Представляем книгу
Круглый стол

В Институте славистики Польской Академии наук около четырех лет идет работа над вузовским учебником «История русской литературы XX века», который готовится к печати в издательстве РWN (Выдавництво наукове)*. Во главе авторского коллектива — профессор, известный литературовед, литератор, переводчик Анджей Дравич**, подготовивший эту книгу к печати вместе с сотрудниками Академии наук и приглашенными к работе над учебником профессорами.

* Книга уже вышла.
** Анджей Дравич умер в мае 1997 года. Невосполнимая утрата для Польской и Российской культур.

Благодаря научной стажировке в Институте славистики мне удалось почувствовать обстановку создания текста, обстановку свободной полемики, и заодно поговорить с моими коллегами-славистами. Один из таких разговоров и предлагается вниманию читателя журнала «Вышгород».

Ольга ПАНЧЕНКО. Чем объясняется потребность в новом польском учебнике «История русской литературы XX века»?

Анджей ДРАВИЧ. Считаю, что история русской литературы XVIII и XIX веков прочитана исследователями в большей или меньшей степени внимательно. А с XX веком дела обстоят значительно хуже по известным нам всем причинам нелитературного свойства. До недавнего времени существовал только один польский учебник русской литературы XX века под редакцией П. Выходцева (Варшава, PWN, 1977), достаточно ортодоксальный.

Мы, авторы, стремились увидеть и показать литературу как процесс. Сейчас, разговаривая с Вами, я смотрю на стеллаж: прямо на нас глядят корешки «Histoire de la Literature russe» под редакцией Ефима Эткинда, Джорджа Нива, Ильи Сермана и Витторио Страда. Это — серьезные, солидные книги, но написанные скорее в жанре эссе, связанных или не связанных между собою какими-то обобщающими статьями. Не желал бы ни в коей мере обидеть моих уважаемых коллег, но такой принцип построения материала, несколько советский, напоминает мне академическое издание русской литературы XX века. Мы хотим выстроить материал компактно, но так, чтобы прежде всего показать литературный процесс и одновременно — без всяких цензурных предрассудков — существующих в нем писателей.

Петр ФАСТ. Ощущается острая практическая потребность дать современным студентам определенный материал по прочитанному курсу. До 1995 года в Польше не было ни одной книги, которая давала бы полный обзор русской литературы XX века. Видимо, потому, что наша литературоведческая среда не стремилась написать учебник, который требовался. Общая атмосфера была такова, что подобная книга была бы написана по образцу советских вузовских учебников этого периода. Таковой оказалась судьба упомянутого уже учебника под редакцией Выходцева. Только в 90-е годы, после «перестройки», у нас наступило время написать новую книгу. И несмотря на то, что нас опередило издательство «Оссолинеум» (недавно появилась «История русской литературы» профессоров Габриэлы и Станислава Поремба), выход в свет нашего учебника актуален. Мы не соперничаем, а дискутируем: это касается и периодизации, и отбора материала. У наших предшественников не показана литература самиздата, политического протеста, эмигрантская литература. Намекается на связь 20-х годов с модернизмом, однако материал описывается, начиная с 1917 года. Для меня участие в настоящем издании — в некотором роде дискуссия с моими учителями.

О. П. Периодизация историко-литературного процесса в вашей книге принципиально отличается от всех, известных филологическому читателю. На каких принципах она построена?

А. Д. В какой-то степени периодизация базируется на членении материала, обусловленном не литературными, а скорее политическими посылками. Что нас не вполне удовлетворяет, поскольку мы как филологи отдаем себе отчет в том, что литературный процесс должен рассматриваться с точки зрения мотивов, причин, предпосылок литературного же процесса. Но мы не можем сегодня делать вид, что, например, в 1953 году общественные и культурные тенденции изменились вследствие перемены литературных стилей. Смерть Сталина имела решительное влияние на обновление всей жизни и литературы. Однако в своей периодизации мы отказываемся от 1917 года как общепринятой цезуры. Проект периодизации такой, 90-е годы XIX столетия, в которые кристаллизуется русский символизм, мы рассматриваем как нижнюю границу. Период более или менее нормального существования русской литературы продолжается до 1929 года: существуют разнообразные литературные группы, выходят журналы разных направлений. Период с 1929-го по 1953 год определяется как время несвободного развития в русской литературе. Следующий период, с 1953-го по 1985 год, характеризуется некоторым освобождением, реабилитацией многих литературных имен, знаменитой «оттепелью», сменившейся однако длительным «застоем». И наконец с 1986 года начинается период свободного существования литературы. Внутри указанных границ временные отрезки: 1917—1921; 1941—1945 — представлены как периоды чрезвычайного положения. В самом деле, в годы Гражданской и Второй мировой войны русская литература существует в особых условиях.

Мои молодые коллеги не любят политизации и смотрят на нас, старшее поколение, несколько настороженно. Но и они понимают, что русская литература XX века жила в определенных социальных и политических условиях, ничего не поделаешь. Мы хотели бы прийти к такому состоянию, когда, Бог даст, будем писать следующую историю литературы XX века и сможем выделить, допустим, три периода по исключительно литературному принципу: модернизм, соцреализм, постмодернизм... Как это называл Юрий Тынянов, «большие литературные эпохи». Возможно, в будущем это и удастся.

О. П. Учебник обещает быть пока единственным в своем роде: в нем представлена русская литература от 90-х годов XIX столетия по 90-е годы нынешнего века, то есть от символизма Мережковского до центона Дмитрия Алексаныча Пригова. Что, по мнению авторов, представлено объемнее: первая или вторая половина века? Какая «часть», условно говоря, больше удалась?

А. Д. Мне трудно на это ответить. Нашей общей заботой было не выбрасывать за борт забытые и новые имена, с другой стороны, не загружать текст общими местами. Насколько удалось дать такой приемлемый синтез, будет видно после напечатания книги.

О. П. Коллектив авторов состоит из филологов разных поколений, по крайней мере, четырех. Присутствует ли в самом тексте, в структуре материала необъявленная дискуссионность, может быть, некоторые элементы методологической полемики?

Данута КУЛАКОВСКА. В прямом смысле борьбы поколений не было. Но есть, конечно, какая-то специфика взгляда «старших» и «младших», обусловленная разным опытом работы, и прежде всего — различным историческим опытом. И тем не менее мы стремились прийти в общему видению литературного процесса в России.

А. Д. Я думаю, что такая дискуссионность прочитывается в различном структурировании материала, в подходах, в стилистике, и это неплохо. Наши молодые внесли в текст свое теоретическое сознание. Однако нет такого, чтобы одна часть противоречила другой или же двух разных мнений по поводу одной проблемы.

О. П. Какую часть своей работы вы писали с большей заинтересованностью? Что представляется наиболее удачным в вашем материале?

Томаш ТЫЧИНЬСКИЙ. Для меня вся работа над учебником была новым делом. В отличие от коллег, у меня был несколько иной взгляд на самый исследовательский материал. Прежде я занимался в основном польской литературой, так что мне было трудно в полной мере отделить себя от опре-деленных схем, закономерностей развития польской литературы. Возможно, именно поэтому русский футуризм был для меня наиболее интересным разделом. Ведь у нас, по сути, футуризма не было, а футуристические опыты в польской литературе начала века, более или менее удачные, возникли под несомненным влиянием русского футуризма. Стоит хотя бы вспомнить роль Маяковского, какую он сыграл в нашей литературной среде в 20-е годы.

П. Ф. Жанр истории литературы — не мой тип высказывания, я предпочитаю вещи аналитические, интерпретационные. Но я с удовольствием занимаюсь литературой 30-х годов, и возможность написать об этом периоде некий синтез представилась заманчивой. Я уже несколько лет живу идеей книги «Два лица русской литературы 30-х годов». Как известно, в 30-е годы столбовой дорогой русской литературы был соцреализм, а одновременно или чуть позже появились вещи совершенно иные, которые были непосредственной реакцией на соцреализм, так называемое «второе лицо». Это произведения Платонова, Булгакова, Хармса, Пришвина. Встреча на страницах учебника с «моим» материалом, ду-маю, мне удалась.

Веслава ОЛЬБРЫХ. Я писала о так называемой официальной литературе, о «деревенской прозе». И в этом своя сложность, поскольку за последние годы произошла переоценка многих литературных ценностей. Писатели, казавшиеся китами, на фоне сегодняшнего литературного процесса, в который включена и русская эмиграция, приобрели иной масштаб. Когда в 70-е годы я училась в Варшавском университете, думалось, что «оттепель» — открыла все шлюзы. А вот сейчас оказывается, что Василий Гроссман, например, творчеством которого я занимаюсь специально, совсем другой писатель, нежели открывшийся мне в 70-е годы. Что удалось, пока трудно сказать: работа над текстом продолжается.

О. П. Принимались ли во внимание авторами учебника пристрастии польского читателя? Имеются ли в тексте параллели с польской литера-турой того же времени?

Флориан НЕУВАЖНЫ. В какой-то мере, безусловно, принимались во внимание. Булгаков, Платонов, Ахматова, Мандельштам выделены в самостоятельные подглавы. Представлены самые яркие польские переводы русских поэтов XX века. Броневский, Тувим, Стерн, Северин Полляк, а также редактор нашего тома Анджей Дравич — в роли переводчика — выступают как посредники между русским писателем и польским читателем.

А. Д. Конечно, мы учитывали польско-русские связи, но не делали специальных разделов. Пишем об этом, касаясь биографии Паустовского, Юрия Олеши. Или же в тех случаях, когда наблюдался острый переводческий интерес русских литераторов к польской поэзии. Имею в виду Давида Самойлова, Бориса Слуцкого или же Бродского, воспитанного на Галчинском в начале переводческой работы.

О. П. Расскажите о своих ближайших планах.

А. Д. Как только мы завершим работу над «Историей русской литературы XX века», собираемся заняться исследованием польско-русских отношений — взаимодействий, пересечений, взаимовлияний в XX столетии. На материале литературы XIX века это в большей или меньшей степени уже исследовано. А что касается XX века, филологи пока не вышли за пределы самых общих и поверхностных констатаций, вроде цитирования известных стихотворений о Польше Сергея Городецкого или Валерия Брюсова, или же российских мотивов в польском исполнении. Тогда как серьезных исследовательских сюжетов много. Мы предполагаем провести конференцию, посвященную русской эмиграции в Польше.

«Круглый стол» провела Ольга ПАНЧЕНКО

[На первую страницу (Home page)]                   [В раздел "Польша"]
Дата обновления информации (Modify date): 13.12.04 14:42