Память

Игорь Егиков
(Москва)

Ода Хачатуряну

Боже мой, Араму Ильичу Хачатуряну — 100 лет! А он всегда был такой молодой, вернее, вне возраста: и в 50, и в 60, и даже в 70 лет. Жизнь била в нём через край. Он был заряжен такой энергией, которой, казалось, хватило бы на несколько обыкновенных жизней. Но он не был обыкновенным человеком. Он был богом. Богом музыки. Он был очень похож на свою музыку. Если бы его поставили для опознания среди 100 человек и дали послушать его музыку, я уверен — любой, сразу бы, безошибочно, направился к нему. Недаром он сумел создать два из четырёх мировых шлягеров, оставшихся от ХХ века. Два других — «Танец маленьких лебедей» Чайковского и «Болеро» Равеля. Ну, а хачатуряновские вы, конечно, знаете: вальс из «Маскарада» и «Танец с саблями». Причём какими анемичными, блеклыми, на хилых ножках выглядят эти лебеди, если их сыграть сразу после «сабель» — вы представляете?

Удержусь от банальности: «если бы Хачатурян не написал ничего кроме...» Нет, написал, к счастью. И великолепную, уникальную триаду из Концертов для фортепиано, скрипки, виолончели. И «Спартака», где тема любви, для меня, является вершиной лирической музыки ХХ века, её символом.

Бывает «чистый разум», и не только в философии, в музыке тоже. Бывает и «чистое чувство». Так вот, музыка Арама Хачатуряна — это чистое чувство, зародившееся в самой глубине души, оторвавшееся от неё и парящее в высоком небе.

Конечно, Арам Ильич, как и многим своим ученикам, помогал мне в начале моего пути. Помог издать мои первые, ещё студенческие сочинения, помог их записать на радио, помог и с квартирой. Помог мне сделать окончательный выбор между пианистической карьерой и сочинением музыки. Я бесконечно благодарен ему за всё. Но это не главное.

Удивление и Восхищение всегда вызывал у меня этот человек, мой учитель — Арам Ильич Хачатурян. Удивление, переходящее в непонимание: как это вообще может быть? Как, например, он, не будучи пианистом ни по призванию, ни по образованию и, вообще, своими крайне «непианистическими» руками однажды (уж не помню, по какому случаю) сел и сыграл нам в запредельном темпе свою виртуознейшую «Токкату» для фортепиано. Как он мог, легко, на одном дыхании, создавать свои сложнейшие, искромётные партитуры для большого симфонического оркестра? Они казались написанными одним росчерком пера, хотя только для физического нанесения этих тысяч и тысяч нот на бумагу нужна не одна неделя непрерывного труда. Вот уж что никогда не ощущалось в его произведениях — никаких трудовых усилий и напрягов. Всё было легко, естественно и как бы само собой лилось неведомо откуда.

Так же непонятно, как, по какой методике, он учил нас, своих учеников. Казалось бы — ничему конкретному, ничего из области «передачи секретов мастерства». Но из его класса вышли десятка два высокопрофессиональных и техничных композиторов. К тому же абсолютно непохожих друг на друга. Таривердиев и Эшпай, Рыбников и Виеру — что может быть полярнее? И, самое главное, непохожих также и на своего учителя. Больше всего он ценил и умел развить в нас индивидуальность. Не могу припомнить ни одного «маленького Хачатуряна». Как ему это всё удавалось?

У меня есть только одно объяснение: А.И.Хачатурян был гений. В его музыке встречаются такие откровения и такие высоты, которые могут прийти к человеку только напрямую от Бога. И для меня он второй божественный композитор, после Моцарта.

И, так же, как Моцарт, он оставался ребёнком. Большим ребёнком, заносчивым, иногда капризным, мгновенно увлекающимся, любящим все удовольствия жизни, свои игрушки, свои подарки со всего света. Он ими гордился и с радостью нам демонстрировал, когда мы бывали у него дома.

У Арама Ильича была огромная голубая машина — «бьюик», которую ему подарили поклонники в Америке. Она была, может быть, единственная такая в то время в Москве. Арам Ильич ею очень гордился. У меня тогда тоже появилась голубая машина, только самая маленькая — горбатенький «запорожец», герой будущих анекдотов. Но я им тоже очень гордился. В то время студент даже на «запорожце» был такой же редкостью, как профессор на «бьюике». Я заработал на эту машину в Якутии на пяти работах.

В тот день я впервые приехал в Институт Гнесиных на своём автомобиле. Поставил его прямо перед голубым «бьюиком», с сидящим в нём шофёром, лишив его всякой возможности к быстрому маневру. После уроков спрашиваю:

— Арам Ильич, Вы ведь сейчас домой поедете?

— Домой. Вас подвезти?

— Да нет, спасибо, у меня тут машина.

Увидев мою «машину», Арам Ильич ничем не выдал своего отношения к ней, только хмыкнул.

— Арам Ильич, а я бьюсь о заклад, что доеду быстрее Вас.

С этими словами я рванул с места и мы понеслись. Кавалькадой. Впереди крохотный голубой «запорожец», за ним голубой, раза в четыре больше, лимузин. До сих пор помню эту сумасшедшую гонку, каждый метр пути. Сначала по Воровского до пл. Восстания, потом разворот, и вот мы уже мчимся в обратном направлении по Герцена. Вот уже консерватория, и тут я лихо, буквально перед носом у оторопевшего «москвича», ехавшего по встречной полосе, делаю левый поворот. Лечу, в упоении, по узкой улице Неждановой, сворачиваю во дворик, круто торможу у подъезда Арама Ильича, выскакиваю из машины и небрежно облокачиваюсь на её крышу.

Лимузина нет. Нет и нет. Подъехал он через секунд 40—50. Арам Ильич хохотал так, что прохожие останавливались и долго глядели вслед.

Таким я его и запомнил.

На всю жизнь.

Класс профессора Хачатуряна в Институте им. Гнесиных.
Москва. Середина 1960-х.
За роялем Эмиль Олах. Стоят (слева направо) Артур Заргарян, Арам Ильич Хачатурян, Михаил Ванян и Игорь Егиков