В 1923—24 и в 1924—25 академические годы я училась в высшем литературно-художественном институте. Мне выпало счастье общаться с Брюсовым как с моим профессором, ректором и членом партии, состоя на учёте в общей для нас низовой парторганизации. Литературно-художественный институт был задуман и создан поэтом. В 1920 г. Валерий Яковлевич возглавлял ЛИТО (литературный отдел) Наркомпроса и руководил литературной студией, которая в 1921 году, объединившись с литкружками Дворца искусств, по настоянию Брюсова, была преобразована в институт — высшее учебное заведение. Ректором был назначен Брюсов, и оставался на этом посту до дня своей кончины — 9 октября 1924 года. В 1923 году советская страна начала успешно побеждать разруху и восстанавливать хозяйство. Встал вопрос о «красных» специалистах, о рабоче-крестьянских кадрах культурных работников. В связи с этим был значительно увеличен приём в вузы. По призыву Коммунистической партии рабфаки, Красная армия и флот, общественные организации со всех концов необъятной нашей Родины откомандировывали на учёбу в Москву молодёжь, успевшую повзрослеть и возмужать на фронтах гражданской войны и на практической работе — советской и партийной. Овладеть знаниями в духе ленинских указаний на 3-ем съезде Комсомола в 1920 г. — стремились упорно и жадно. Поступавших в институт Брюсова влекли поэзия, проза, критика, журналистика и внешкольная работа, желание выразить в слове недавно пережитое, современные впечатления. От поступающих требовалось представить свои рассказы, очерки, стихи или статьи, напечатанные в журналах, советских газетах или листовках, а также сдать испытания по русской и западноевропейской литературе. Для нас, поступавших в институт, большую роль играли и авторитет, и личность самого Брюсова, «самого культурного поэта на Руси», «каменщика культуры», который резко порвал с буржуазными кругами и уже в 1919 году вступил в члены РКП (б). Известно было, что «сам» Брюсов читает античную литературу и такой необыкновенный курс, как «науку о стихе». Знали, что Брюсов привлёк к работе в институте лучшие силы московской профессуры. Лекции читали: профессора Цявловский, Сакулин, Фриче, А.С.Орлов, Петровский, Гроссман, Эйхенгольц, П.С.Коган, братья Б. и Ю.Соколовы, А.Ушаков, Пешковский, Шенгели и др. Программы и учебные планы института, разработанные Валерием Яковлевичем, отличались от программ университетских факультетов. Включая обычные на этих факультетах дисциплины, институт имел дополнительные курсы по истории живописи, истории музыки, истории критики, истории печати, истории книги или книговедения, были заманчивые по названиям спецкурсы и практикумы: стихотворение или наука о стихе, пушкиноведение, практикум стиха, практикум перевода и т.п. Многопредметность нравилась, и невдомёк было неискушённому, изголодавшемуся по учёбе абитуриенту, что осилить и хорошо усвоить все эти науки за три года, да ещё при системе вечерних занятий от 5-ти до 11-ти вечера не так просто даже для тех, кто имел хорошие способности и подготовку. Не говорю уже о трудностях другого рода, которые неизбежно сопровождают студенческую жизнь. Хотя времена наступили «нэпманские», — после девальвации с твёрдым курсом червонца, но для студента — полуголодные. Материальная база института — только два небольших общежития для приезжих: первое на Земляном валу и второе, поменьше, но почетнее, на Каланчёвке, на площади, где в доме железнодорожников отведена была под общежитие отдельная квартира из 5—6 комнат. В двух маленьких комнатах жили Артём Весёлый, известный тогда писатель с женой, в трёх других больших комнатах остальные. Две комнаты женские и одна мужская. Фамилии тех студентов, с кем довелось жить на Каланчёвке: Нюся Колпакова, сельская учительница из Средней Азии, страстная собирательница русского фольклора, 17-летний поэт Джек Алтаузен, бывший участник партизанского движения в Сибири, в 30-е годы автор небезызвестной поэмы «Безусый энтузиаст», — ныне покойный, комсомолец Чурилин, Лев Славин, Клава Калугина, учительствующая в Ленинграде, и другие. Там жила и я, а трёхэтажный дом этот и поныне стоит на углу, на привокзальной Октябрьской площади. От общежитий к институту и в Ленинскую библиотеку, конечно, ходили пешком, — институт помещался на Поварской улице, ныне улице Воровского, 52, в этом здании — Правление Союза советских писателей. На каждого в день приходилось километров десять пешего хождения, пользование городским транспортом было по своей стоимости недоступно и тогда, когда в конце ноября пролетарская часть студенчества из вновь поступивших первокурсников была зачислена на стипендию. Целых десять рублей в месяц — один червонец! Это было счастье, обеспечивающее хотя бы питание, избавляющее от поисков случайного заработка, счастье, дававшее возможность не пропускать занятий в институте. Я прилежно слушала лекции В.Я.Брюсова, пушкиниста Цявловского, Петровского, читавшего курс теории литературы, фольклориста Бориса Соколова, также Гроссмана, Эйхенгольца, молодого преподавателя в военной форме, читавшего марксизм Лозовского, с пропусками — лекции П.С.Когана и Фриче. Валерий Яковлевич читал увлекательно и чётко, поражая своей эрудицией. Древнегреческих поэтов античного периода он сначала читал в русских переводах, читал по памяти, попутно давая оценку переводов, а затем те же отрывки или произведения произносил на древнегреческом, скандируя, тоже наизусть. Он также вёл спецкурс, по Пушкину, знакомя студентов не только с концепцией, изложенной в его печатных дореволюционных статьях о Пушкине, но и своими замыслами; набросками для будущих работ. Безупречно цитировал Брюсов и пушкинские тексты. Поражала нас его память. Однажды он, шутя, предложил студентам из любого тома стихотворных произведений Пушкина зачитывать вслух одну или две строки, а Брюсов через несколько секунд на память произносил следующие стихи и всегда безупречно, безошибочно, без всякого видимого напряжения, а прочитав до конца, называл заглавие и дату. Читая свой курс — науку о стихе, Брюсов, изложив свою точку зрения, приводил возражения своих критиков. Валерий Яковлевич был блистательным, эрудированным лектором-исследователем, обнажавшим перед студентами свой метод исследования, а не популяризатором. Вёл Брюсов и практикум для поэтов, целью которого было и творческое продолжение неоконченных произведений Пушкина и, в частности, новый вариант окончания «Египетских ночей», как бы исправление того варианта, который Брюсов опубликовал в 1916 г., что вызвало известный выпад Маяковского, памфлет против Брюсова, написанный в защиту Пушкина. Я не работала в этом классе, случайно посетив эти занятия из любопытства. Я не могу безоговорочно осудить этот род работы и сказать, насколько она нужна и кому нужна. Я убедилась лишний раз лишь в том, что пушкинский текст является для Брюсова художественным фактом, что рифмы Пушкина укладывались в его голове как слова в словаре, а текстами он жонглировал с ловкостью фокусника. Стихи студентов, продолжавших, подражая Валерию Яковлевичу, дописывать «Египетские ночи», были формалистичны и плохи. Больше я не заглядывала в этот семинар, мне кажется, что Брюсовым и в этой работе со студентами владел дух экспериментаторства, стремление поверить алгеброй гармонию, найти таких преемников и продолжателей его метода, которые могли бы найти другое, лучшее решение задачи, дописав «Египетские ночи» Пушкина. Поражала нас не только всесторонняя эрудиция Брюсова, но и его безмерная и беспримерная скромность. Он был поэтом с большим именем, а между тем не позволял в своем присутствии говорить о себе как о крупном поэте, не отвечал своим обидчикам, а его тогда, в начале 20-х годов, многие обижали, и не только в печати. Наоборот, в беседах со студентами Валерий Яковлевич подчеркивал, что декадентство и символизм — пройденный исторический этап русской поэзии. Возлагал он большие надежды на Маяковского, еще до написания поэмы «В.И. Ленин». Почти каждую неделю в нашем институте устраивали диспуты и литературные вечера. Чаще других бывал В.В. Маяковский. Читали стихи и другие поэты: Кирсанов, Н. Асеев, Иосиф Уткин, Михаил Светлов, Голодный, Жаров, Безыменский, Адалис, Ел. Полонская, а также наши поэты-студенты: Джек Алтаузен, Машашвили, И.Приблудный, Чурилин, из прозаиков Арт. Веселый (Николай Кочкуров), правдист Жига (Смирнов). Помню выступали и Виктор Шкловский, и Илья Эренбург, и многие другие. Аудитория неистово выражала свои чувства и мнения. Любил эти споры и шум Валерий Яковлевич, но держался в стороне и решительно уклонялся от выступлений на таких вечерах. Трудно было упросить Брюсова выступить с эстрады, однако все же удавалось, когда аудитория не была накалена диспутами и настроена не так бурно. Помню, как Брюсов читал свои научно-исторические стихи, кое-что из советского периода, но особенно удались ему «Конь блед», «Хвала человеку» и стихи из цикла «Единое счастье — работа». Особенно любили студенты вдохновляющие, ударные строфы из второй половины стихотворения «Работа»:Впервые статья З. Ясинской «Мой учитель, мой ректор» была опубликована в «Брюсовских чтениях 1962». Ер., 1963, С. 308—318.
...Иль согнут над белой страницей, —
[На
первую страницу]
Дата обновления информации: 07.09.05 14:51