Записки врача о тбилисской отшельнице*
(В гостях у Параджанова)
* Начало в № 1 (3) за 2007 год.
У Гаянэ была одна замечательная особенность – знакомить своих друзей друг с другом. Я очень благодарен ей за это. Так я познакомился с Зулейкой1, Дилбо2, Маисом3, Славой Степаняном4, Владимиром Спиваковым, Людмилой Улицкой, Аллой Демидовой, Василием Катаняном5, Людмилой Уваровой6, Линой Мкртчян7...
1 – Зулейка – Зулейка Бажбеук-Меликова, тбилисская художница, дочь Александра Бажбеук-Меликова.
2 – Дилбо – Альберт Дилбарян, тбилисский художник.
3 – Маис – Маис Мхитарян, тбилисский художник.
4 – Слава Степанян – актёр, режиссёр Московского армянского театра; в 90-е годы работал в Тбилиси.
5 – Василий Катанян – кинорежиссёр-документалист.
6 – Людмила Уварова – искусствовед.
7 – Лина Мкртчян – певица (контральто)
Иногда эти знакомства перерастали в большую дружбу или даже в почти родственные отношения, как, например, со Славой Степаняном, – я стал крёстным отцом его сынишки Тиграна.
Где-то за год до смерти Параджанова Гаянэ предложила мне навестить его. Он уже был смертельно болен, но ещё достаточно бодр. За несколько месяцев до этого его прооперировали в Москве по поводу опухоли лёгкого. В душе он, конечно, знал (а может быть, и нет), что у него была злокачественная опухоль, и всем, кто приходил, рассказывал о своей болезни. Показывал большой послеоперационный рубец на грудной клетке. Говорил, что заболел ещё много лет назад в тюрьме, где его заставляли работать по колено в воде. Вот он и заболел, и лёгкое стало “гнить”. Дома он ходил в махровом халате и каждый раз распахивал его и показывал рубец. Видимо, разговоры о болезни успокаивали его и вселяли уверенность в том, что после операции он выздоровел.
Гаянэ принесла с собой домашний обед, я купил фрукты. Пока обед был тёплый, Сергей Иосифович с удовльствием съел его. Незадолго до обеда продемонстрировал нам, как он делает себе инъекции инсулина, который ему назначили в связи с сахарным диабетом. Причём укол был сделан прямо через одежду. Он немного бравировал. Чувствовалось, что жизнелюбие переполняет его, и он по-мальчишески шалит.
Даже во время болезни Сергей Иосифович оставался поразительно энергичным и общительным. Он обожал рассказывать и что-то показывать. Иногда приходилось выслушивать такие небылицы! Открывались старые сундуки, шкафы. На свет извлекались самые разные вещи. Показывал “кольцо с бриллиантом”, которое якобы принадлежало шаху Ирана; мы видели платье, которое носила когда-то Ева Браун, старинные персидские ковры, “которым нет цены”... Он был гением и авантюристом одновременно, вкус его балансировал между изысканностью и китчем. В нём поразительно сочетались широкий кругозор и элементарные незнания на уровне школьной хрестоматии. Он постоянно сочинял какие-то истории, в реальность которых со временем сам начинал верить. Гаянэ боготворила Параджанова и ко всем его слабостям относилась снисходительно, как мать к своему ребёнку. Наверное, это было правильно. Гениям ведь многое прощается. Параджанов, в свою очередь, считал Гаянэ гениальной художницей. Много раз она дарила ему свои картины, но они почему-то долго не задерживались у него: то он передаривал их кому-то, то расплачивался ими за разного рода услуги.
Я был свидетелем того, как Параджанов просил у Гаянэ картины для хирурга, оперировавшего его, для лечащего врача и ещё для кого-то. Она безропотно принесла ему три картины. Через некоторое время выяснилось, что картины ушли не по назначению, и мы с Гаянэ снова привозим ему три картины. Кажется, они-таки дошли до адресатов.
Всем известно, что Параджанов очень любил делать коллажи. В те дни он купил не менее ста больших репродукций “Моны Лизы” и с увлечением резал и клеил их, создавая поистине маленькие шедевры. Так он сделал несколько портретов Гаянэ и подарил их ей. Один из них она хотела подарить мне, но я вежливо отказался. Мне не хотелось обирать её. Она всегда была слишком щедрой, а я старался не злоупотреблять нашей дружбой. Теперь я сожалею, что часто бывал излишне щепетилен. Так я лишился не только этого коллажа, но и пастели Тонино Гуэрры, которую он подарил ей, и карандашного рисунка Владимира Яковлева. Со временем я узнал, что они были подарены другим людям из нашего круга. Гаянэ почему-то не любила держать дома рисунки и картины других художников. Они как будто бы мешали ей, и она их, как правило, кому-то дарила.
Почтовые открытки и письма она, напротив, всегда хранила. Показывала письма от Параджанова, в том числе и из лагеря. В них он часто обращался к ней: “Сестра моя!” Параджанов любил одаривать тех, кто был рядом. У Гаянэ был ковёр, который висел на стене в прихожей и переходил на тахту, старинная мандолина и большая шляпа, сделанная Параджановым, такая театральная. Отношение Гаянэ к мандолине было каким-то трепетным. Оно передалось и мне, хотя на сегодняшний день это мало используемый инструмент. Каково же было моё удивление, когда мне встретился диск Вивальди – концерт для двух мандолин и камерного оркестра! Конечно же, я купил 2 диска – и для себя, и для Гаянэ. Она была просто в восторге. Вообще, ей всегда были интересны редкие вещи. В этом мы с нею были похожи. С большим удовольствием я подарил ей “Концерт для котрабаса с оркестром” Карла Диттерсдорфа, “Каприччио на отъезд возлюбленного брата” И.С.Баха, ораторию “Детство Христа” Г.Берлиоза, ораторию «Христос на Масличной горе” Л.Бетховена, “Концерт для четырёх клавесинов” И.С.Баха.
Через несколько месяцев после смерти Гаянэ я был в Израиле. Ранним утром прогуливаюсь по Иерусалиму и натыкаюсь на пожилого мужчину с мандолиной в руках, который сидел под тентом перед витриной магазина и играл что-то очень приятное на слух. Эта сцена меня умилила. Никогда не приходилось видеть уличного музыканта с мандолиной. Попросив позволения, я сфотографировался рядом с ним. Я уверен, будь Гаянэ жива, она была бы в восторге от этой фотографии.
Ещё при жизни Параджанова правительство Армении построило в Ереване большой дом и предложило ему переехать жить в Армению. Впоследствии этот дом должен был стать музеем Параджанова. Жить туда Сергей Иосифович не переехал, но после смерти там был создан замечательный музей, который сейчас пользуется большой популярностью.
Гаянэ тоже предлагали переехать в Ереван, но она категорически отказывалась. Говорила, что Армения – это её историческая родина, но жить и работать там она никогда не смогла бы. Её творческое вдохновение было связано только с Тбилиси, где она родилась и где прошла вся её сознательная жизнь. Здесь каждый уголок старого города заставлял трепетать её сердце. Кура8, Муштаид9, Мтацминда10, Пески11, Ортачала12... С этими местами душа её была связана неразрывно, и они постоянно фигурируют в её творчестве.
8 – Кура – река в Тбилиси.
9 – Муштаид – старинный общественный сад в Тбилиси.
10 – Мтацминда – гора в Тбилиси.
11 – Пески – район старого Тбилиси.
12 – Ортачала – район старого Тбилиси.
Будучи глубоко армянской художницей, Гаянэ, в сущности, всегда была вне нации. Она была очень эрудированным человеком, воспитанным на мировой культуре. Всё хорошее, созданное человеческим гением, не оставляло её равнодушной. Она очень любила греческую и и римскую мифологию, древнеяпонскую поэзию, старую китайскую прозу, русскую литературу, немецкую и французскую классическую музыку, интернациональную по сути живопись импрессионистов... Так же и Параджанов.
Будучи армянином по происхождению, оставался гражданином мира. Он любил говорить так: “Армяне считают меня армянином, грузины – грузином, на самом деле я азербайджанец”.
Творчество Параджанова было чрезвычайно близко Гаянэ. Каждый кадр его фильмов трогал её душу, как хорошая картина. Мы часто говорили с Гаянэ о фильмах Параджанова и пришли к мысли, что следовало бы придумать какое-то новое слово для обозначения направления в киноматографе, созданного им. Потому что это – не просто кино, это, скорее, живопись в кино или живые фрески. Имя Параджанова неразрывно связано с символом граната. Трепетное отношение к гранату передалось от Параджанова к Гаянэ, а от неё – мне. На цветной фотографии, где Параджанов снят с группой армянских художников Тбилиси, на столе стоит ваза с отборными гранатами. Эта фотография висит в музее Параджанова в Ереване. Она была и у всех художников, снятых на снимке. Причём на задней стороне фотографии все поставили свои автографы. Мне посчастливалось получить одну такую фотографию в подарок. Несколько лет назад художник Альберт Атоян13 подарил мне на день рождения свой экземпляр этой фотографии! Сказал, что счастлив сделать мне приятное, зная, что она попадает в хорошие руки. Я очень дорожу этой фотографией. Она стоит у меня на прикроватной тумбочке.
13 – Альберт Атоян – тбилисский художник, ныне проживает в Москве.
Года три-четыре назад я совершенно случайно купил семена карликового граната. До того я впервые увидел это растение в Марокко. Там оно растёт на клумбах.
Поразительно красивое растение с огненно-красными цветами. Настоящее гранатовое дерево в миниатюре, только плоды маленькие, размером с грецкий орех. Так вот. Посеял я эти зёрнышки, и где-то через месяц они взошли. В результате выросло два небольших деревца. Одно из них я подарил Володе Габбе – директору клуба “Цвет граната”, большому почитателю творчества Параджанова. Второе деревце оставил себе. Оно стоит у меня на работе и уже несколько дней поразительно красиво цветёт. Когда будут плоды, я собираюсь посеять зёрнышки. Если вырастут деревца, раздарю их всем знакомым, кому близок и дорог символ цветущего граната.
Когда я уезжал в Израиль, мой стоматолог сказал мне, что в Старом Иерусалиме, в армянском квартале, непременно нужно купить авторскую керамику. Я так и сделал.
Прогуливаясь по библейским улочкам в поисках армянской керамики, я наткнулся на армянскую таверну, на фоне которой, конечно же, сфотографировался. Потом набрёл на старую армянскую церковь. Вошёл. И только начал осмотр интерьера, как ко мне подходит достаточно молодой священник в чёрной сутане (по лицу – явно армянин) и на английском просит меня выйти из церкви, показывая на мою одежду. Должен сказать, что на мне были скромная футболка, бриджи (не шорты!) и сандалии, причём не на босую ногу. Я попытался как-то объясниться, но он был неумолим и не оставил меня, пока я не вышел.
Огорченный, я остановился у входа и увидел взрослого мужчину, явно армянина, по-видимому, работавшего в этой церкви, но не в сутане, а в обычной одежде. Я подошёл к нему, объяснил ситуацию, сказал, что я армянин из Москвы и что мне очень хотелось бы осмотреть церковь, но священник не позволяет мне это сделать. Мужчина оказался очень душевным человеком и сказал мне, чтобы я вошёл в церковь, и если ко мне снова подойдёт тот священник, сказать ему, что Роберт (так его звали) разрешил. Я вошёл, огляделся по сторонам – священника не было. Обрадованный, я только начал осмотр, как буквально через минуту снова появился священник в чёрной сутане и снова потребовал, чтобы я вышел. Я робко сослался на Роберта, но было бесполезно. Мне пришлось выйти. При этом в церковь входили туристы, в том числе в шортах, даже женщины. Я обратил на это внимание священника, но он и слышать ничего не хотел. Думаю, по-моему лицу он догадался, что я армянин, хотя мы говорили по-английски.
Что было позволительно для всех, по его мнению, не было позволительно для нас, армян. Это я так думаю, ретроспективно. Вот так. Дальше я пошёл искать армянскую керамику. Набрёл на целый квартал маленьких магазинов. Это была авторская керамика высокого качества. А то, что это были работы армянских художников, мне стало ясно с первого взгляда по буйству красок и орнаментам. Я купил несколько розеток для варенья с изображением рыб (распространённый библейский сюжет) и один гранат практически в натуральную величину, покрытый глазурью замечательного гранатового цвета. Этот гранат я подарил своему другу Славе Степаняну. Символ граната ему так же дорог, как и мне. Кстати, больше всех из нашего круга с Параджановым посчастливилось общаться именно ему. У Славы было достаточно много его коллажей и рисунков. Кое-что из них он подарил мне. От Параджанова Славе досталась совершенно уникальная вещь – часы, принадлежавшие Франсуазе Саган. Дело в том, что, будучи в Тбилиси, Франсуаза Саган захотела познакомиться с Параджановым. Её привели к нему домой. Там в это время посчастливилось быть и моему другу. Когда визит подходил к концу, Параджанов выкинул очередную авантюру. “Ты что, – говорит он Славе, – не хочешь получить сувенир от великой писательницы?!” И тут же – ей: “Мадам, этот молодой человек большой поклонник Вашего таланта, и он хотел бы получить от Вас что-нибудь на память, например, Ваши часы. Она тут же сняла их и надела на руку Славе. Эти часы в последствии я неоднократно держал в руках, так как им понадобился ремонт, а у меня был знакомый часовой мастер.
От Славы же я слышал одну байку, которую слышал и от других. Будто бы специально к Параджанову приезжал Ив Сен-Лоран и, войдя во двор, стал подниматься по лестнице на второй этаж на коленях. А Параджанов вроде бы при этом стоял на балконе и, когда ему сказали, кто это, спокойно заявил: “Один великий художник идёт к другому великому художнику”.
Славе так часто приходилось рассказывать эту историю, что со временем, мне кажется, он поверил в то, что был её очевидцем. Гаянэ тоже рассказывала мне, что слышала об этом.
В один из наших с Гаянэ визитов к Параджанову он, зная, что я неплохо разбираюсь в живописи, решил похвастаться одной картиной якобы кисти Яковлева (того, который работал с Шухаевым). Сказал, что выгодно приобрёл её с рук. Это была довольно большая работа, которая висела в гостиной.
Не помню, что было на ней изображено, но это был явный китч, автором которого никак не мог быть Яковлев. Я высказал своё аргументированное мнение, на что Сергей Иосифович ответил: “Жаль, значит, меня обманули”. Причём в его словах чувствовалось сожаление не столько по поводу того, что его обманули, а сколько по поводу того, что не поверили.
Гаянэ рассказывала мне, как Параджанов познакомил её с Андреем Тарковским. Кто-то пригласил Тарковского в Тбилиси (кажется, на свадьбу). Остановился он в гостинице. Параджанов сказал ему, что познакомит его с великой художницей. Тарковский знал о ней и очень волновался, ожидая встречи. Гаянэ тоже волновалась, так как Тарковский всегда был её кумиром. В назначенное время они с Параджановым пришли в гостиницу “Тбилиси”. Номер был как-то необыкновенно красиво декорирован. Был полумрак. На столе – огромное количество фруктов и... музыка, необыкновенно красивая музыка. Все знают как тонко чувствовал музыку Тарковский.
Гаянэ говорила, что более утончённого и обаятельного человека она не встречала.
Много лет спустя мы с Гаянэ прогуливались по проспекту Руставели. Проходя мимо гостиницы “Тбилиси”, Гаянэ вдруг вспомнила, что именно здесь она познакомилась с Тарковским. Ей захотелось снова увидеть номер, где он жил, а заодно показать его мне. Мы поднялись на второй или третий этаж. Сотрудники гостиницы любезно позволили нам войти в номер, в котором в то время никто не жил. Это был большой комфортабельный номер. В течение нескольких минут мы молча осматривали его, и я отчётливо представил, как в этой комнате под тихую музыку Баха общались три великих человека.
Через несколько лет, в день памяти Параджанова, который отмечали в Московском театре “Параджановское фойе”, Софико Чиаурели рассказала смешную историю. Оказывается, утверждение разрешения на съемки фильма “Цвет граната” проходило в Министерстве культуры СССР в Москве с большими трудностями. Эльдар Шенгелая14 случайно оказался свидетелем разговора Параджанова с чиновником. На вопрос, почему роль армянского поэта (мужчины!) должна играть грузинская актриса Софико Чиаурели (женщина!), Параджанов отвечал: “Во-первых, она не Чиаурели, а Амбарцумян. А во-вторых, скажу по секрету (шёпотом), она не женщина”.
14 – Эльдар Шенгелая – известный грузинский кинорежиссер.
В первую годовщину смерти Параджанова Гаянэ и кое-кто из наших тбилисских друзей поехали в Ереван, где эта печальная дата достаточно широко отмечалась. Я, к сожалению, поехать не смог.
Со слов Гаянэ, всё проходило замечательно до тех пор, пока не показали фильм “Ашик Кериб”. Просмотр шёл в огромном зале. И вот в самом разгаре показа зрители стали вставать и демонстративно покидать зал. Гаянэ говорила, что к концу фильма в зале оставались только те, кто приехал из Тбилиси, и очень немногие из местных интеллигентов, сознание которых было выше примитивного понимания межнациональных отношений. Гаянэ заплакала от обиды. Говорила, что никак не ожидала от ереванской интеллигенции такого недопонимания. Ведь гений всегда выше узких национальных интересов. Сама Гаянэ, будучи очень армянской художницей, оставалась, по сути, человеком мира.
Летом прошлого года я ездил в Ереван навестить свою дочь и внучку. Конечно же, побывал в Пантеоне. На могиле Параджанова надпись на двух языках:
по-русски – Сергей Параджанов,
а по-армянски – Саргис Параджанян.
Через три дня я приехал в Тбилиси. Мой друг отвёл меня на могилу Гаянэ. Это был свежий земляной холмик. Никакой надписи на нём пока не было. Но все знали, что здесь похоронена Гаянэ. Я преклонил колени и мысленно поговорил с нею. За две недели до смерти я звонил ей по телефону из Москвы и спросил, не нужно ли ей чего-нибудь. “Захарий, я жить хочу!..” – сказала она. Это были её последние слова.
Фотографии
(Из личного архива Захария Агаджанова)
2009. Иерусалим. Старый город. Армянская таверна
2009. Иерусалим. Храм Гроба Господня. Армянский придел
Сергей Параджанов (второй слева за столом) с группой тбилисских художников. Вторая справа за столом – Гаянэ Хачатурян
2009. Ереванский пантеон. Могила С. Параджанова
2009. Иерусалим. Уличный музыкант с мандолиной
Зацвел карликовый гранат
[На первую страницу]
Дата обновления информации: 27.07.11 19:59