Журналист
(Рассказ)
Я только что вернулся из командировки, с конференции журналистов Южного Кавказа. Редактор даже не дал съездить домой. Мои впечатления от поездки показались настолько неожиданными, что он попросил срочно написать путевые заметки для утреннего выпуска газеты.
Уже через пять минут возле моего стола остановился один из сотрудников новостного отдела, который при разговоре обычно жеманился, как девушка. Манерно улыбаясь, он объявил: «Жена твоя пришла». Вначале я воспринял новость спокойно, но пока дошел до коридора, вспомнилась Маро. Наша связь продолжалась уже больше двух лет. Несколько месяцев тому назад по обоюдному согласию она сделала аборт.
Каждый раз перед приходом в редакцию жена непременно звонила. Одолеваемый сомнениями, я добрался до двери, открыл ее и заметил жену в джинсах, с сигаретой в тонких пальцах. Пристально посмотрел ей в глаза. Встретившись со мной взглядом, она опустила их. Не могла сразу начать разговор. На голой зеленой стене коридора рядом с названием газеты резко и отчетливо тикали часы, будто капли стучали по жести.
Сказала: «Надо поговорить. А тебя все нет». Потеряла мысль, несколько раз повторила одно и то же. Как же она была красива в джинсовых брюках! Смутилась. Тревожный взгляд был обращен к какой-то своей, далекой мысли. Стало ясно, что ее приход не связан с моими предположениями.
Сказала: «Пришла из-за Нвард… три дня как ее нет, не вернулась домой… с полицейскими обошли все морги…»
Вместе с ее голосом я начал слышать далекий звук лифта, поднимаясь и опускаясь в темной шахте, он со скрежетом тянул за собой металлическую цепь.
Объезжая морги на УАЗ-е, она от ужаса несла в присутствии полицейских всякую чушь про начальника их отделения. Сказала: «Пусть даже у него такое имя, все равно не верится, что он может любить цветы».
Рассказала, как потом в отделении начальник объяснил ей случившееся. «Нектар говорит, - она чуть было не улыбнулась. - Представляешь начальника полиции с именем Нектар?» Замолчала. Она перескакивала с одного на другое, не могла сказать о главном.
Продолжала: «Нектар убежден, что девушки с такой красивой внешностью, как у нее, по своей воле или по принуждению становятся любовницами какого-нибудь богатея и содержатся у него на даче. Случается и другое: они присоединяются к сектантам и вместе с духовными наставниками перебираются в другой город, чтобы в уединении принести покаяние». «Нектар говорит: “В голове у молодежи сатанинская кухня”, - продолжала жена. - “Собираются в кучки, балуются морфием и другими наркотиками. Бывает, умирают из-за передозировки, но полицейские их никогда не находят. Компания сама тайком хоронит покойника в горах и ущельях”». И вот еще о чем говорил Нектар: «Бывает, через год-другой пропавшие девушки обнаруживаются в Турции или в арабских странах, где они торгуют своим телом. Хотят накопить денег, не зависеть больше от родителей. Такое обычно случается в семьях, где родители пьют». «Что же нам делать, что делать? - повторяла жена. - Ты у нас сильный, ты и решай». Обычно так тревожится человек, выбитый паникой из равновесия.
Я сказал: «На первом курсе такую дорогу не выбирают». Она поискала платок и не нашла. В руку попало зеркальце.
Из урны для мусора вился вверх бело-голубой дымок. На улице ей понадобилось заглянуть в аптеку, я остался ждать в дверях. Дальше она не захотела идти вместе со мной, резко сказала: «Нет». Я издали провожал ее взглядом. На миг она пропала среди пассажиров автобуса и снова появилась уже в окне. Проехал трамвай из двух вагонов. Грохот тротуара отдавался в костях.
Оттуда я отправился к Маро. Временами в ушах раздавался свист.
Маро еще сильней нервировала меня. Не смогла даже выслушать до конца. Как только услышала о пропаже Нвард, ее стошнило. Выйдя из туалета, она не вернулась на кухню. Отошла и встала напротив окна, отрешенно глядя на улицу. На мгновение окаменела. Только криком можно было привлечь ее внимание - кричать я не мог, и от этого еще больше злился. Зажимая рот ладонью, она время от времени бегала в туалет. Ее желудок настолько опустел, что стало слышно, как он судорожно сжимается. Через щель между занавесками в спальне падал свет, ясно обрисовывая ее далекое, пожелтевшее как пчелиный воск лицо - глаза остановились, ни на что не реагировали.Я гладил котенка, лежащего у моих ног. От прикосновения моей ладони он выгибал спину, мурлыкал, показывая свой медно-красный язычок, похожий на язычок пламени. Мы завели этого кота после аборта по совету психиатра.
По дороге домой мне все время хотелось поговорить. В неожиданно навалившейся тишине до моего сознания впервые дошло: Нвард убили.
Уже почти пять лет, как я все забросил ради работы над своей большой книгой. Один из совладельцев крупного винзавода дал мне совет, как ее закончить: взяться за дело, требующее мало времени со стабильным доходом, – наладить выпуск двуязычных компьютерных дисков с иллюстрированными пересказами эпосов и легенд для детей. Если я приобрету необходимое оборудование, он обещал стать моим партнером и помочь запустить производство. Он был уверен в достаточном спросе на оптовых рынках, внутреннем и внешнем.
Я согласился, чтобы иметь возможность еще два-три года работать над книгой. Заложил в банке свою трехкомнатную квартиру.
Японское оборудование установили в арендованном подвальном этаже, теперь требовались чистые диски, краски, бумага и деньги на зарплату художнику и двум рабочим. Но совладелец винзавода внезапно отказался от нашего уговора, сославшись на серьезные финансовые потери за границей.
До него я имел дело с людьми, которые относились ко мне с уважением.
Я обошел одну за другой все городские двуязычные организации - рассказывал руководству о важности запланированной программы и просил предоплаты за продукцию. Подсчитав поступившие на счет деньги, убедился, что их не хватит даже на оплату месячного процента по залогу.
Настало время самообвинений и постоянного беспокойства. Быт у обеих семей был трудным.
С Маро мы познакомились у скульптора. Когда я вошел, они уже выпивали вчетвером-впятером. Ей должно было исполниться двадцать пять. Год назад она развелась со своим мужем-швейцарцем, сотрудником организации «Врачи без границ». Раньше времени вернулась из дома отдыха и застала его с мужчиной. До сих пор еще не могла прийти в себя.
Из мастерской скульптора мы с ней вышли слегка навеселе.
Договорились встретиться снова. Она принесла очень длинную и слабую вещь, нечто вроде любовного романа в стиле дневника, и хотела узнать мое мнение. Одаренность чувствовалась. Чтобы привести вещь в нормальный вид и не оттолкнуть Маро, я похвалил роман чуть больше, чем он того заслуживал. Под мою диктовку она сделала существенные изменения и заново его перепечатала. Выпили вина.
Вечерами бродили. Одним из поводов для ежедневных встреч был свет в ее глазах. Детски невинным взглядом она смотрела на мир и на меня среди прочего. И вдруг замечала меня рядом.
На втором-третьем свидании мы вместе смотрели на гору. Она любила стоять и молча смотреть на большую гору. В эту минуту я сказал ей, что никогда не разведусь с женой.
Маро сама пресекала все, что могло к этому привести. Делала так, чтобы обе семьи продолжали существовать - каждая по отдельности.
В эти дни я думал: «Жена, которая крутится вокруг домашнего быта, женщина без глубокой внутренней двойственности, не может двигать меня вперед. Мужчина с извечных, райских времен наделен даром издалека ловить вечный зов и аромат женщины, дабы не угасли его душа и сила воображения».
После отказа совладельца винного завода я до утра торчал в подвале. Чтобы восполнить недостаток заказов, приносящих мизерные деньги, я начал записывать на дисках составленный мною сборник диктантов для выпускников старших классов и абитуриентов. Встречи с Маро стали нерегулярными. Я ждал их с противоречивыми чувствами, проводя за работой бессонные ночи. Некоторые из друзей уже намекнули, что Маро ведет себя неприлично, не делая различий между женатым и холостяком, принимает и провожает мужчин.
Мы достигли птичьей бессловесности, уединялись только на кухне, где она напевала для себя приятный однотонный еле слышный мотив. Я хотел и дальше быть вместе, поэтому старался в такие минуты получить ответы на свои вопросы, но не мог добиться от нее ни слова.Однажды в редакцию пришел ее брат.
Разговора про нашу с Маро любовь он даже слушать не захотел и был категорически против нашего совместного проживания. Вскоре собрались все ее сородичи, решили изувечить меня. Узнав об этом, Маро пригрозила им в тот же день с запиской в кармане броситься с самого высокого моста в городе. Временно наступило затишье.
Маро была беременна свыше двух месяцев и тайком от меня сделала аборт. Позже объяснила: «Не хочу разрушать твою семью». Глаза светились, она смотрела на меня детски невинным взглядом. Потом перевела взгляд мне за спину, на далекую гору и добавила: «Только его не хватало. Если б еще и он появился, ты бы уж точно не написал свою выдающуюся книгу».
«Куда она сунулась? – думал я. – Вправе ли она вторгаться в пределы творения вселенского разума, в одиночку входить в иное, незнакомое время?»
Не помню с кем, когда и на какой презентации я был. Выпил пару рюмок коньяка. Вернувшись, нашел оставленную записку. Маро писала, что пошла в больницу. Улица. Бегу. Поток машин. Здания, окна, сверху с каким-то безразличным выражением смотрит прислонившееся к стеклу лицо с повязанным на лбу золотистым платком.
Перебежал на противоположную сторону тротуара, вышел на другую улицу. Снова поток машин. Дома, окна, и снова сверху с каким-то безразличным выражением смотрит прислонившееся к стеклу лицо с повязанным на лбу золотистым платком.
Больничная палата. На полу валяется вата, в ярком свете блестят на белом капли красной крови. Каждый раз, когда открывается-закрывается дверь, от воздушной волны в никелированной тарелке звякает пустой пузырек из-под лекарства. Суматоха уже закончилась, наверное, было тяжело.
Действие наркоза еще не прошло. Маро не открывала глаз, но знала, что это я держу ее за руку. Слезы текли и текли из-под закрытых век. С тех пор я никогда не мог забыть ее слез.
На простыне, которой она была укрыта, местами после прачечной остались желтоватые пятна ржавчины.
В день выписки из больницы стонала не только опустошенная матка. Какая-то другая пустота заставляла Маро царапать стены. Старалась убедить меня, что я тоже сказал «да», аборт был сделан по обоюдному согласию. Пришлось подтвердить, чтобы она не чувствовала себя одинокой.
Несколько ночей я оставался рядом с ней, но так и не рассказал, как, спеша в больницу, видел на двух разных улицах одно и то же – сверху из окна на меня смотрело приникшее к стеклу безразличное девичье лицо, с золотистым платком на лбу, сияющим наподобие венца.
Из-за отсутствия сторожа в подвале с рисовального станка украли программирующий компьютер. Пока полиция расследовала дело, вернула компьютер, прошло три месяца. Снова остановились и без того нерегулярные мелкие заказы. Со страшной скоростью росли проценты, стали приходить повестки с предупреждением о возможной конфискации дома.
Ради моего спасения Маро без раздумий потребовала заложить и ее однокомнатную квартиру. Благодаря ей срок конфискации отдалился еще на один год.
В течение пяти дней от меня ушли художник и двое рабочих. В надежде заключить новые договора я ходил по разным конторам, мотался по городу, решая финансовые вопросы. Работал только по ночам. Неделями не появлялся дома. Рузанна приносила еду на несколько дней, сменное белье, лекарства. Доктор не считал опасными нежелательные симптомы в моем кашле, но не советовал так дальше продолжать. За едой я пробовал рассказать Рузанне о ситуации, в которой оказался. Она с ужасом вскакивала с места и не разрешала мне продолжать. Брала целлофановый пакет с грязной одеждой и быстро удалялась со словами: «Ты сможешь, депутат».
Она не отказывалась поддерживать огонь в домашнем очаге. И сейчас по-прежнему следила, чтобы он не погас. Мы бок о бок прошли сквозь годы нищеты… ноша была слишком тяжела, сил не хватало идти вперед. Ей нельзя было оставаться по ночам одной на обломке, выброшенном наводнением в открытый океан. Чтобы дать рукам силу плыть дальше, на берегу должен был гореть маяк, теплый голос должен был звать ее.
Потом я винил себя, почему не сделал этого, даже спичку не зажег на берегу, чтобы указать дорогу в темноте?
Рузанна попала в мою маленькую, снятую на время комнатушку с завода писчебумажных изделий. После армии я работал там грузчиком во вторую смену, она была старше на год.
Днем я кружил из одной газетной редакции в другую, хотя не имел высшего образования. Редакторы после нескольких правок проникались ко мне скрытой симпатией и доверяли спортивные репортажи. Я пробовал сорвать с них больше.
Рузанна не знала, что такое творчество, не верила, что есть на свете люди, в чьих мозговых извилинах спрятано как сокровище нечто красивое, драгоценное. «Хоть убей, не могу поверить, что обязательно поймаешь эту самую красоту, если целыми днями будешь ее преследовать, просиживая над листом бумаги». Все подобное она считала сочинительством: «Похоже на вранье, смотря, кто лучше соврет». Это не имело никакого значения, я любил ее такую.
На следующий день после моего поступления в университет она заставила меня уволиться с работы.
Иногда ее руки бывали перепачканы машинным маслом: ей случалось ремонтировать машину для сшивки тетрадей. В самые авральные дни она могла не выйти на работу, поставив выше свое женское достоинство, взяться и выстирать десять-двадцать предметов нижнего белья. Как знак внутренней и внешней чистоты каждый день меняла трусики.
Пока я учился в институте, она ежедневно выносила с завода 100-150 тонких тетрадок и за пару часов продавала в ближайших школах, чтобы поддержать наше существование.
Она плохо представляла, какую работу получают выпускники филологического факультета и однажды купила мне широкополую шляпу, сказав нашей квартирной хозяйке: «Наденет, когда будет работать депутатом».
После этого все жители нашего района - от продавца из лимонадного киоска до почтальона - называли меня «депутатом».
Улица. Украшенные к свадьбе машины. На тротуаре, в густой желтизне солнца стоят продавцы рыбы, которая бело-голубыми спинками трепещет и вспыхивает у них в сумках. Полицейский участок. Никаких сдвигов. Следователь даже обиделся на мой визит. Ему поручили дело еще об одном пропавшем человеке, у него не было времени даже толком поесть.
Редакция. Поздно, все уже ушли. Я взял ключ, спрятанный на пожарном щите, и открыл им дверь в кабинет редактора. По его рабочему телефону позвонил дежурному в полицию, сообщил название газеты и попросил соединить с министром.
Тот выслушал, обещал проследить за ходом расследования.
Была лунная, светлая ночь.
Водитель вытащил покрышку в освещенное место, с каждым ударом молота его мускулы играли под рубашкой.
Я подумал о наполненных ужасом глазах Нвард, представил, как девочка в ее возрасте могла умолять, чтобы ее оставили в живых… Сел. Сидел, положив локти на стол, наблюдал за прохожими, пил пиво. Снова думал о девушке с золотистым платком на лбу, сияющим наподобие венца. Мерз, было прохладно. В витрине магазина мое отражение поднялось с места и тяжело двинулось вперед. Сказал себе: «Успокойся». Несколько раз повторил: «Успокойся».
Нажал кнопку звонка и вздрогнул, обратившись в слух: ждал возвращения Нвард, все остальные звуки меня обманывали. Сказал себе: «Успокойся». Дверь открыла Рузанна, хотел поговорить с ней, но не вышло. Сказал: «В это время люди возвращаются с концерта…»
Последние месяцы я реже бывал у Рузанны. Нерегулярная половая жизнь сделала ее грубой и нервной. И сейчас она швырнула на стол скопившиеся за две недели письма. Молча вышла из комнаты, хлопнув дверью с такой силой, что задребезжали оконные стекла.
Возможно, она знала что-то о Маро… Перед отъездом в командировку я почувствовал в ее взгляде отвращение. Нвард еще не ушла на занятие, заглянула попрощаться. Рузанна преднамеренно обратилась ко мне в ее присутствии: «Можешь вообще не приходить, ничего не случится. Лучше деньги детям пришли». Помолчала, потом добавила: «Если вернешься после командировки, я сама на следующий день уйду». Меня обидела не угроза, а ее готовность уйти. Я сразу же внутренне закрылся и не смог сказать: куда ты пойдешь, совсем разум потеряла?
…Брошенные на стол письма были из банка, я их даже не стал читать. Зашел в комнату Эммы. Она лежала ничком на кровати, плечи вздрагивали. Я думал, что она ничего не знает о наших отношениях. Присел, погладил ее, ощутил под ладонью потный затылок. Эмма сказала: «Будто что-то чужое на тебя нашло, явилось откуда-то следом. Боже мой, хоть бы Рузанна поняла тебя». Она вся дрожала в моих руках.
Упоминание вслух о чужом стало для меня неожиданностью, хотя я сам стал замечать его в себе. Последнее время находил даже силу сопротивляться ему и постоянно думал: неужели и для меня есть смерть?
Пообщались несколько часов, из головы не выходила Нвард, но мы избегали упоминать о ней и говорили о другом. Мы не столько разговаривали, сколько вместе находились там, где нам было легче всего. Лишь время от времени могли перемолвиться словом.
Во вторник дозвонился до ректора иняза, удалось договориться с ним о чтении лекций на втором курсе по моему большому незаконченному труду. На следующий день пошел одолжить денег к одному боевому товарищу, решил до вечера вернуться, но остался на ночь. Во время войны в перерывах между боями нам случалось делать друг другу уколы успокоительного, чтобы расшевелить одеревеневшие языки. Мог ему рассказать, что недавно, переходя улицу, заметил, как из высотки на меня смотрит, прижавшись к оконному стеклу, девушка с безразличным лицом и золотистым сияющим платком на лбу. Но не рассказал. Даже не прилег, всю ночь шагал от стены к стене, жалел, что не брит, очень хотелось быть достойно одетым и в галстуке.
На обратном пути зашел погасить проценты. Опять удалось сохранить в собственности обе квартиры.
Илл. Юлии Ксёнзовой
Шел все время вверх. Стоя на тротуаре, хозяин собаки держал в левой руке кожаный ремешок, хлестал им по морде свою собаку, которая доставала ему до пояса, учил ее исполнять приказы. «Писай на дерево, писай на дерево…». Собака не шла, ничего не понимая, совала голову под его ладони, сопела влажным носом и скулила, дрожа всем телом.
В конце улицы нашел девочек. С одной из них до прихода клиента долго стоял под клёном. Она без стеснения отвечала на все вопросы. Посоветовала: «Если хочешь навести справки, иди на окраину города». Потом приехала машина и ее увезли. До следующего светофора на мокром асфальте отражались задние огни.
После этого разговора я постоянно видел во сне ту самую окраину, погруженную в красное.
Уже прочел пять-шесть лекций, но опять каждый день из-под ног уходила земля. Никак не мог для обеих своих семей стать опорой.
Маро тоже жила бедно. Зарплаты радиожурналиста не хватало даже на еду. Анализ ситуации подсказывал: мы потеряем и ее квартиру. Чем дальше, тем нереальнее становилась надежда, что я разом завершу объемный труд, над которым работал вот уже почти пять лет, и получу большую сумму. Борьба за существование шла не на жизнь, а на смерть.
Взаимная ответственность толкала на все более безумные действия. Скрытые шаги для взаимной защиты со временем стали более крайними, нервирующими, из-за самых обычных вещей мы не жалели друг друга. Временами под предлогом важных интервью она убегала из дома. Если по возвращении она заходила в ванную, запах вина доносился потом из унитаза.
Закончился лимит, который позволял брать в долг у друзей. Многие начали смотреть мне в глаза с откровенным сознанием того, что моя жизнь не вечна.
Состоятельные люди не могли отказывать в лицо и поэтому звали к себе в конторы, находящиеся в разных концах города. Зная мою уязвимость, они намеренно отсутствовали в назначенное время или жаловались, что самим нужно отдавать долги, точно зная, что второй раз я к ним не обращусь.
Мне, как ночной бабочке, нужно было крутиться вокруг чего-нибудь светлого, и я хватался за свой огромный труд на письменном столе, пытаясь в поздний час дописать хотя бы строчку или абзац о вещах, которые неосязаемы, прозрачны и раскрывают самые глубины тайных явлений. Я думал о ветрах, которые находятся вне пределов слуха и разговаривают только по ночам.
Неделю я заходил в музыкальные и фото-павильоны, за полцены предлагая японское оборудование. Но однажды утром банковские работники с судебными исполнителями успели опечатать дверь подвала и наложить запрет на вход.
На пятый день Маро расцарапала себя в кровь. На животе, груди и бедрах - везде, где она касалась тела руками, остались кровавые отпечатки пальцев, каждый, длиной с дождевого червя.
Позвонил в нашу газету, в отдел, который периодически освещает социальное положение пожилых людей, спросить совета у врача. Тот прочел справку на латинском языке в специальной энциклопедии и перевел: «Если человек сильно чешется, раздирает кожу в кровь, если зуд не успокаивается, это очень похоже на болезнь нервных окончаний, - и добавил от себя: - Неплохо бы обратиться и к психиатру, думаю, есть необходимость именно в нем».
Расцарапанная от чесания здоровая абрикосовая кожа Маро источала свет. Ее тело с налитыми изгибами было крепким, как у девочки. Чего бы она ни касалась, стола, стула или двери, на бедрах, ягодицах, руках оставались круглые, подозрительно большие синяки. Одно время я устраивал ей из-за этого сцены ревности.
Сейчас, глядя на ее расцарапанную кожу, думал, что она всего лишь на несколько лет старше Нвард, и сердце наполнялось родственной лаской.
Отправился за врачом. Договорились встретиться в картинной галерее на открытии выставки знакомого художника. Когда вернулись, Маро уже не было.
Дома было одно известное обоим место, где мы оставляли друг другу записки. Там я взял кассету, записанную Маро. Я шел словно в темноте и выставлял вперед руки в надежде ухватиться за что-нибудь и не упасть. Шагал туда-сюда, курил сигарету за сигаретой, стараясь преодолеть свой испуг, прошло много времени, пока я поверил, что могу ее услышать.
«Когда начала записывать мысли на магнитофон, знаешь, как мне хотелось найти в себе ненависть к тебе - искала и не нашла. Наоборот, люблю. С твоей помощью узнала тайну проникновения в суть предметов. Узнавая их, я сама отличила себя от остального мира, постепенно отказалась от всего, что не было мною. Человек может всю жизнь прожить на этой планете, но так и не узнать, что, кроме его физического существования, есть и другая сущность, которая полыхает в далеком космосе вне зависимости от нашего сознания. Благодарна тебе за светлячков, горящих в ночи.
Как только обнаружишь, что меня нет, почувствуешь себя пассажиром в аэропорту, потерявшим билет, сумку с одеждой и деньги, заблудившимся путешественником… Самолеты взлетают, садятся, вокруг люди снуют взад-вперед. А ты стоишь в суете зала ожидания и не знаешь, что делать.
Прошу тебя, не разочаровывайся во мне из-за моей слабости. Говорила, люблю, повторяю еще раз, ты для меня вечен.
Мужчины в твоем возрасте бывают отвратительны, они используют молодых девушек, изо дня в день высасывая их душевные силы. Но ты не эгоист. Ты как ребенок идешь навстречу тому, что из окружающего полагается только тебе. Извини. Поверь и прости. Больше сил нет ждать следующего взлета. Ноги не идут. Прости, что в самый бурный час оставила тебя в аэропорту и сбежала. Боже мой, как стыдно! Всегда старалась хоть чуть-чуть облегчить твои мучения на пути к завершению большого замечательного труда - он еще многих поразит. Хотела стать мостиком, чтобы ты дошел до другого берега, но не смогла. Достичь этих берегов было выше человеческих сил: уже сама устала, колени подгибаются… Сбежала из аэропорта, потому и теряю тебя навсегда.
Кошка остается, что ни делала, она не пошла со мной…»
В действительности, никакой кассеты не было, Маро ушла, оставив после себя пульсирующую тишину. Даже не пыталась связаться со мной, открылось такое непреодолимое пространство, что мое существование за его пределами уже не имело смысла. Если бы пожелал, мог бы покончить с жизнью. Даже это произошло бы без ее участия.
Надеялся, что одумается, ждал четыре дня ее возвращения, ходил взад-вперед в пустой комнате. Сам выдумал кассету с записью, все слова чистосердечного, граничащего с героизмом признания. Придумал, будто дома существовало место, известное только нам обоим, где мы всегда оставляли друг для друга письмо или записку, и вот теперь я будто бы нашел там кассету.
Не знал, что делать с кошкой.
Почти не сомневался, что Маро должна быть дома у брата. Постоянно звонил, на том конце провода угрожающе ругались и вешали трубку.
Уход Маро и конец мучений принесли временное облегчение, но одновременно ударили по моему самому уязвимому месту. Я чуть не сходил с ума от сознания, что ее больше не будет в моей жизни.
На день остался, потому что в доме сохранялся ее аромат. Еще на день задержался из-за кошки, она и со мной не соглашалась идти.
Где-то в городе был слышен громкоговоритель митингующих. По дороге домой в поздний час зашел в редакцию. Взял с пожарного щита ключ от кабинета редактора. По служебному телефону позвонил дежурному в полицию, назвав газету, попросил соединить с министром.
Тот выслушал, обещал проследить за ходом расследования.
Время до рассвета провел, глядя в окно. Улицы пересекали группы людей со свернутыми подмышками транспарантами на деревянных палках. Появился Захар Маргарян, увидел, что в редакции горит свет, и заглянул поговорить о политике. «Если время есть, могу такое рассказать о нашем руководстве, что волосы дыбом встанут». Я отказался, сославшись на занятость, мол, нужно срочно дописать неотложную статью. Он сказал: «Все равно где-то надо дождаться рассвета, торопиться некуда, посижу в приемной, пока ты закончишь». Я объяснил: «Потом начнется рабочий день, у меня будет важный разговор с редактором». Он сказал: «Жаль. Но если хочешь, я могу подождать до одиннадцати-двенадцати, может, ты и раньше освободишься». Ходили слухи, что он еврей, был художником или фотографом, жена сбежала от него с каким-то израильтянином. Он сказал: «Могу положить тебе факты на стол, как наши вожди занимаются сексом в саунах». Я сразу отказался и, не дав ему опомниться, выключил свет. Ему с сожалением пришлось выйти вместе со мной.
Дома Рузанна собрала чемоданы, ждала меня несмотря на поздний час, чтобы посмотреть в глаза и объявить, проверяя действенность сказанного, что она больше меня не любит. Я всегда просил ее бросить привычку оставлять за собой последнее слово, но она продолжала свое. Затем отправилась переночевать к подруге, с которой вместе работала воспитательницей в детсаду. На рассвете поездом она собиралась в район, чтобы пожить у родителей.
Последнюю ночь мы проводили в нашей квартире вместе с Эммой. Она уже поступила в университет и утром должна была идти на занятия. Час был поздний, мы снова выпили кофе. Пока я наливал себе коньяк, она пристально посмотрела на мои руки и сказала: «Папа, лишь бы ты не упал, прогони то чужое, что нашло на тебя. Все говорят, что общежитие у нас хорошее. Я выдержу, будут тебя ждать, сколько скажешь, лишь бы ты хотел, чтобы я ждала. Я знаю, в тебе есть какая-то сила выше обычных человеческих возможностей. Она поможет тебе закончить свою большую работу, эта книга станет самой лучшей из всех, известных мне изумительных работ. Ты вернешь назад и дом Маро, и наш дом, лишь бы ты был, не дай смерти подступиться к тебе…»
Утром после ухода Эммы пришли забрать у меня ключи. Невозмутимое спокойствие снизошло на меня, с утра до вечера я находился в мирно темнеющем дне. В поздний час снова отправился в редакцию, взял ключ редактора, спрятанный на пожарном щите, по служебному телефону позвонил дежурному в полицию, назвал газету и попросил соединить меня с министром.
Тот выслушал, обещал проследить за ходом расследования.
Когда я на рассвете вышел на улицу, пролетел какой-то тяжелый самолет, в ушах грохотало небо.
Перевод с армянского Карена Агекяна.
[На
первую страницу]
Дата обновления информации: 17.06.07 10:11