и Борис..
За соседним столом, который ближе к барной стойке и где по-прежнему царствует волоокая красавица Рая – душа гневливых психоделических поэтов – сидят все те же, правда, изрядно потускневшие и какие-то притихшие нелюбители верлибров. И я до сих пор пытаюсь разгадать, что имел в виду уникальный поэт Костя Кедров, когда написал о Борисе: «Он знал о нас свою тайну…» Какую тайну? А возможно, это было просто чудо встречи двух незаурядных людей. А тайна, она на то и тайна, чтобы оставаться таковой навсегда.
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Юбилеи»]
Дата обновления информации (Modify date): 07.12.14 21:19