Крик с Арарата, услышанный Владимиром Соловьёвым...
На обложке: Армин Вегнер на коленях перед вечным огнем Мемориала, посвященного жертвам геноцида армян. Цицернакаберд, Ереван, 1968 год
К выходу книги Джованни Гуайта «Крик с Арарата» («Армин Вегнер и Геноцид армян»).
Издательство «ЮНИСТРОЙ СК», Москва, 2005. — 264 с.: ил. Тираж 4000 экз.
Кавказу, Армении, Левону Осепяну, Сэде Константиновне Вермишевой, Георгию, Нине и Маше Хомизури
У каждого народа свои знаковые цифры-коды-архетипы. У меня, русского, 1799—1837, 1814—1841, 1821—1881, 1828—1910, 1895—1925 и т.д.
У Армении, армян, — один из важнейших — 1915. Достаточно в Ереване произнести эту дату, замолчать, посмотреть в черные армянские глаза — и вас поймут.
Я двадцать лет знаю Левона Осепяна. Эти двадцать лет вмещают в себя одновременно несколько тысячелетий истории Армении.
Теперь я могу сказать 301-й год, замолчать, вновь посмотреть в армянские глаза — и мы поймем друг друга. Высшая форма понимания, как утверждают герменевтики (Г.-Г. Гадамер, В. Дильтей, Э. Ротхакер и др.) — молчание. Оно объединяет всех. Мы все до единого молчим и развиваемся в определённый период в утробе матери.
Впервые массово, за всю историю человечества, переступили эту грань неписанного закона — мать-дитя-неприкосновенность — в 1915 году.
И опять, через молчание, лучше всего меня поймут армяне.
...В этом (2005) году вышла книга Джованни Гуайта «Крик с Арарата» со знаковым подзаголовком «Армин Вегнер и Геноцид армян».
Вот слова, принадлежащие Д.Гуайту: «В ночь с 23 на 24 апреля 1915 года правительство «младотурков» арестовывает в Константинополе, а затем уничтожает фактически всю армянскую интеллигенцию. За этим следует массовая депортация армян из всех провинций Османской империи. Результатом политики турецких правителей становится не просто гибель более двух миллионов армян, а полное исчезновение исконного населения из исторических районов Западной Армении, где армяне жили около трех тысяч лет. Выселяя и убивая целый народ, власти способствовали уничтожению его многовекового культурного наследия, исчезновению памятников архитектуры и письменности. Они стали причиной рассеяния народа, отягощенного психологическим бременем изгнания и искоренения и живущего сегодня в огромном большинстве своем далеко за пределами исторической родины. Эту боль, ставшую частью генетической памяти народа, испытывают не только те, кто лично пережил депортацию, но и их дети, внуки и правнуки...»
Мец Егерн — Величайшее Злодеяние.(По всем вопросам обращаться к автору книги «Социальные потрясения в судьбах народов» [на примере Армении] Г.П.Хомизури...)
Привожу отрывок из многочисленных бесед с Георгием Хомизури:
«Один из ярких примеров армянского сопротивления описан австрийским писателем Францем Верфелем «Сорок дней Муса Дага» (Это 33-й год.) 30 июля 1915 года от четырех до пяти тысяч армян, живших на северном побережье Сирии, решили противостоять высылке и сгруппировались на горе Муса, построив там добротные укрепления. Они полтора месяца выдерживали осаду турецких войск, несмотря на огромное неравенство сил. Несколько сот боеспособных мужчин из числа осажденных давали отпор сменяющим друг друга и количественно увеличивающимся подразделениям регулярной армии (15 тысяч солдат), оснащенным артиллерией. В конце концов, когда турки, отрезав все пути сообщения для восставших, уже думали уморить их голодом, их спасли два французских военных судна, которые проплывали мимо и увидели надпись на знамени по-французски: «Христиане в опасности: спасите нас!» Французы разбомбили позиции турок, взяли на борт четыре тысячи выживших армян и благополучно довезли их до Порт-Саида...»
(Георгий Павлович много лет занимается трагическими страницами в истории армянского народа в 1894 — 1991 годы, и у него компьютерная память.)
...И, наконец, великий русский философ Владимир Сергеевич Соловьев (1853 — 1900). В 1899 — 1900 гг. философ создает свое последнее произведение «Три разговора» (о войне, прогрессе и конце всемирной истории, с включением краткой повести об Антихристе).
Приведем выдержку по теме Геноцида.
Русский генерал рассказывает своим собеседникам о бесчеловечных зверствах баши-бузуков (дословный перевод с турецкого — «сорви-голова»).
Генерал в войне в 1877 — 1878 годов находился в войсках Лорис-Меликова. Географический код: Аладжинское сражение (1877) — район высот отрогов Карадага в южной части Карсской равнины в октябре, решившее исход русско-турецкой войны на Кавказском театре.
Генерал: «...это было сражение на Аладжинских высотах, когда мы в первый раз “непобедимому” Гази-Мухиар-паше все бока обмели... Так после 3-го октября мы сразу продвинулись в эту азиатчину. Я был на левом фланге и командовал передовым разведочным отрядом. Были у меня нижегородские драгуны, три сотни кубанцев и батарея конной артиллерии. — Страна невеселая — еще в горах ничего, красиво, а внизу только и видишь, что пустые, выжженные села да потоптанные поля. Вот раз — 28 октября это было — спускаемся мы в долину, и на карте значится, что большое армянское село. Ну, конечно, села никакого, а было действительно порядочное, и еще недавно: дым виден за много верст. А я свой отряд стянул, потому что, по слухам, можно было наткнуться на сильную кавалерийскую часть. Я ехал с драгунами, казаки впереди. Только вблизи села дорога поворот делает. Смотрю, казаки подъехали и остановились как вкопанные — не двигаются. Я поскакал вперед; прежде чем увидел, по смраду жареного мяса догадался: баши-бузуки свою кухню оставили. Огромный обоз с беглыми армянами не успел спастись, тут они его захватили и хозяйничали. Под телегами огонь развели, а армян, того головой, того ногами, того спиной или животом привязавши к телеге, на огонь свесили и потихоньку поджаривали. Женщины с отрезанными грудями, животы вспороты. Уже всех подробностей рассказывать не стану. Только одно вот и теперь у меня в глазах стоит. Женщина навзничь на земле за шею и плечи к тележной оси привязана, чтобы не могла головы повернуть, — лежит не обожженная и не ободранная, а только с искривленным лицом — явно от ужаса померла, — а перед нею высокий шест в землю вбит, и на нем младенец голый привязан — ее сын, наверное, — весь почерневший и с выкатившимися глазами, а подле и решетка с потухшими углями валяется. Тут на меня сначала какая-то тоска смертельная нашла, на мир Божий смотреть противно, и действую как будто машинально. Скомандовал рысью вперед, въехали мы в сожженное село — чисто, ни кола ни двора. Вдруг, видим, из сухого колодца чучело какое-то карабкается... Вылез, замазанный, ободранный, упал на землю ничком, причитает что-то по-армянски. Подняли его, расспросили: оказался армянин из другого села; малый толковый. Был по торговым делам в этом селе, когда жители собрались бежать. Только что они тронулись, как нагрянули баши-бузуки, — множество, говорит, сорок тысяч. Ну, ему, конечно, не до счету было. Притаился в колодце. Слышал вопли, да и так знал, чем кончилось. Потом, слышит, баши-бузуки вернулись и на другую дорогу переехали. Это они, говорит, наверно, в наше село идут и с нашими то же делать будут. Ревет, руки ломает.
Тут со мною вдруг какое-то просветление сделалось. Сердце будто растаяло, и мир Божий точно мне опять улыбнулся. Спрашиваю армянина, давно ли черти отсюда ушли? По его соображению — часа три.
— А много ли до вашего села конного пути?
— Пять часов с лишком.
— Ну, в два часа никак не догонишь. Ах ты, Господи! А другая-то дорога к вам есть, короче?
— Есть, есть. — А сам весь встрепенулся. — Есть дорога через ущелья. Совсем короткая. Немногие и знают ее.
— Конному пройти можно?
— Можно.
— А орудиям?
— Трудно будет. А можно.
Велел я дать армянину лошадь, и со всем отрядом — за ним в ущелье. Как уж мы там в горах карабкались — я и не заметил хорошенько. Опять машинальность нашла; но только в душе легкость какая-то, точно на крыльях лечу, и уверенность полная: знаю, что! нужно делать, и чувствую, что будет сделано.
Стали мы выходить из последнего ущелья, после которого наша дорога на большую переходила, — вижу, армянин скачет назад, машет руками: тут, мол, они! Подъехал я к передовому разъезду, навел трубку: точно — конницы видимо-невидимо; ну, не сорок тысяч, конечно, а тысячи три-четыре будет, если не все пять. Увидали чертовы дети казаков — поворотили нам навстречу — мы-то им в левый фланг из ущелья выходили. Стали из ружей палить в казаков. Ведь так и жарят, азиатские чудища, из европейских ружей, точно люди! То там, то тут казак с лошади свалится. Старший из сотенных командиров подъезжает ко мне:
— Прикажете атаковать, ваше превосходительство! Что же они, анафемы, нас, как перепелок, подстреливать будут, пока орудия устанавливают. Мы их и сами разнесём.
— Потерпите, голубчики, еще чуточку, говорю. Разогнать-то, говорю, вы их разгоните, а какая ж в этом сладость? Мне Бог велит прикончить их, а не разгонять.
Ну, двум сотенным командирам приказал, наступая врассыпную, начать с чертями перестрелку, а потом, ввязавшись в дело, отходить на орудия. Одну сотню оставил маскировать орудия, а нижегородцев поставил уступами влево от батареи. Сам весь дрожу от нетерпения. И младенец-то жареный с выпуклыми глазами передо мной, и казаки-то падают. Ах ты, Господи!..
Ввязались казаки в перестрелку и сейчас же стали отходить назад с гиком. Чертово племя за ними — раззадорившись, уже и стрелять перестали, скачут всей оравой прямо на нас. Подскакали казаки к своим саженей на двести и рассыпались горохом кто куда. Ну, вижу, пришел час воли Божией. Сотня, раздайся! Раздвинулось мое прикрытие пополам — направо-налево — все готово, Господи, благослови! Приказал пальбу батарее.
И благословил же Господь все мои шесть зарядов. Такого дьявольского визга я отродясь не слыхивал. Не успели они опомниться — второй залп картечи. Смотрю, вся орава назад шарахнулась. Третий — вдогонку. Такая тут кутерьма поднялась, точно как в муравейник несколько зажженных спичек бросить. Заметались во все стороны, давят друг друга. Тут мы с казаками и драгунами с левого фланга ударили и пошли крошить, как капусту. Немного их ускакало — которые от картечи увернулись, на шашки попали. Смотрю, иные уж и ружья бросают, с лошадей соскакивают, амана запросили. Ну, тут я уж и не распоряжался — люди и сами понимали, что не до амана теперь, — всех казаки и нижегородцы порубили.
А ведь если бы эти безмозглые дьяволы после двух первых-то залпов, что были им, можно сказать, в упор пущены — саженях в двадцати-тридцати, если бы они вместо того, чтобы назад кинуться, на пушки поскакали, так уж нам была верная крышка — третьего-то залпа уж не дали бы!
Ну, с нами Бог! Кончилось дело. А у меня на душе — светлое Христово Воскресение. Собрали мы своих убитых — тридцать семь человек Богу душу отдали. Положили их на ровном месте в несколько рядов, глаза закрыли. Был у меня в третьей сотне старый урядник, Одарченко, великий начетчик и способностей удивительных. В Англии был бы первым министром. Теперь он в Сибирь попал за сопротивление властям... Кликнул я его. «Ну, — говорю, — Одарченко, дело походное, где нам тут в аллилуях разбираться, будь у нас за попа — отпевай наших покойников». А для него, само собой, первое удовольствие. «Рад стараться, ваше превосходительство!» А сам, бестия, даже просиял весь. Певчие свои тоже нашлись. Отпели чин-чином... Вот как сейчас мне это отпевание представляется. День-то весь был облачным, осенний, а тут разошлись тучи перед закатом, внизу ущелье чернеет, а на небе облака разноцветные, точно Божьи полки собрались. У меня в душе все тот же светлый праздник. Тишина какая-то и легкость непостижимая, точно с меня все тяжести земные сняты, ну, прямо райское состояние — чувствую Бога, да и только. А как стал Одарченко по именам поминать новопреставленных воинов, за веру, царя и отечество на поле брани живот свой положивших, тут-то я почувствовал, что не многоглаголение это официальное и не титул какой-то, а что взаправду есть христолюбивое воинство и что война, как была, так есть и будет до конца мира великим, честным и святым делом...»
Кому принадлежат эти воинственные строки? Суворову? Кутузову? Скобелеву? Нет, нет и нет. Суровые строки вывела рука философа, человека высокой культуры и энциклопедических знаний. Соловьев через свою жизнь пронес христианские идеалы, постоянно утверждал непобедимость любви, переживающей смерть и время, говорил о жизни как о подвиге, цель которого — в возможной для смертного приблизиться к той полноте совершенства, которая явлена Христом...
Но раскройте книгу «Крик с Арарата» и вопросы отпадут сами собой.
[На
первую страницу]
Дата обновления информации: 21.06.07 16:53