Имена

Эдуард Вирапян

Труайя о Труайя

virapyan1.jpg (8532 bytes)

Анри Труайя: Моя столь длинная дорога. Пер. с французского Н.Унанянц. М.: «Эксмо», 2ОО5.

Когда Лопе де Вегу гильдия испанских сочинителей обвинила в том, что он слишком много пишет, отнимая тем самым хлеб у тех, кто этим тоже занимается, драматург удивленно ответил: «Если речь идет о количестве – то закон этого не запрещает. Если же речь идет о качестве – что мешает вам тоже писать лучше?» Мориса Дрюона, чьи исторические романы в СССР выходили миллионными тиражами в обмен на макулатуру, во время его недавнего визита в Москву, журналисты на встрече попросили дать свою оценку изложенному выше. Дрюон сказал: «Если в наше время можно было бы еще приводить такие обвинения, то под заявлением Лопе де Веги следовало бы подписаться еще двум французским писателям – Александру Дюма и Анри Труайя, как не менее плодовитым».

Судьба книг Труайя в прошлом была у нас трудной. О нем здесь немного слышали, пытались издавать, но чтобы не доставлять себе излишних хлопот, надолго забыли. Причина была в одном: после революции он покинул с родителями родину, жил во Франции, стал известным писателем, членом Французской академии, но так как его многие книги были о России, то ли по идеологическим соображениям, то ли иным их здесь не переводили. Сейчас самое крупное российское издательство «Эксмо», решив исправить упущенное, отдав дань огромного уважения автору, один за другим, за считанные месяцы, выпустило свыше двадцати его книг, а следом готовит новые. Подобного внимания, за столь короткий срок, редко какому автору приходилось испытывать к себе, но и он сам был всегда внимателен и щедр к России. Оформлением этих книг издательство начало новую биографическую серию, куда вошли не только произведения автора о России (Иван Грозный, Екатерина Великая, Петр Первый, Александр Первый и Второй, Николай Первый и Второй, Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Толстой, Тургенев, Чехов…), но и книги о Франции – «Флобер», «Мопассан», «Золя»… Среди этих биографических сочинений вышла и книга «Моя столь длинная дорога», где Труайя, отвечая на вопросы Мориса Шавардеса, вспоминает свой жизненный путь и путь своих произведений. О ней и пойдет речь ниже.

Он родился в 1911 году в Москве в особняке находящемся на Арбате, принадлежащем его отцу – армянину Аслану Александровичу Тарасову (мать Труайя – Лидия Васильевна Абессоломова имела и армянские корни), занимавшему в России очень видное положение: кроме торгового дома Тарасовых, филиалы которого находились во многих городах провинции, он также управлял железнодорожной линией Армавир – Туапсе на Кавказе. Вспоминая о том времени, Труайя скажет:

«Я сохранил смутные воспоминания о местах, где прошло мое раннее детство. Гораздо яснее я помню лица. Вокруг нашей небольшой семьи сновала добрая дюжина слуг. Лучше всего я помню няню, с ее нравоучениями, причитаниями, суевериями, знавшую много сказок и поговорок. Ибо няня – это была Россия, русский язык, русские обычаи, волшебные сказки, уютное и защищенное детство, сладкие грезы в мерцающем свете ночника».

Во Франции размышления Труайя выходили несколькими изданиями. Данный перевод выполнен по последнему французскому изданию, а русское название для книги подобрано самим Труайя не случайно: в первый раз, когда она вышла, ему было 65 лет, а в следующем году литературный мир будет отмечать его 95-летие. Сдержанный давать оценки творчеству других, Труайя здесь довольно подробно рассказывает о своем опыте, видя в нем и ошибки, и заблуждения, и оправдания, и утешение, и уединение… Тут и примеры первых набросков пера, и возвращения к России, воспоминания о родителях, объяснения своих персонажей, радости, разочарования.., наконец, свой стиль и своя твердыня и как их добиваются. Поэтому он не романтизирует свою судьбу, не ищет в ней случайностей и на все сделанное смотрит строгим взглядом:

«Две серьезные опасности подстерегают, с моей точки зрения, авторов современного романа: чрезмерная трезвость ума и поиск любой ценой новой техники письма. Истинный творец пишет потому, что его побуждает настоятельная внутренняя необходимость, а вовсе не желание испробовать неизвестную до сей поры форму выражения. Не представляю себе, как можно погрузиться в творчество, сохраняя холодную голову. Нельзя в одно и то же время творить и смотреть на себя со стороны».

Создается впечатление, что писатель вообще против новшеств письма. На самом деле, здесь речь может идти о ясности, которая была всегда отличительной чертой произведений Труайя. Он никогда не стремился быть модным, он всегда стремился быть понятным в каждой из своих написанных ста с лишним книг, читаемых сегодня во многих странах мира. В то же время, как бы ни старался он отсторонить себя от течений (М.Ш.: «К какой литературной школе вы себя относите?» – А.Т.: «Ни к какой».), раскрывая секреты письма, он постепенно сам тоже, хочет того или нет, приобретает черты течения:

«Так называемый «традиционный роман» является, по сути дела, дальнейшим развитием предшествовавших ему форм романа. Он обновляет литературу, но не потрясает ее основ. Его своеобразие не бросается в глаза, но оно тем не менее существует».

Так и создавалась эта империя историй, потрясений, любви, расставаний, поступков, характеров, открытий, желаний… – империя из слов Анри Труайя. Обращает сразу на себя внимание, как писатель одним, двумя штрихами передает образ того или иного человека, находит наиболее важное сказать о нем. Таких замечаний много в книге, вспоминая смерть отца, он расскажет:

«Ему было 93 года, и он принимал нас, лежа в постели, – исхудавший, слабый, с замутненным сознанием. Иногда он оживлялся, воскрешая в памяти какое-нибудь далекое воспоминание о России. Но, по большей части, он оставался погруженным в прострацию, неотрывно глядя на каминные и ручные часы, разложенные перед ним. Он очень следил за тем, чтобы они показывали точное время. По-видимому, он ждал мгновения окончательного ухода. Он ждал его с нетерпением».

Когда Труайя так точен к близким, это не удивляет, но он также точен и в рассуждениях над своими героями и, что совершенно очевидно, к себе самому:

«Я не портретист и не умею схватывать сходства. В большинстве случаев мое воображение вмешивается в действительность и преобразует ее. Писатель всегда в большей или меньшей степени – похититель обломков и торговец масками».

Густав Майринк говорит, что только у прошлого есть возможность остаться в будущем, потому что и оно (будущее), завершившись, становится им... Значительная часть произведений Труайя посвящена прошлому, воспоминания и мысли о нем от страницы к странице все больше отодвигают на второй план Францию, заняв место разговорами о России. Это и вполне понятно. Оказавшись после революции за пределами родины, он всегда испытывал интерес к ней, никогда не забывал о ней и всеми силами сделал все, чтобы западного человека познакомить с ее историей и культурой. И читатели, и художественный мир ценили это его постоянство и эту его привязанность. Но для Труайя это была не привязанность, это был долг, который он возвращал в течение всей жизни. Мужественный долг, диктуемый не умом, а сердцем:

«Сравнивая французский язык с русским, я прихожу к выводу, что слова русского языка гораздо теснее связаны с предметом.

Богатый и страстный язык наложил отпечаток на само мышление русских писателей. Словарный материал, которым они располагают, побуждает их не постигать и объяснять, а проникать в душу, вторгаться в ее самые сокровенные глубины. Когда французские писатели берутся за исследование метафизических проблем, ими движет намерение приложить какую-нибудь новую теорию к старой теме. Техническое совершенство их языка побуждает их анализировать, разделять, разъединять, тогда как русский рассматривает проблему в целом. Когда русский погружается в сложные повороты ищущей мысли, он заменяет логику чувством, а рассудок – порывом сердца. Французы, напротив, никогда полностью не отступают от логики, разума. Пушкин еще в 1824 году говорил, что в России не существует «метафизического языка». И, действительно, самые великие ее мыслители – романисты, которые выражают свои идеи через духовные муки своих персонажей. Но именно поэтому все их теории, какими бы противоречивыми они ни были, всегда согреты жарким дыханием самой жизни».

Годы прожитых дней и изданных книг пройдут здесь в обобщении и пройденного, и написанного. К ним Труайя будет подбирать разные смыслы, раскрывшись в неподражаемом качестве еще и этих последних своих слов, этих последних своих высказываний. В них он необыкновенно тактичен, собран, прям, открыт и, что очень важно, не оставляет переоценки ни себя, ни вещей:

«Число читателей абсолютно ничего не значит. Конечно, мне приятно, что у моих книг есть определенная читательская аудитория, короче, что я говорил не в пустыне. Но и самого горячего одобрения публики недостаточно, чтобы убедить писателя в высоких художественных достоинствах его произведения. Бесспорно, нельзя также заключать, что большой тираж – непременное свидетельство низкого литературного качества. Толстой и Диккенс, Бальзак и Гюго, Достоевский и Золя – в истории литературы сколько угодно примеров великих романистов, при жизни познавших серьезный читательский успех. Я хочу только сказать, что этот успех не является эстетическим критерием: он не может считаться ни приговором, ни признанием».

Как наедине с собой звучат эти короткие монологи, может, потому где-то не скрывают и их исповедальный тон. Человек в конце всегда возвращается к тому, с чего должен был начать:

«М.Ш.: «Говорите ли вы по-армянски?» – А.Т. : «Нет. В нашей семье никогда не говорили на этом языке, и я очень сожалею об этом, ибо, говорят, он великолепен. Армянская литература открывает, наверное, настоящие сокровища тем, кто читает ее лучшие произведения в оригинале. Я, русский армянин, воспринял только русскую культуру. Это, бесспорно, большой недостаток. Тем не менее, после присуждения мне Гонкуровской премии, меня чествовали как в армянских, так и в русских кругах Парижа».

Рассказывают, к Пиранделло как-то обратился молодой человек с письмом, попросив совета: как нужно писать, чтобы стать писателем? Классик ответил коротко: «Не скучно!» Сумел ли что-то из этого перенять сам Труайя или какой совет он мог бы дать сам тому молодому человеку? Его жизнь только на первый взгляд кажется гладкой, обвенчанной ранним успехом, сопровождающим его литературными наградами всю жизнь. Труайя не раз винили в том, что его произведения поверхностны, не глубоки, они для легкого чтива, по ним нельзя судить о состоянии литературы. Но если вспомнить, сколько этот человек сделал и как он сказал, могут ли быть их слова убедительны? Это он написал «Снег в трауре» – один из лучше всего сделанных психологически-драматических романов прошлого века, в киноверсию которого был приглашен Спенсер Треси (фильм по роману был поставлен и в Армении в 1978 году,что представлялось совершенно невероятным в то время; среди исполнителей главных ролей были Джигарханян и Майя Булгакова). Это он облачил «Камень, лист и ножницы», «Пока стоит земля», «Суму и пепел», «Чужие на земле», «Сев и жатву», «Голову на плечах», «Необычную дружбу», «Жаворонка», «Семью Эглетьеров», «Наследников будущего», «Анну Предайль», «Москвича», «Тайный разлад», «Огни утра», «Грембоск», «Рождение дофина», «Святую Русь», «Заключенный номер один», «Виу», «Насмешку», «Чужой хлеб», «Жену Давида», «Стук одинокого сердца» и десятки других произведений, написанных в разных жанрах и на разные темы. И, наконец, это он сказал, что выбор точного слова – закон для всех писателей, и не нарушал этого закона. Мог ли такой человек, вложивший гигантские усилия в то, что он делал, не знать, что писать, как писать и, что самое главное, как быть не скучным?

«Руки, написавшего за 20 лет четыреста романов и тридцать пять драм, – это руки рабочего!..» Говорят, так ответил Александр Дюма на митинге человеку, назвавшему его аристократом.

Разве не о том же самом говорят «Моя столь длинная дорога» отдельно и произведения Анри Труайя в целом?..

ПАМЯТИ ТРУАЙЯ

В начале 2007 года, не успев дожить несколько лет до своего столетия, во Франции умер АНРИ ТРУАЙЯ.
Армянин по происхождению, популяризатор русской истории и культуры за рубежом, он оставил после себя много интересных книг, которые продолжают помногу раз переиздаваться во Франции и в мире. Эта работа была написана и несколько раз издана, когда писатель был жив. Печатая ее вновь, мы отдаем дань памяти ушедшему мастеру и его оставленному слову.


[На первую страницу]
Дата обновления информации: 22.01.08 16:36