Мастерство
За два года работы над пьесой в театре имени Вахтангова и общения с замечательными артистами я – дилетант в вопросах артистического мастерства – сумел познакомиться с великим таинством, дающим возможность одному человеку двигаться, говорить и иными способами выражать страсти, порой вовсе ему не свойственные, создавать образ человека, на него непохожего. Короче говоря, познал то магическое действие, которое именуется сценическим мастерством.
Был я свидетелем подлинного театрального подвига Юлии Константиновны Борисовой, в течение двух с лишним часов в «Варшавской мелодии» удивлявшей даже видавших виды знатоков не просто естественностью польского акцента, но органическим слиянием с образом польской женщины – её лёгкостью речи, своеобразным темпераментом, характерным изяществом походки.
Упивался я великолепным тембром голоса Юрия Яковлева, пылкостью страстей во многих театральных образах Михаила Ульянова. А как можно было не любоваться сценической пластичностью и подлинно мужской красотой Василия Ланового. Вплотную столкнулся я с выдающимся мастером перевоплощения, свойственным такому многоплановому артисту, как Николай Гриценко. Ему было поручено играть роль главного героя в пьесе «Белые и чёрные». Созданные им образы Мышкина в «Идиоте», Протасова в «Живом трупе», – шедевры артистического мастерства. Но особенно поразили меня его характерные роли, в частности, в пьесе Мамина-Сибиряка «На золотом дне».
Однажды в Центральном доме работников искусств в Москве был творческий вечер Гриценко. Когда объявили о том, что будет показан отрывок из спектакля «На золотом дне», и на сцену вышел купец в шикарной поддевке, я спросил у своих соседей:
– Кто это?
И удивился, когда они мне ответили:
– Не узнаёте? Это же Николай Гриценко!
Мне не удалось изучить, так сказать, вплотную артистический почерк Рубена Николаевича, хотя ещё до войны я видел его удивительную игру во многих постановках театра. Когда я стал «закулисным» посетителем театра, то смог побывать лишь на спектакле «Филумена Мартурано», в котором Симонов вместе с Цецилией Львовной Мансуровой великолепно вели действие, хотя, увы, годы невольно замечались и заставляли лишь предполагать, какими эти актёры были когда-то...
Понять все величие артистического мастерства Рубена Николаевича можно было даже не из спектаклей. Во время репетиций он порой отправлялся на сцену, чтобы объяснить актёру свою мысль, и одним штрихом, одним движением показывал всю мощь своего дарования артиста.
Однажды он назначил мне встречу в театре в три часа дня, сразу после репетиций. Когда я вошёл в тёмный театральный зал, репетиции ещё не кончились. Как обычно, Рубен Николаевич находился в центре зала, рядом с ним сидели ассистенты. Вдруг один из них отыскал в темноте меня.
— Рубен Николаевич извиняется, что задержался, и просит вас подойти к нему.— Посидите со мной, — предложил Симонов, когда я подошёл к его излюбленному режиссёрскому «диспетчерскому пункту». Шла репетиция «Золушки». Король — не помню, кто из артистов исполнял его роль, — должен был, играя скипетром, пройти от задника к рампе. Несколько раз пытался он проделать этот короткий, но выразительный путь.
— Не то! — оценивал его проход со своего режиссёрского места Симонов.
И так пытался идти уставший актёр, и по-иному. Симонов был недоволен. Вдруг он встал с места, бодро прошёл к сцене, поднялся по ступенькам. Вот он уже у задней кулисы, в руках его скипетр.
— Следите, — посоветовал он актёру.
И пошёл к рампе. Что это был за проход! Позже артисты мне говорили, что длительный проход по сцене или во время киносъёмок — одна из труднейших артистических задач. Недаром отмечают знатоки подобный длинный, проделанный блестяще проход Софи Лорен в фильме «Брак по-итальянски». Подобное же впечатление было у меня от показа Рубена Николаевича. К рампе шёл король, настоящий, весёлый по нраву, король во всём величии своей власти и уверенности в своих действиях. Как сразу заиграла сцена, какими красками засветились действия остальных артистов!
И ещё одна сторона театрального мастерства Рубена Николаевича навсегда осталась в моей памяти. Всех, кто сталкивался с ним в работе, удивляла его музыкальность. Меня поразила, например, глубина и точность его замечаний по вопросам музыкального оформления моей пьесы.
Однажды Рубен Николаевич беседовал с артистами, собравшимися днем в театре для разбора предстоящего спектакля. Зашла речь о музыке, о песнях, которые предстояло исполнить в спектакле.
— В чём будет доходчивость музыкального сопровождения и песен в этом спектакле? — спросил Симонов аудиторию и сам же ответил: — Лучше всего исполнять произведения, хорошо известные зрителю. Знакомство с музыкой невольно поможет ему лучше понять спектакль, а нам — добиться того впечатления и той реакции, которая нужна.
А как сам он исполнял песни! На шестидесятилетнем юбилее моего друга, драматурга Иосифа Прута, в Центральном доме литераторов Симонов пел дуэтом с народным артистом СССР Иваном Семёновичем Козловским. Собственно, пел один Козловский, Симонов иногда лишь произносил отдельные фразы. Но как произносил! Вообразите: темнота на сцене, на диване сидят Козловский и Симонов. Освещает их торшер, стоящий рядом. Под звуки гитары высокий чистый тенор Козловского выводит первые слова задушевного старинного романса:
Я встретил вас — и всё былое...
Конец каждой фразы глубоким проникновенным баритоном повторяет Симонов. Козловский продолжает:
В отжившем сердце ожило...
Симонов бросает в зал одно лишь слово «ожило». Но что это было за слово! Зал замирал, потрясённый, растроганный, взволнованный.
Я вспомнил время золотое —
И сердцу стало так тепло...
Однажды Рубен Николаевич в день какого-то моего семейного торжества пришёл ко мне домой. В минуту откровенного разговора я сказал ему:
— Я мечтаю об одном... Если когда-нибудь будет премьера пьесы или иной торжественный день, попросите Ивана Семёновича и спойте ещё раз «Я встретил вас»...
Рубен Николаевич обещал...
Но была другая песнь Козловского. Зрительный зал театра имени Вахтангова переполнен. На сцене построен высокий постамент, на нём наклонённый, обращённый лицом к залу, утопая в цветах, лежал в гробу Рубен Николаевич. С ним прощались любимые ученики, соратники по театру, многочисленные друзья, приехавшие со всей страны. Зазвучала скрипка, и тот же голос Козловского запел в мёртвой тишине зала любимую песню Симонова — песню расставания и проводов в загадочный, жуткий путь:
Выхожу один я на дорогу.
Сквозь туман кремнистый путь блестит.
Ночь тиха, пустыня внемлет богу.
И звезда с звездою говорит...
[На
первую страницу]
Дата обновления
информации: 24.01.08 14:22