Сергей Оганесян, Светлана Кудинова
Воспоминания Георгия Оганесяна
От редакции:
Чем дальше в историю уходит время Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг., тем всё более явственно проступает осознание того, как много из этого героического прошлого обойдено вниманием, как много осталось неописанным и неисследованным.
Наверное, это происходит оттого, что мы, ныне живущие, вместо того, чтобы бережно собирать и хранить подлинные факты и свидетельства минувшего, задумываться над пережитым, по нему сверяя собственные ориентиры в будущее, присваиваем себе право поспешно судить историю, безжалостно выхолащивая её, отметая всё то, что показалось нам сегодня ненужным. Нам бы поучиться терпеливости у археологов, набраться у них зоркости и радоваться тому, что в песке времени удаётся сыскать приметы, связь поколений.
Вот почему в год 65-летия Великой победы советского народа над фашизмом мы позволили себе обратить внимание наших читателей на внешне незамысловатые воспоминания рядового бойца Красной Армии.
Георгий Григорьевич Оганесян родился 13 января 1925 г. в Харькове.
Судьба его родителей заслуживает отдельного рассказа, но здесь ограничимся лишь несколькими эпизодами, о которых однажды, в 1999 г., поведала его сестра, Мария Григорьевна Вартанян.
Родители Георгия, Григорий Арутюнович Оганесян и (Машо) Мария Аветовна Газанчян, были родом из Аблаха, известного армянского села в окрестностях Гянджи (Кировабада).
Когда у них родились первенцы, Володя и Паро (Парандзем), Григорий подался в поисках лучшей доли на Украину. Там, в Харькове, уже обосновался его родной брат. Григорий стал пекарем, открыл собственное дело и в 1920 г. вернулся в Азербайджан за семьёй.
Он приехал в Азербайджан в самый разгар армянской резни. Повсюду бесчинствовали банды дикарей, топивших в крови целые армянские поселения. С трудом Григорию удалось пробраться в разорённый Аблах, где уже руками местных азербайджанцев была истреблена родня самого Григория и его жены. Семью Григория спас от смерти, вывел из Аблаха пастух-азербайджанец Салман. Уже ничто не могло удержать Григория и Машо на земле, где было разорено их гнездо. При переезде в Харьков в дороге заболели и скончались от тифа их первенцы. На Украине у них родились другие пятеро, и вроде постепенно стала налаживаться их жизнь, но разразившийся жестокий голод, голодомор, вынудил их с детьми в 1932 году вернуться в Азербайджан. В Гяндже, в армянской части города, Григорий приобрёл дом, но, отлучённый советской властью от предпринимательской деятельности, уже не смог окрепнуть. Детям на пропитание хватало, и за то слава Богу.
Георгий, как и его старший брат, рано стал помогать родителям и, не завершив учёбы в седьмом классе среднеобразовательной школы, устроился работать кузнецом на фабрику. В 1942 году 17-летним юношей был призван в армию и после окончания 29-й окружной снайперской школы в Баку, получив звание сержанта, был направлен на фронт. Воевал на 1-м и 2-м Белорусских фронтах в составе 69-й и 348-й стрелковых дивизий, был командиром отделения во взводе бронебойщиков.
Вот то немногое из воспоминаний Г.Г.Оганесяна о той военной поре, что сохранилось и было записано его сыном Сергеем.
…Перед отправкой на фронт мать передала Георгию в узелке родную освящённую землю: «Возьми, сынок, сохрани её. Она сбережёт тебя от гибели». (Кто бы смог сосчитать, сколько таких оберегов, материнских платочков с заветной землёй пронесли сквозь войну наши воины! – Авторы.)
…Задача бронебойщиков – уничтожение танков и бронетехники противника. Боевым снаряжением было противотанковое ружьё (ПТР) и связка гранат. От отдачи при выстрелах из этого мощного ружья и после войны ломило плечо. Вжавшись в землю на передовой, затаив от страха и волнения дыхание, бойцы подпускали поближе грозные немецкие «Тигры» и «Пантеры» и уничтожали их, а оставшихся в живых членов экипажа брали в плен. Разве можно словами передать гордость, которую испытываешь, выйдя победителем из поединка с огнедышащей крепостью! Гордость от осознания того, что сумел совладать со своим страхом, выкарабкался из него и не отступил.
Этот смертный страх испытывали все – и необстрелянные новобранцы, и бойцы, которые уже на себе познали, что это такое – голая пехота. Ведь случалось и не раз, идти в атаку с одной винтовкой на двоих. Не хватало бойцов, боевой техники, снарядов, но нас гнали вперёд несмотря ни на что! Мы, пехотинцы, шли за танками, не смея остановиться. Ведь за неповиновение могли расстрелять на месте. Безжалостную дисциплину подхлёстывали фронтовые приказы – «Стоять насмерть!», «Ни шагу назад!» Никогда не забуду, что не раз жутко завораживало глаза: взрывы снарядов и авиабомб разбрасывают по сторонам разорванные тела однополчан…
Страшно было и тогда, когда, ничем не прикрытые, форсировали водные преграды, под налётами и бомбёжкой немецкой авиации переправлялись через Днепр, Березину…
Многие мои товарищи не вернулись домой. А скольких неизвестных, неопознанных солдат оплакивали и хоронили мы на полях сражений!
…После боя собирали трофейное оружие, убитых немцев обязательно обыскивали. Находили у них письма, фотографии, губные гармошки, шоколадки. Но бывало, что офицеры отбирали у нас то, что им приглянулось.
…Нервы у всех были на пределе. Не каждому удавалось совладать с собой: чтобы спастись, сохранить себе жизнь, шли порой и на самострел. Всякое случалось…
…Пережив, уцелев, бессонными ночами ожидали следующего боя. Ведь тягость руками не развеешь. Мой товарищ, 18-летний Аршак, чуть не плакал: «Я в жизни костюма не носил, так хотелось его надеть! А сейчас иду умирать!..» Другой товарищ, Гурген, делился со мной сокровенным: «А ведь я влюблён, Жора! Если не вернусь с фронта, моя девушка другому достанется!» Кто-то, услышав, в сердцах шлёпнул Гургена: «Вот дурень! Мы помирать идём, помолись лучше! А ты заладил: влюблён, влюблён!» Я тоже, как умел, подбадривал их, не позволял думать о плохом. Но уберечь их было не в моих силах, сбылись их недобрые предчувствия…
…Как-то над нашей позицией закружил немецкий самолёт и – непонятно, зачем, – совершил посадку на поле. От неожиданности мы замешкались, хотя оружие у всех было наготове. Лётчик выглянул из кабины, посмотрел по сторонам и развернулся, чтобы снова взлететь. И тут я прицелился и нажал на курок. В момент выстрела командир роты дёрнул меня за руку, но пуля угодила немцу в плечо. Бойцы по команде подбежали к самолёту и вынесли раненого лётчика. Санитары обработали и перевязали рану, и его отправили «на лечение» в спецотдел. Офицеры нашей роты забеспокоились, как бы не получить нагоняй за нерасторопность. «Дёрнула тебя нелёгкая стрелять! – выговаривали мне. – Наши истребители его бы обнаружили и в воздухе уничтожили!» А меня, и впрямь, вдруг вызвали к начальству. Ну, думаю, мне конец! Захожу в штаб, навстречу, улыбаясь, вышел незнакомый генерал, хлопнул меня по плечу: «Так это ты, армян, тот самый хулиган, который стрелял в немецкого лётчика?» Немец, оказалось, был фронтовым разведчиком и раскрыл нашему командованию важные сведения! «Теперь на твоём счету захваченный вражеский самолёт!» – похвалил генерал, а наш комполка, напомнив об уничтоженных мною танках, вставил: «И не только самолёт». «Представить бойца к награде!» – приказал генерал и снова хлопнул меня по плечу. В это время зазвонил телефон, генерал отвлёкся, а я, радуясь, что всё обошлось, вернулся к ребятам в роту.
…Какие там награды! О наградах мы и не думали вовсе даже тогда, когда их нам сулили. А посулить могли разве что за смертельную опасность.
Вот, было однажды, в расположение роты приехали какие-то начальники, посовещались и вызывают нас с Аршаком. «Вы, – говорят, – комсомольцы, снайперы. Хотим поручить вам выполнение ответственного задания. Справитесь – ждёт вас высокая награда». Показали фотографию немецкого генерала, которого нам, перейдя в расположение врага, предстояло опознать и меткими выстрелами уничтожить. Лишь приблизившись к немецким позициям, мы убедились в том, что только чудо спасёт нас от гибели. Всего в тридцати метрах от нас стояла группа офицеров, но в сумерках невозможно было разглядеть их лица. О том, чтобы прокрасться поближе, и думать было нельзя. В этот момент мы услышали приближающиеся шаги часового и шумное дыхание его собаки. Нужно было немедленно отходить. Невысокий Аршак, пригнувшись, нырнул под колючую проволоку и легко преодолел её. А я зацепился и не сразу совладал с преградой. Вдогонку нам раздались выстрелы. Я оглянулся, чтобы выстрелить в ответ, и вражеской пулей мне перебило верхнюю губу и зубы. Немцы преследовать нас не стали, и мы добежали до нашей позиции. «Ну что, вояки, – встретили нас с Аршаком офицеры, – не получилось? Видели мы, как вы драпали. Ладно, хоть живы остались!»
…Так что не до наград нам было. Лишь бы выжить. Выжить и победить. Да и, к слову сказать, Съедин, наш командир роты неохотно представлял бойцов к наградам – ему всё не до того было, всё руки не доставали. И, если даже ему намекали ненароком, он выходил из себя и ругался: мол, помирать идём, а вы о наградах! Хотя за те же заслуги при других командирах бойцы становились героями. Но всё же, случалось, и наш ротный после боя доставал из полевой сумки бумажку и записывал в ней что-то про награды. Только вот что с этой самой бумажкой стало, как сложилась судьба у самого нашего командира роты Съедина, я не знаю. А мой путь на войне был отмечен орденом Отечественной войны 1-й степени, многими медалями, в том числе, – «За боевые заслуги».
…Из всех боёв, в которых мне довелось участвовать, самыми тяжёлыми и свирепыми были, пожалуй, бои за освобождение Белоруссии и Польши. Вот когда пришлось насмотреться на людские страдания! Не понаслышке знаю, как фашисты повсеместно преследовали и беспощадно уничтожали евреев. Они выискивали евреев самыми изощрёнными способами, специально заставляли произносить отдельные фразы, определяя их по выговору. Однажды, когда я стоял на посту, на меня вышли три сбежавшие от немцев еврейские девушки. Каким чудом им удалось спастись, не знаю, но перепуганные и измотанные, совершенно не ориентируясь в незнакомой местности, они было снова направились в расположение немцев. Я, как мог, успокоил их, угостил немецкими трофейными конфетами (а других у нас и не было!) и указал безопасный путь в нашу сторону. Большего для них я сделать не мог, но и этого им было достаточно, чтобы вселить в них силы и уверенность в спасение.
…И ещё вот что хочу сказать. Нет людей, которые, пройдя войну, сохранили, не поранив, своё сердце. Нет людей, которые способны уцелеть, перенести неисчерпаемое народное горе. Вот что разыгралось на моих глазах и не покидает мою память. На улице польского городка, в который мы вступили, на крыльце дома безутешно, навзрыд плакала старая женщина. И наш ротный от этого плача потерял разум. «И без того тошно! – обернулся он к нам. – Застрелите её, пусть и ей легче станет!» Но бойцы сделали вид, что не услышали слов командира. Тогда он сам потянулся к оружию, но в последний момент что-то остановило его. «Бог с вами!» – только и смог он сказать и опустил руку, сжимавшую пистолет…
…И в госпиталях пришлось побывать после нескольких ранений и двух контузий. Перенёс несколько операций, после которых снова возвращался на фронт. В госпиталях вместе с советскими бойцами нередко лечились и немецкие солдаты. Бывало и в бане вместе мылись. Отношение к ним было вполне сносное, не припомню, чтобы в общении доходило до обид и мести. В своих страданиях, в своих ранах все люди равны…
…После ранения в Польше был комиссован, получил инвалидность. Возвращался с фронта в Кировабад счастливым: хоть на костылях, но живой, долг свой воинский до конца исполнил. А дома – пусто и голодно. Во дворе нашего дома был тонир, так все соседи у нас по очереди хлеб выпекали, чтобы хоть хлебом детей прокормить, не дать им умереть с голоду. Не знаю, кто донёс, но однажды заявился к нам участковый милиционер, наш же соотечественник-армянин, и хотел тонир порушить, а отца арестовать за то, что он нелегально оборудовал «пекарню» для частного приработка. Я вскипел, обругал его, уже руку на него поднял, да мать удержала. Голодные соседи за отца заступились, а мать, чтобы спровадить участкового, отдала ему курицу-несушку и пару листов лаваша. Вечером собралась наша семья за столом, а мне кусок в рот не лезет, всё не отпускает горькое раздумье: «Отчего так неладно устроено на земле? Кто мог представить, что пока ты на фронте врага гонишь, твой очаг разоряют ненасытные воры и прихвостни?..»
После окончания войны Георгий Григорьевич Оганесян, израненный и ограниченно годный к трудовой деятельности, освоил специальность обувщика, занимался пошивом мужской и дамской обуви. В 1952 году женился на Арусяк Амазасповне Арутюновой. В 1989 году, когда в Азербайджане начались погромы армянского населения, семья перебралась в Ставропольский край, в Георгиевск. Первой, в 1995 году из жизни ушла Арусяк Амазасповна, а в 2007-м – Георгий Григорьевич. Их дети, Сергей и Мариэтта, со своими семьями живут в Георгиевске.
[На первую страницу]
Дата обновления информации: 09.08.11 20:16