«Краски, как страсти».
(О художнике Сергее Авакяне.
Картины С.Авакяна можно увидеть
на сайте www.salonkartin.ru)
Никогда не была в Армении. Не пришлось. Немногочисленные соприкосновения с душой этой страны в ее людях, ее наследии оставляли беспокойное чувство загадки – одна из седых первооснов цивилизации – Урарту, вековые скрещения путей народов, каменистые горные тверди и изобилие природы, сказочный Севан, символика Арарата, традиции первого в мире христианского государства, культурные колоссы, сконцентрированная мудрость народа – Матенадаран, трагедия геноцида – все уместилось на совсем небольшой земле, живой и цветущей наперекор ветрам эпох…
…Кружили за моими московскими окнами июньские пуховые метели, праздничали сентябрьские листопады, но обязательно разноцветное круженье это стягивалось к мрачному дну года – ноябрю, добро отмеченному каким-нибудь неординарным событием или встречей необычайной, дарующей чистую радость.
Ноябрь 2007-го – и снова тоска по солнцу, теплу, цвету…
Эта выставка московская привлекла своим названием «Краски, как страсти». Так я познакомилась с Сергеем Авакяном, армянским художником, живущем в Москве.
Рождение на рубеже 50-х, школа им. Сурикова, графический факультет Московского полиграфического института (тема диплома – «Армянская средневековая лирика», иллюстрации, макет, суперобложка, переплет). С теплой ностальгической, уважительной ноткой – имена кумиров: Саврасов, Суриков, Иванов, Врубель, Кустодиев… А потом начало определенности взрослой жизни, работа иллюстратором книг во Внешторгиздате, и – растерянность… Наверное, мы все проходим этот момент в жизни, когда вдруг понимаем – можем, и не знаем пока, «как слово наше отзовется»…
Очень важна была в тот момент для Сергея поддержка отца, который отвел сына в мастерскую своего доброго знакомого, художника Николая Никогосяна, в общении с которым, как потом и с художником Евгением Расторгуевым, Авакян, по его признанию, очень многому научился.
Первая мастерская на Поварской. Сергей писал о том времени – «на рубеже чудовищных красот и благородства/ стоял мой дом и возникал сюжет/ противоборства стиля и уродства». Ветшающий с начала века дом на арбатских задворках кичащегося современностью проспекта стал тогда для него счастливым приютом служения красоте изначальной, прописанной на полотне Времени. Дух московского времени-пространства ощущался там особенно густым, плотным, как поток, несущий вступившего в него к неизбежности полноты чувствования и воплощения.
Вообще, Сергей меряет свою сознательную жизнь с момента начала писания стихов, считая поэзию и живопись родными сестрами, потому, может быть, что живопись – свидетельство чувствования, поэзия – свидетельство осмысления. Потом пришли в его жизнь Окуджава и Чухонцев, встречи с которыми, как и с литературоведом Львом Шиловым, художник считает знаковыми для себя событиями.
Общение с Булатом Шалвовичем Окуджавой, взаимопонимание маститого поэта и молодого художника вылилось в согласие Окуджавы на написание Сергеем его портрета, который теперь висит в мастерской Авакяна, и в напутственные слова Булата: «Вы на правильном пути, Сергей!» И именно Сергею Авакяну доверила вдова поэта Ольга Арцимович оформлять музей Окуджавы в Переделкино. Потом Франгуляном было отлито 12 памятных медалей с профилем поэта в честь открытия музея, одну из которых Ольга Арцимович вручила Сергею Авакяну. Медаль тоже заняла свое бессменное с того исторического дня место в мастерской художника.
В начале правильного для себя пути Сергей пришел на Арбат уличным художником, постигая изнанку парадных социалистических одежд тогдашней жизни, определяющей каждому свой «регламент». Пришел, чтобы заработать на жизнь в своем собственном ритме, чтобы дать свободу своему видению. В суете арбатского хаоса его завораживала возможность «несуетного и терпеливого проникновения в вечную загадку бытия». Хаос арбатского средоточия вневременен и неиссякаем. Пребывание в среде изменяющихся форм при незыблемости социального основания структурировало для Сергея восприятие мира и взаимодействия с ним. Тогда и возникло ощущение, что видимая действительность есть некий символ, ближе всего которому определение – Театр. Авакян не теоретизировал тогда, ощущения наваливались быстрее обдумывания, но это интуитивно отражалось в названиях картин. «Театр абсурда на Арбате». Напор событийности сминал рамки бытия, в чутком восприятии художника становясь чем-то ирреальным, сном наяву, перетворялся из жесткой конкретики в экзистенции форм и красок. Картина «Сон об а рбатском Моцарте» – об этом.
…«Лишь дорога к себе честною мерою взвешена» …Мерой, свидетельствующей об органической ответственности за проявляемую своей рукой связь между миром «здесь-и-сейчас, от-и-до», а потому тленным, и миром, протяженным во времени и пространстве, доходящем до нас из глубин человеческой истории в символах, знаках, и непостижимой загадочности материальности нематериального, оставляемых на полотне Времени теми, кому Бог даровал такую избранность.
Сергею Авакяну – дано. И им – отдается.
Библейская тема в его работах неслучайна, в его ощущениях – через все его время, конечное в бесконечном. Она пульсирует живой энергетикой линий и цветовых сполохов в картине «Воскресший Христос» – за спиной Х риста, выходящего… из какого, чуемого художником пространства? Уходящий последним оборотом головы назад, словно прощаясь, лишь подтверждает свою ответственность перед оставленным, не умеряя своего решительного движения к нам... Эта картина – символ Исхода, волею сопрягаемым с Явлением, волей, которую не остановит никакая Голгофа! Ибо наш мир в любом своем проявлении жив и желанен, и зримая экспрессия Песни художника утверждает это в каждой строфе – картине.
Чувственная природа Сергея Авакяна подлинна именно Высотой его экспрессии. Ему мало выписывать отдельные уголки, частички, пейзажные сюжеты. Экстаз полыхания Осени, времени торжества зрелости природного, захватывает самого художника полифонией одухотворения материального. «Осень пиры затевает всерьез!» Стоя перед этими полотнами, словно захлебываешься в насыщенности цветоистечения (ЦветоХаналии), теряешься от напора ветра, мешающего листья и краски вокруг тебя, потому что ты уже там, в этой Осени, куда взял тебя с собой Художник, даже не задумываясь о содеянном! Рядом с ним явственно слышишь, «как шелестят миры в осенней тишине»!
Своеобразный прием использует Сергей Авакян для соединения вневременного и конкретного – масло по газете. Газета – воплощение здешности, привязанным к которой приходится жить. Сиюминутность назойливо нашелушивает сухие выжимки жизненных обстоятельств, отстоятельствуемых нами от нервно-чувствительного камертона внутренней гармонии многосложного нашего мира. И газета записывается, поглощается взвихрено-праздничным, оргастически-торжествующим расплеском полноты преклонения и восторга перед мощью Природы.
Техника работ художника чаще всего – смешанная. Это не прием моды, это его образ восприятия и мышления, максимально объективный для него способ констатации наполненности переживанием.
«Двор в красных тонах» – из начала погружения в цвет, из первых пробований цвета на вкус – одновременная эманация тревоги и предчувствование неясной угрозы. Художник не обманывался – лихие из местных, арбатских удальцов посчитали, что художники богаты! Так была разграблена мастерская на Поварской улице, многие работы пропали. Удивительно, с какой спокойной мудростью Сергей Авакян отнесся к уходу своих детищ, считая и сейчас это событие толчком к дальнейшим художественным поискам, над которыми никакие обстоятельства не властны.
Среди прочих пострадал и портрет великого современника-предшественника художника армянского мастера Минаса Аветисяна, рассказывая о котором, Сергей не скрывал трепетного уважения и восхищения. Тот портрет был написан по памяти немногих встреч с выдающимся представителем армянской культуры. «Очень красивый человек, с лицом апостола! Невероятно интересен как личность, мощный художник, лидер! И потрясает соединение трагизма и многокрасочности!» – слова Авакяна. Потрясение и восхищение Сергея легло на бумагу и получился портрет, которым он очень дорожил. К счастью, удальцы арбатские за ценность бумагу не посчитали, отбросили на ходу, лишь порвав походя. С этой раной его потом и нашел Сергей почти на помойке. Так и живет теперь раненый портрет, и даже на выставках лик Минаса напрягает в первом уже впечатлении, представая символом его личной трагической истории.
Вообще, к мистике в своей жизни художник Авакян относится как к естественному обстоятельству. Это лишь еще одна его внутренняя струна, почти неслышимое звучание которой ускоряет и углубляет вхождение в резонанс с пульсацией его красок.
На выставке у меня возникло странное, совершенно физическое ощущение, что там нельзя находиться долго, лучше приходить раз за разом, иначе может не хватить дыхания – настолько глубок мир этих полотен, густонасыщенна цветовая среда.
Картины Авакяна вопиюще откровенны. Краски – его Евангелие от Цвета. Даже в натюрмортах их метафоричность проявляется и усиливается через цветовое настроение, позволяя пластично погружаться в мотивы и образы.
Городской пейзаж – проходная, может быть, тема для Сергея. Но цепляет «Мост Багратион» именно светящимся насыщенным цветом летнего полуденного неба и нарядностью тени, поглотившей урбанистическое сооружение и перетворившей его в живое существо, радуя взгляд наш, уставший от механистических форм, окруживших нас в повседневности.
Особая, может быть, наиболее значимая для Сергея Авакяна тема его восприятий – Женщина. Вот именно так, с большой буквы. Еще в первой беседе с ним на выставке, в окружении его художественных свидетельств, меня поразила несовременная мягкая интеллигентность в разговоре на эту тему. Редкое в нашем лукаво-циничном «сегодня» отношение. И для меня оно подтвердилось затем выражением глаз жены художника – умных, со спокойным юмором и легкой задорной искоркой. А сам Сергей обязательно упоминает о помощи своей жены, а также сестры и дочери, об их поддержке и понимании его и того, чем он живет. Приятно было увидеть, что этот Мужчина правдив в своей художественной откровенности о Женщинах, и правда его красива.
И здесь царствует Цвет!
Женщина Сергея Авакяна – объект чувственный бесспорно, но всегда несущий в себе видимое субъективное отношение. Романтизм его искренности кому-то может показаться наивным, но художник космически далек от какого-бы то ни было доминирования или морализаторства. Располагая женщин в своих холстах, Сергей Авакян, в силу личной органики, не может изменить гармонии взаимодействия их сути и своего благодарно-творческого отношения к оной.
Его Женщина всегда изобильна. В этом прежде всего проявляется восхищение художника перед женской природой. «Диапазон женщины – палитра! Мне интересна женская Плоть. В этом смысле мне близок Феллини с его высокохудожественным эротизмом»
Его «Даная» – квинтэссенция переживания им женственности, женского начала.
Женское изначалие, основа продолжения мира – понимание художником женских ипостасей, времен женщины, в названиях картин – «Наскальная роспись», «Голгофа женщины», «Ваше Величество Женщина». Тончайшее проникновение в состояние ожидания юной женской души в картине «Студентка» заставляет подозревать в художнике хорошего психолога, даже аналитика (что отдает каким-то холодком). А он просто Женщину – чувствует!
Языческое чувство полноты и ощущение безудержного праздника жизни, не ограниченного социальными рамками и моральными обетами, многократно усиливает степень сопереживания каждому конкретному сюжету, будь то современно-понятные «Желтая ню», «Обнаженная на красном», или почти молитвенная «В оранжевом свете».
Драматизм «Саломеи» проступает из мрачноватого фона красными всплесками, усиливаясь нарочитой резкостью черного контура, отграничивающего мощную темную энергетику тела от пасующей перед ней среды. Субъект (женское) очевидно доминирует над объектом (обстоятельствами, фоном) сопутствующего. В этом правда личных ощущений художника. Как и в широких траурно-черных лентах (даже не линиях), в которые замотана армянка на картине с одноименным названием. Здесь женщина – символ женской именно памяти о трагедии геноцида, несомая ею через века в своей крови над землей, напитанной некогда кровью ее народа.
Эхо каких легенд отразил художник в картине «Ипостаси», неожиданно – метафорично обозначив едва ли не архетипические представления о женской сути, бьющейся под сводами то ли древнего строения, то ли вовсе – пещеры?
И насколько интуитивно точны его образы Веры, Надежды, Любви (картина так и названа)!
Сергей Авакян любит Женщину, и его стиль отношения к ней – дитя этой любви!
Наверное, в жилах каждого сына Армении течет ее Солнце, ее вино, ее мощный эпохальный дух! Сергей Авакян к этому как художник вобрал в себя и ее умонепостижимый экстаз красок, ставших его страстями. Он щедр, он гостеприимен и добр, согревая московскую осень жаром своей души.
[На первую страницу]
Дата обновления информации: 04.02.09 17:09