Впечатления

Алексей Смирнов

Весть об Армении

Радостно произнесённая тобой когда-то в рокочущую «эру» детских скороговорок:

услышанная по радио в звонких, буйно-сабельных схлёстах Хачатуряна, в лисициановском зыблющемся баритоне;

внезапно — посреди московской зимы — ворвавшаяся к тебе в дом южным, азартным, сумбурным, бьющим через край темпераментом бабки (второй дедовой жены) — полуармянки-полуказачки — с подарком для внука: холодными — с морозца! — негнущимися ботиночками, в которые сперва жарко дышится, чтобы согрелись, а уж потом всовываются твои неловкие ножки;

разлинованная контрастными ливнями света на холстах Сарьяна;

то замершая в недвижных, как икона, сумрачно вещих красках Параджанова, то рассыпающаяся пиршественным фонтаном вещей, веков, цвета, не вмещаемых рамкой кинокадра;

читанная в отрочестве, как ребус, на папиросной бумаге без заглавия и первой строфы у запретного ещё Мандельштама:

и всё-таки разгаданная тобой — Армения!..

И, не ведая до поры, что сардар — персидский воин, но тайным сотворчеством Провидения проникаясь любовью и жалостью к этому взлелеянному и иссечённому тысячелетиями краю, к этой коснувшейся неба и уходящей из-под ног земле волнующихся гор,

вдруг впервые

(по дружескому попечительству «русских армян»)

различаешь её воочию в знаменитых кузнечных «подковах», «крюках», «клещах» и «скобах» месропова алфавита — буквицах, исправно выписанных алой киноварью на скудной витрине; высеченных из дикого серого камня; усыпанных целованными бриллиантами в сокровищнице Эчмиадзина; боготворимых народом-кузнецом, народом-писарем, каменотёсом и ювелиром.

Поистине в армянской букве — дух Армении!

Впервые здесь, в её родных пределах, узнаёшь её по угрюмым распевам древнего хора

или — в ухоженных до благолепия гранатовых садах Католикоса;

внимая возбуждённому русскоязычию оттаявшего от военных зим Еревана;

покоряясь радушному усердию первого, второго, третьего встречного, выпутывающего тебя из городских закоулков.

А не её ли щедростью под стеклянною кровлей, как копчёные колбасы, развешены сочные штуки сунджуха, расставлены медовые пирамиды груш, пласты прессованного изюма, раскупорены шершавые канистры бродящего, попыхивающего в нос молодого вина; и — всюду царство тех восхитительных ароматов восточного базара, что не дурманно сгущены там, где Индия разливает свои благовония, но умеренно и как-то празднично растворились в воздушной голубизне великодушного октябрьского лета!

А ещё успеваешь обозреть её по дороге на Карабах,

когда пространство то распахивается во всю ширь, то сжимается стрелкой ущелья;

когда горы вырастают, как лес, плотно смыкая тёмные пики, или расступаются пёстрыми просеками познавших жатву долин;

когда гостеприимный Горис сменяется зияющими жилищами простреленной навылет Шуши, а с перевала открывается вид на Степанакерт.

Но как только ночная чернота затмит собою краски земли и неба, вспоминаешь, как, медленно и верно огибая двуглавую твердыню Арарата, слушая рассказ попутчика-аборигена, ты невольно поразился тому, что никаких виноградников на Арарате нет, что скороговорка ошиблась: она погналась за звуком и упустила смысл, ибо весь виноград остался в долине...

Пусть так. Пусть гортанный рокот араратовских «эР» разошёлся с раскатами «эР» виноградных. Что же оттого, что Гора пуста? Тем значительней, тем зримей встаёт суровость её обветренных склонов, скупое и чистое величие Родины, воплощённое в этой раздвоенной, заметённой снегом вершине...

* ынкер — товарищ (арм.).

[На первую страницу]
Дата обновления информации: 12.10.05 15:47